Ось ординат - Алейников Дмитрий Александрович

— Так я не понял: что у тебя с микрофоном?

— Микрофоном? — пауза в две секунды. — Да какой микрофон?! Кто мне его даст?

— Ну ты же… Это… Из ментуры?

Последовал хриплый смешок:

— Какой ментуры? Вадик, да неужели ты веришь в эту байку? Это же синий помидор, ухо от шленя! Они прокололись на каком-то крупном деле, Ленивец осерчал, и все начали искать крайнего. Кого же им найти, кроме того, кто не может за себя постоять? Кроме меня им и искать-то было некого. Но если кто-то из них и стучит, то кто-то из основных: Дуболом, Гашек или даже сам Руслан. Но я так думаю, что никто у них не стучит. Просто идиоты они все. Гнилые недоноски, нарвались на серьезных людей и получили по губам. Недоноски, ты слышишь меня? Эти гады, под которыми ты шестеришь, ничего не стоят…

— Неужели ничего не стоят? — перебил ее Лещ.

— Представь себе, ничего! Я понимаю, ты считаешь их крутыми парнями, серьезной бригадой. Но они — фуфло, шпана из подворотни, не представляющая себе, что такое настоящие деньги и настоящий авторитет. Они и живы до сих пор только потому, что никому не нужен их блошиный бизнес. Окажись у них в руках хоть что-то серьезное — им кранты…

Лещ слушал эту проповедь без удовольствия, беспокойно поглядывая на Руслана, который, кажется, совершенно позабыл о времени. А ведь прошло никак не меньше обозначенных десяти минут. Стыдно сказать, но у Леща даже часов не было. Вернее, были древние тикалки «Слава» на потертом ремешке, но парень предпочитал вовсе обходиться без часов, чем позориться с таким антиквариатом.

— …их прихлопнут, как клопов. Черт, я ведь только на это и надеялась! Что их разгонят по углам, и я спокойно смотаюсь. Немного не хватило. Совсем немного. Вот ведь обидно! — вдруг интонации ее разительно переменились. — Вадик? Вадик, слышишь? Слушай, ты ведь хороший парень. Ты хороший парень, да? Я ведь знаю.

— Помнится, кто-то называл меня шестеркой и шавкой, — припомнил Лещ.

— Забудь! Забудь это все и прости меня, если можешь. Если хочешь. Если хочешь, можешь и не прощать, сейчас не это важно. Но у меня к тебе просьба. Очень важная просьба. Ты ведь выполнишь последнюю волю умирающего? Это ведь святое. Выполнишь? — она не дождалась ответа и продолжала, произнося слова все быстрее, потому что понимала, как мало времени у нее осталось. — Вадик, слушай! Там валяется моя сумочка, видишь?

Лещ видел эту сумочку. Как не увидеть то, что лежит буквально под ногами? Маленькая аккуратная сумочка, собранная из трех видов кожи. Дуболом пощипал ее и, не найдя ничего интересного, бросил в направлении ямы. Сумка чуть-чуть не долетела и упала на самом краю котлована.

— Вадик, возьми ее, пожалуйста. Там, под днищем… — тут Катька вроде передумала рассказывать, но потом поняла, что уже сказала слишком много. — Там под днищем — деньги и кольцо. Кольцо ничего не стоит, а деньги… Ну, сам понимаешь, что такое деньги. Вадик, милый мой, возьми их и передай моей матери. Она без меня… Я понимаю, что ты не курьер. Возьми себе половину, а? Вадик? Возьми, если хочешь, две трети, но остальное отдай маме, ладно? И колечко. Оно, честное слово, ничего не стоит, можешь проверить в ювелирном. Это просто память. Отдашь? Вадик? Вадик?

При первых же Катькиных словах Лещ насторожился. А при упоминании денег у парня начала обильно выделяться слюна. Деньги. Он почти уже забыл, какие они на ощупь, эти разрисованные бумажки. Но хорошо помнил, что деньги — это вкусно. Деньги — это тепло. Деньги — это хорошие сны и легкие пробуждения. Две трети? Это очень справедливо, разделить сумму на три части. Потому что половину своей доли — как раз треть — Лещ отдаст матери. Своей матери. Мама — это святое. Кстати, Катькина мама тоже получит свою долю. И получит столько же — одну треть. И это очень справедливо и трогательно символично.

Лещ еще раз взглянул на сумочку: достать ее ничего не стоило. Он оглянулся по сторонам: никто не смотрит; Руслан с Дуболомом затеяли какую-то возню и, как нарочно, повернулись спиной к площадке. Если они заметят его маневр или пронюхают про деньги, то в самом лучшем случае заберут все себе. Понятно, почему Катька сказала про деньги ему одному: так у нее будет хоть какой-то шанс помочь матери.

— Вадик? — блеяла Катька.

— Да тихо ты! — шикнул на нее Лещ, как будто их могли услышать. Он сделал два медленных шага вдоль котлована, подцепил носком ботинка крокодиловый клапан и подтянул к себе. Еще раз обернувшись, он быстро поднял сумку и, прикрыв ее корпусом, запустил туда руку.

В какое-то мгновение парню пришла мысль, что сумка — это новая ловушка, в которую заманила его девушка. Ведь он только что едва не освободил ее, поверив в легенду о несуществующем микрофоне и могучем прикрытии. Мысль ледяной каплей пробежала по позвоночнику, но в этот миг пальцы Леща коснулись продолговатого свертка. Он стиснул его, ощущая, как складываются и шуршат друг о друга купюры, и вытянул добычу.

Деньги были перехвачены резинкой и небрежно обернуты бумажкой, не закрывавшей уголок пачки. Как ни стремительно Лещ запихал пачку в карман, он успел разглядеть, что держит в руках пачку стодолларовых купюр. Листов пятьдесят, никак не меньше.

Рука, сжимающая бумажки, вспотела и прилипла к подкладке; пришлось поелозить, чтобы высвободить ее. Сумка упала на прежнее место. Досадно, что Лещ не запомнил, как она лежала, но вряд ли кто-то еще обратил внимание на такую мелочь.

Внешне все выглядело, как десять минут назад: Лещ стоял над связанной Катькой, тупо созерцая ее голую спину. Молодые люди молчали, как заговорщики, только что заложившие бомбу под государев экипаж и опустошенные только что пережитым волнением. Они молчали, как любовники, только-только оторвавшиеся друг от друга. Молчали, как две рыбы, выпущенные из садка в пруд: только что они терлись чешуей и хлопали друг друга жабрами, а теперь расплываются в разные стороны, подыскивая надежное укрытие каждая для себя.

Внешне ничего не изменилось за эти десять минут, и повернувший голову Руслан никогда бы не догадался, что эти двое на площадке связаны теперь одной общей тайной. Никогда бы не догадался без чьей-нибудь подсказки.

Новая неприятная мысль вспыхнула электрической дугой меж разбросанных под черепным сводом Леща извилин. Что, если сама же Катька сейчас и выдаст его? Скажет Руслану про доллары в кармане Леща? Вот будет сцена! Зачем ей это? Да элементарно: эта росомаха не просто расскажет про бабки, а наплетет Руслану с три короба. Начнется разбор, что к чему. Пока бузина в огороде да дядька в Киеве, их с Катькой могут опять отвезти к Ленивцу. Вопросы-расспросы, то да се. По меньшей мере Катька выгадает несколько дней жизни. А за несколько дней что угодно может случиться. Не ровен час и впрямь навалятся на Ленивца более крутые ребята, и станет ему не до внутренних разборок. Вот и получится, что Катька ни за грош — за потерянные уже бабки — купит себе сколько-нибудь жизни. Прямо как в игре!

Хитра Катька, нечего сказать. Или не хитра? Или это Лещ сам себе нафантазировал и теперь сам же стоит и боится?

— Вадик, — тихо спросила Катька, — они еще не идут?

— Нет.

— Вадик, слушай, это, конечно, глупо прозвучит, но там в сумке у меня есть пилка для ногтей. И пакет.

— И чего?

— Ты… ты не передашь их мне?

— Чего?

— Вадик, ну пожалуйста! Передай мне пилку и пакет! Скорее, пока они не вернулись! Пожалуйста!

— Да зачем они тебе? — Лещ подумал, что коварная Катькина комбинация еще сложнее, чем просто заложить его. Катька задумала что-то более завернутое.

— Я попытаюсь освободить руку и прижму пакет к лицу. Пока раствор не застынет, я попытаюсь пробраться к стенке и как-нибудь… Ну, не знаю… Это мой единственный шанс, понимаешь?

«Как же, единственный», — подумал про себя Лещ, а вслух сказал:

— Так ты только промучаешься больше. Шесть кубов, какой тут шанс?

— Не твое дело! — оборвала его девушка. — Какой бы ни был — он мой, понятно?

— Ну и ради Бога! Твой шанс, ты и доставай свою пилку!