Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун
– Напрасно ты так, – попенял я ему, когда следователь оставил нас в покое. – Теперь прокуратура примется за Боголюбова.
– Женя! – сказал Демин и зло прищурился. – У тебя есть иные, помимо Боголюбова, враги, способные на такое? Или ты думаешь, что это Гончаров кому-то дорогу перешел и убивали именно его, а к нам это никакого отношения не имеет? А? Ты хоть раз в жизни слышал, чтобы вооруженных автоматом киллеров подсылали к грузчику из овощного магазина?
26
Когда следственная бригада закончила работу, трупы увезли и журналисты разъехались, я отправился к Нине Тихоновне Гончаровой. Настроение было премерзкое. Я, кажется, впервые в жизни должен был сообщать о смерти. Со мной поехала Светлана, но я знал, что неприятную обязанность придется исполнять именно мне.
– Ты думаешь, что это не Боголюбов? – спросила Светлана.
– Я не знаю.
– Не знаешь или не хочешь это обсуждать?
– Конечно, не хочу обсуждать. Слишком тяжело.
– Мне кажется, больше некому, – сказала Светлана.
– Но почему Гончаров?! – прорвало меня. – Он ведь совершенно ни при чем! Не напиши тогда его жена нам письмо – его и не было бы рядом с нами!
– Может, он погиб по ошибке?
Я посмотрел на Светлану. Она смутилась.
– Извини, я, наверное, сказала глупость.
Никакая это не глупость. Допустим, действительно хотели убить меня.
– Ты думаешь, что перепутали?
– Сумерки, – пояснила Светлана.
– Но тогда было достаточно светло.
– Нервничали.
Ничего себе – нервничали. Хладнокровно расстреляли двоих человек и скрылись, никем не замеченные.
– Это вряд ли, – сказал я. – Там спецы работали первоклассные.
– Это для тебя они первоклассные.
– Не для меня. Я слышал, как ребята из следственной бригады разговаривали между собой. Хорошая выучка у убийц, говорят. Чистая, мол, работа. А уж они-то, наверное, на всякое насмотрелись.
Мы подъехали к гончаровскому дому.
– Я пойду с тобой, – сказала Светлана.
То ли не хотела оставаться в машине одна, то ли изъявляла готовность поддержать меня при исполнении тяжелой миссии.
Мы поднялись к знакомой квартире, я позвонил, и мы долго стояли у двери, вслушиваясь в тишину. Никто не открыл, и я позвонил снова. Звонок за дверью разрывал тишину в клочья и мог поднять кого угодно.
Снова никакого результата.
– Ей уже сообщили, – предположил я.
– Кто?
– Кто-нибудь из следственной бригады. Наверняка к ней приезжали, чтобы взять показания.
– Ночью? – не поверила Светлана.
– Почему бы и нет? С нами ведь тоже беседовали ночью.
Мы спустились к машине. Светлана, несмотря на теплую ночь, ежилась и, как мне казалось, дрожала.
Нервы.
– Поедем ко мне, – сказал я. – У меня есть коньяк.
Светлана с готовностью кивнула. Я понял, что с такой же готовностью она ответила бы согласием даже в том случае, если бы я ей сказал, что у меня дома не коньяк, а серная кислота. Главное – не оставаться одной.
Мы ехали молча. Ночные улицы, особенно там, где не горели фонари, выглядели мрачно. Или восприятие зависит исключительно от настроения?
Дома я первым делом включил телевизор – хотелось шума и чужой неусваиваемой говорильни. Светлану я отрядил готовить кофе, сам занялся коньяком. Все при деле, и уже начинает казаться, что все идет как прежде, а плохое – лишь сон. Но к действительности мы вернулись очень скоро. Начался ночной выпуск новостей, и едва ли не первым сообщением было: «Как мы уже сообщили ранее, несколько часов назад было совершено покушение на участника популярной телепрограммы «Вот так история!». Киллер или киллеры – точно пока не установлено, – вооруженный предположительно автоматом Калашникова…»
– Какая оперативность! – с досадой оценил я и даже поморщился, как при зубной боли.
Не было сказано ничего нового, чего лично я не знал бы. Показали место трагедии. Бедный Гончаров лежал, еще не прикрытый простыней. Вокруг неспешно орудовали ребята из следственной бригады.
– Вот откуда она могла узнать.
– Что?
– Я о Гончаровой, – сказала Светлана. – Она могла узнать о смерти мужа из выпуска новостей.
Да, все правда. И мне не пришлось ничего ей объяснять. Но встретиться я обязан. И еще – присутствовать на похоронах.
– Как тяжело, – сказал я, – чувствовать себя причастным к чьей-то гибели.
– Брось, не надо, – попросила Светлана.
Пыталась успокоить, но это было излишне.
Если бы я послушался Демина! Он настаивал на том, чтобы я прогнал Гончарова. Если бы я это сделал, Гончаров не попал бы под пули.
– Не надо, – повторила Светлана, словно прочтя мои мысли.
К кофе мы так и не притронулись. Пили коньяк, за час почти опорожнили бутылку, но я совершенно не чувствовал опьянения. Светлана, кажется, только терла покрасневшие глаза.
– Я постелю тебе на диване, – предложил я.
– Да.
Когда я вернулся на кухню, Светлана была уже совсем никакая. Наконец коньяк сделал свое дело. Я перенес ее на диван и собственноручно раздел. Она тянулась ко мне и все норовила прижаться. Так тянутся не к мужчине, а к матери – чтобы защитила и помогла забыть о беде.
– Все будет хорошо, – шепнул я ей. – Спи.
Я лег в другой комнате. Слышал, как дышит спящая Светлана, а сам заснуть не мог. Вспоминался Гончаров, еще живой. Я снова видел, как он сидит за столиком в ресторане – спокойный, значительный, великодушный. Секретный космонавт. Победитель в Третьей мировой войне. Он так рвался в нашу программу. Наверное, спал и видел себя героем телепередачи. И еще не знал, чем эта история закончится лично для него.
27
Касаткин пришел в наш офис сам, лично. Такого, кажется, до сих пор ни разу не случалось. Глава телеканала на то и первое лицо, чтобы царствовать, и не царское это дело – по холопам бегать, но сегодня был особый случай.
Он вошел и встал в дверях. Скорбное лицо, под глазами круги. Сказал глухим голосом:
– Здравствуйте. – И сразу, без перехода: – Это удар по всем нам. Боль и боль – больше ничего в душе.
Он сейчас совершенно не был похож на чиновника. С истерзанной душой, в одну ночь постаревший человек. Он пожал мне руку и долго держал ее в своей ладони.
– Слишком далеко все зашло, – сказал Касаткин. – Будь осторожен, Женя.
– Я не боюсь.
– И совершенно напрасно, – попенял Касаткин.
Он имел право так судить, с высоты-то прожитых им лет.
– Осторожность и еще раз осторожность, – сказал Касаткин. – Пока этих негодяев не сыщут.
Насчет того, что сыщут, тут я был пессимистом. Пессимист – это бывший оптимист, в какое-то мгновение ознакомившийся с милицейской статистикой.
Распахнулась дверь, ввалился Гена Огольцов, увидел крайне расстроенного шефа, смутился и попытался отступить за порог, но Касаткин с хмурым видом сказал:
– Ну что же ты? Заходи. – И опять обернулся ко мне, продолжил прерванный разговор: – Мы эту нечисть выметем, Женя, обязательно, в самое ближайшее время это сделаем.
Потер воспаленные глаза.
– Я за конкуренцию, – сказал он. – Но без дикостей, а если начинают стрелять – тут надо каленым железом.
– Там пока не все ясно, – сообщил я. – Если честно, нет стопроцентной уверенности, что случившееся связано с нашей программой.
– Не обманывай сам себя. Виновные известны и понесут наказание!
Касаткин рубанул воздух рукой, и Гена Огольцов даже вжал голову в плечи.
– Разворошим муравейник! – посулил Касаткин. – И всех, кто причастен… кто хотя бы повод к случившемуся давал… кто хоть пальцем шевельнул, помогая убийцам…
Снова рубанул воздух. Сейчас уже не казалось, что он невыспавшийся и усталый. Разъяренный лев, да и только. Я на всякий случай кивнул, подтверждая его правоту, хотя и не все понял. Касаткин потрепал меня по плечу.
– Ты всегда можешь рассчитывать на меня, – сказал он. – В любую минуту. – Повел взглядом, увидел Огольцова и добавил: – В нашем доме нехороший дух. Здесь надо проветрить, хорошенько проветрить, пока все окончательно не сгнило.
Метафора, надо полагать. Я, честно говоря, опять не очень хорошо понял Касаткина, но зато с изумлением увидел, как изменился в лице Огольцов.
– Ладно, мне пора, – сказал Касаткин. – Вы меня извините, работы много.
Вышел, на прощание всем пожав руки. Всем, кроме Огольцова.
– Что случилось, Гена? – спросил я.
Огольцов дернул плечом. Смотрелся он сейчас неважно.
– У Касаткина к тебе претензии?
– Ты Касаткина не знаешь? – взорвался Гена. – Он всех нас переживет! Всех съест, а сам останется! Он заранее ищет стрелочников! Ты разве не видишь?
– Каких стрелочников? О чем ты говоришь?
– Об истории этой! Об убийстве! Это же тридцать седьмой год – то, что сейчас делает Касаткин! Он назначил тех, кому быть жертвой, а сам останется вовсе ни при чем!
– Я не понимаю…
– Тут понимать нечего. В его хозяйстве непорядок, стрельба и прочие гадости, и хотя он ни при чем, но надо же подстраховаться. Делается все просто – намечается жертва, просто переводятся стрелки, сам Касаткин уходит из-под удара, ну а мы, естественно, по уши в дерьме.
