Анатолий Афанасьев - Зона номер три
Проснулся от шума голосов, зычного хохота. Заскрипел замок, отворилась дверь, и в сарай влетела расхристанная, обмотанная какими-то тряпками, с торчащими во все стороны волосами девица. Видно, ее сильно пихнули в спину, она чуть не растянулась на полу. Габариты у девицы, как и сулил Ахмат, были впечатляющие. Одна грудь, выпавшая из тряпья, напоминала белую тыкву с ярким разрезом посередине. Ввалившийся следом Ахмат засветил под потолком тусклую лампочку, болтающуюся на проводе. С ним был второй детина, громадный и несуразный, с длинными руками, по локоть вылезающими из рукавов униформы. По нему сразу было видно, что это Вован. Девица где остановилась, удержавшись от падения, там и застыла, как в игре «замри», тупо разглядывала лежащего на топчане Гурко.
— Вот тебе лялька, — загрохотал Ахмат. — Наслаждайся. Вован двух привел. Одну мне, другую тебе.
— Садись, красавица, — пригласил Гурко. — В ногах правды нет.
Девица послушно опустилась на колченогий стул. И тут же, как ему показалось, задремала.
— Ну чего? — спросил Ахмат. — Чего ждешь?
— А что я должен делать?
— Ты дрючь ее, дрючь. Она хорошая, жирная. Я вчера попробовал. Ух, глубокая!
— При вас? — удивился Гурко.
— Да мы только поглядим.
Впервые подал голос Вован:
— Может, ты ошибся, Ахматка? Может, ему овечку надо?
— Не-ет, он бабу хотел… Ты чего, раб? Дрючь ее, говорю, насаживай. Долго без бабы нельзя, заболеть, помрешь. Хан осерчает.
Гурко сказал:
— Нет, ребята, так не пойдет. Я не могу. Я же немытый.
Вован, гоготнув, выступил вторично:
— Чего выпендриваешься, гад? Тебе что, уши оторвать?
— Вы сами-то кто будете, молодой человек? — поинтересовался Гурко. От такой наглости детину перекосило. Он смачно харкнул себе под ноги и надвинулся ближе. Крепкий паренек, гора мышц. Ахмат поспешил вмешаться:
— Вован помощник надсмотрщика. Не тяни, раб. Совсем худо будет.
Девица тоже как-то насторожилась, отворила дремлющие очи.
— Тебя как зовут, девушка? — обратился к ней Гурко. Девица в недоумении оглянулась на Вована. Тот ответил за нее:
— У нее нет имени, раб. И у тебя нет имени. В этом отсеке ни у кого нет имен, кроме персонала.
— Значит, Ахмат тоже персонал?
— Ну хватит, раб. Или ты трахаешь ляльку, или я трахну тебя. Выбирай.
— Условия непростые, — Гурко озадачился. — Прошу минуту на размышление.
— Никакой минуты. С вами нянчиться себе дороже.
Ахмат присел на ящик у входа и делал Олегу какие-то таинственные знаки. Вроде того, как обтесывают рубанком доску. При этом забавно гримасничал. Гурко ничего не имел против неугомонного Вована. Они все были ему симпатичны, потому что в абсурд происходящего вписывались органично, как сучки, плывущие по течению. Они приспособились к зловещей комедии, но сами по себе никому не желали зла. Не говоря уж о прелестной девице, которая, воспользовавшись паузой, опять вроде бы задремала. Очарованная наркотическими видениями, она парила в небесах. Но в любую секунду была готова пробудиться, чтобы приступить к совокуплению. Возможно, в прошлой жизни, где были в ходу иные ценности, Гурко отнесся бы к ней иначе, но сейчас только восхищался ею. Природа не делает ошибок, всю несуразицу в мир привносят люди, которые пытаются сопротивляться ее изначальной простоте. Самое отвратительное в натуре человека как раз то, что он пыжится утвердить себя инородным телом. В этом грязном сарае с копошащимися в углу хрюшками в каком-то высшем смысле лишь один Гурко был неким уродцем, а все остальные натурально воплощали повиновение фатуму. Печально было это сознавать.
— Предлагаю альтернативу, — обратился он к Вовану. — Я займусь девушкой, но только без вас. Подождите на улице. При вас не могу, тем более немытый.
— Это не по правилам, — возразил детина. — Бесконтрольная случка запрещена.
— Вот ты, Вова, интеллигентный человек, так складно изъясняешься, занимаешь высокое положение. Неужто боишься нарушить параграф?
— Все, гад! Ты меня напряг.
Растопыренными громадными лапищами он потянулся к Олегу, но тот его опередил. Сгруппировавшись, пнул Вована пяткой в причинное место, а когда парень согнулся, чтобы почесать в паху, цепко ухватил за нос. Вован забился, как щука на блесне, заквохтал, замахал кулаками, охаживая Гурко по чему попало, но дергался недолго. Боль в развороченных ноздрях ослепила, слезы градом хлынули на пухлые щеки — и он послушно окостенел. Ахмат подошел поближе. Девица чему-то улыбалась во сне. Одна грудь светилась бирюзовым светом, словно старинный торшер.
— Чего делаешь, раб? — осведомился Ахмат. — Вовану больно. Отпусти. Накажут.
Гурко тянул парнюгу за ноздри, как клещами, Вован натужно кряхтел.
— Ты же слышал, — обратился Гурко к монголу. — Он собирался меня вздрючить.
— Ну и что?
— А разрешение у него есть? Я ведь не его раб, а твой.
— Ему не надо разрешения. Он помощник надсмотрщика.
— Этого я не знал. То есть, что он надсмотрщик, ты говорил, но я не знал, что ему не нужно разрешения. Значит, отпустить?
Ахмат нагнулся и сбоку, с жадным любопытством заглядывал Вовану в лицо.
— Плачет. Надо же!
— Оторви ему рубильник! — вдруг гулким басом посоветовала девица.
Ахмат в изумлении присел на корточки.
— Зачем? — спросил Гурко. — Вы жестоки, мадмуазель. — Но девица уже снова погрузилась в сон. Олег разжал пальцы и одновременно пяткой ударил парня в грудь. Вован с грохотом обрушился на кучу соломы в углу. Вид у него был обескураженный. Однако вскоре он обрел дар речи.
— Все, гаденыш! Теперь тебе каюк.
— Это верно, — подтвердил монгол. — Теперь тебя на охоте задавят. Попытка бунта.
Вован ползком добрался до двери и выскочил вон.
Ахмат угостил Гурко изысканным колониальным «Голуазом» с содержанием смол выше, чем в «Приме». Гурко видел, что своим неожиданным сопротивлением он в глазах монгола приобрел ореол великомученика. Чтобы доказать, что победителям не чуждо милосердие, Ахмат дал добрый совет:
— Когда завтра натравят Мишаню, не рыпайся. Умри спокойно. Это лучше всего.
— Кто такой Мишаня, господин?
— Мишка-людоед. Всех жрет. И кровь пьет. Медведь дрессированный.
— Ага, значит, со мной обойдутся, как с Дубровским?
— Дубровского не знаю. На той неделе Мишаня сразу трех задрал. Потешно было. Им дали топоры, они и понадеялись. Мишаня за минуту управился. Хряск, хряск, хряск! Ты не рыпайся. Он тебе башку свернет и кишки вывалит. Это не больно, если сразу. Плохо, когда рыпаешься. Один бегал от Мишани, кишки по глине — срамно! Сразу помрешь, ничего не заметишь. Замахнись для виду, Мишаня вмиг раскурочит. Говорю же, дрессированный!
Гурко поблагодарил доброго монгола за заботу, и тот ушел, оставя девицу на всю ночь. Сказал: побалуйся напоследок, на том свете не побалуешься. Еще оставил бутылку водки, черную буханку и полкруга сыра. А также шприц с тремя заправками. Дурь посоветовал поберечь на утро, чтобы уколоться перед охотой.
Как только дверь за ним закрылась, девица продрала глаза.
— Дай!
— Чего дать?
Девица потянулась к шприцу, но Гурко ее перехватил.
— Сначала поговорим, потом дам.
Девица поняла его однозначно: зачмокала сочным ртом и обнажила вторую грудь.
— Это само собой, но попозже. Тебя как зовут, красавица?
— Нюра.
— Скажи, Нюра, кем ты была до того, как попала в неволю?
— Не помню.
— Ты москвичка?
— Не помню.
— А где сейчас находишься, понимаешь?
— В Зоне. Двенадцатый век.
— И кто ты такая?
— Рабыня… Дай, пожалуйста!
Гурко открыл бутылку, глотнул из горлышка. Протянул девице. Нюра запрокинула голову и высосала одним махом добрую половину. Гурко мягко отобрал бутылку и, дотянувшись, вытер пальцами ее мокрые губы. В ее глазах внезапно блеснула искорка разума, словно светлячок в темной комнате. С неожиданной грацией она переместилась на лежак.
— Возьми меня, голубчик!
— Конечно. Но сначала поешь.
Отломил хлеба, сунул ей в руку. Она вяло, с брезгливой гримасой начала жевать.
— У меня ломка, — сказала она. — Ты хороший. Ты не станешь меня бить?
Он отдал шприц. Девица почти не целясь, точно всадила иглу в вену. Никаких предварительных манипуляций. Охнув, отвалилась на спину. На щеках бледная улыбка.
— Поторопись, голубчик, а то усну. Со спящей тебе не понравится.
— Да мне не к спеху, — успокоил Гурко.
— Ты сильный, — пробормотала она. — Тебя обязательно убьют. Сильных всегда убивают. Я слабая, долго проживу…
С блаженной улыбкой улеглась на бок и закрыла глаза. Гурко закурил из оставленной Ахматом пачки. Ему было о чем поразмыслить, но вид спящей женщины магически действовал на его воображение. Она собиралась долго жить, но что она вкладывала в это понятие?..
