Анатолий Афанасьев - Зона номер три
С блаженной улыбкой улеглась на бок и закрыла глаза. Гурко закурил из оставленной Ахматом пачки. Ему было о чем поразмыслить, но вид спящей женщины магически действовал на его воображение. Она собиралась долго жить, но что она вкладывала в это понятие?..
Под утро Нюра тяжко заворочалась, и Гурко собственноручно, не дожидаясь просьб, сделал ей укол. Он не хотел с ней больше разговаривать.
Вскоре за ним пришел Ахмат. Двор, освещенный утренним солнцем, неузнаваемо изменился. От саманного строения не осталось следа. На его месте возвышался помост, составленный из стальных конструкций, с широкой смотровой площадкой, где расположились гости. Загораживаясь рукой от солнца, Гурко попробовал их разглядеть, но увидел лишь несколько смутных фигур да пеструю ткань, свешивающуюся с помоста наподобие бахромы.
Ахмат подтолкнул его в спину.
— Давай шевелись, раб!
— Как шевелиться?
— Сперва покажешься гостям.
Он подвел его к железной лестнице, и по ней Гурко поднялся наверх. На помосте за уставленным закусками и питьем пластиковым столиком расположились пять человек. Четверо мужчин и одна женщина. Крашеная блондинка средних лет с густо размалеванным лицом. Его разглядывали с любопытством. Один мужчина был на особицу — смуглый, с хищным внимательным взглядом, безукоризненно упакованный в английскую «тройку». Скорее всего, не гость, не турист, а служащий Зоны. Он как раз поманил Гурко пальчиком поближе к столу.
— Ну вот, мужичок, пришло время показать свою удаль.
— В каком смысле? — Гурко зябко поежился в порванном на локтях комбинезоне.
— Игра такая. Ты спустишься, а мы на тебя выпустим медведя, косолапого мишку. Пойдет у вас потеха. Кто кого одолеет, тот и охотник. Сразу не поддавайся, побегай немного, порычи. Господам желательно, чтобы ты подольше помучился. Имеют право.
Господа одобрительно загудели. Дамочка жеманно протянула:
— Какой-то он хлипкий. Пусть разденется.
— Не беспокойтесь, сударыня! Мишка с него одежку вместе с кожей сдерет. Обученный зверюшка. Удовольствие получите полное.
— Какие же у меня шансы против медведя? — спросил любознательный Гурко.
— Никаких, — любезно отозвался распорядитель. — Но ты же бунтарь. Тебя Василь Василич предупреждал, а ты опять накуролесил. Ничего, от косолапого смерть почетная, бывает хужее.
— Это я понимаю, но…
— Понимаешь, так и пошел вниз… Поднимем бокалы, господа, положено принять под это дело.
Дамочка опять встряла:
— Если у раба нет шансов, то какой же это аттракцион? За что платим? Получается обыкновенная живодерня.
— Не совсем так, — возразил служащий. — Хотя в том времени, где мы путешествуем, именно грубые, сочные зрелища ценились выше всего. Главное, чтобы кровца погуще лилась да криков побольше. Это Михрютыч обеспечит… но добавлю. Бывали случаи, когда отдельные смельчаки с выпущенными кишками взлетали на забор. Оттуда их мишка по частям сдирал. Очень, уверяю вас, впечатляет. Сами убедитесь. Тем более этот раб проходил специальную тренировку, — распорядитель сделал эффектную паузу. — Он, господа, больших чинов достиг в КГБ. А туда, если помните, слабаков не брали.
Дамочка выбралась из-за стола и подскочила к Гурко с рюмкой.
— Выпей, бедняжка, на дорогу. Все легче помирать.
Гурко выпил водки и встретился глазами с пустым, алчным взглядом распутной бабенки. Не иначе как женка какого-нибудь новорусского вельможи. Протянув руки, она ощупала его плечи. Он охотно показал ей и зубы.
— Вообще-то, — сказал заносчиво, — я ихнего вшивого медведя могу приложить.
— Шутник, — сказала дама.
— Нет, не шутник. Говорю, значит, могу.
Подошел распорядитель.
— Хватит чушь молоть, раб. Ступай вниз.
— У меня в сараюшке лопатка припасена. Хорошо бы ее взять для острастки.
Тут уж все четверо мужчин дружно заулыбались.
— Возьми лопатку, возьми, мужичок. Вдруг успеешь могилку выкопать.
Ахмат вынес совковый агрегат, а сам без оглядки ломанул в калитку. Двор опустел и притих. Утренний пейзаж был призрачен и свеж. Олег стоял один посреди яркого дня, отстранясь от всяких мыслей. Пулемет на вышке и кучка богатых бездельников на помосте ему не мешали, хотя погружение в начальную стадию «дзена» требовало полной сосредоточенности. Крайне тяжек переход от земного к астральному, не имеющий аналогов в человеческом бытовании. Ухватить, услышать, почувствовать звук иных сфер, удержать в сознании, и по этой ниточке, как по узору, подняться и воссоединиться со своей вечной судьбой. Проблема в том, что на мелодику «дзена» влияли множество помех — онемевший капилляр, неудачное противостояние звезд, разбалансированность первичного усилия — и многое другое могло привести к тому, что самый выдающийся мастер «дзена» уподобится ушастому зайцу на полянке, не более того.
Но звук явился ниоткуда, на сей раз напоминая фрагмент «Гибели богов» Вагнера, и появившегося в дальнем конце двора огромного бурого медведя Гурко уже встретил взглядом небесного жителя. В совковой лопате больше не было нужды. Он подбросил ее вверх перед лохматой мордой гиганта. Медведь поднялся на дыбы, светя, как фонариками, ярко-алыми, любопытными глазками. С лету заграбастал лопату когтистой лапой, брезгливо понюхал и метнул в сторону. Подобно камню, пущенному из Пращи, она пронеслась над забором и исчезла.
— Лихо, Мишель, — похвалил Гурко. — А что ты еще умеешь?
Медведь опустился на четвереньки и шумно засопел, глядя куда-то мимо стоящего перед ним человечка. Гурко понимал движение его мыслей-чувств, будто сам превратился в медведя. Сердце зверя охватила тоска.
— Эх, брат, — мягко продолжал Гурко, — мне тоже не хочется драться. Мы влипли в поганую историю. Ничего не поделаешь. Давай уж подурачимся немного, просто так, для видимости.
Медведь слушал внимательно, наклонив набок бедовую башку. Чутье подсказывало ему, что если не дурить, то этот страшный пигмей, от которого пахло бедой, не причинит ему вреда. От нахлынувшей жалости к себе из медвежьего глаза выкатилась одинокая слезинка и бриллиантовой бусинкой повисла на шерсти.
— Да, брат, — посочувствовал Гурко, — несладко тебе. Но ты и сам виноват. Сколько людишек задрал, а зачем? Ладно, чего уж теперь. Давай устроим представление. Но не переборщи, сдачи получишь.
Медведь с облегчением напружинился, заворчал понарошку. Ему понравилась игра. Вроде пугнул, а вроде все целы. Слезинку смахнул корявой лапой. Глядел жалобно, как убогий: дескать, только сам-то меня не тронь.
— Давай, давай, — подбодрил Олег. — Шибче нападай, не трусь.
Для азарта зацепил кулаком по медвежьему пятаку и ринулся бежать. Косолапый вперевалку за ним. Целый круг проколесили, шуму много наделали. Медведь ревел беспощадно. В кураже, забыв страх, чесанул когтями по Олегову плечу, еле тот отстранился. Комбинезон с треском распахнулся по боковому шву. С помоста казалось, желанный конец близок. Гогот, улюлюкание и визгливый голос беспутной дамочки:
— Мочи его, Миша! За яйца дерни!
Гурко подумал: что это? Откуда? Ведь все эти наверху когда-то были рождены матерью. Или нет?
Тут случилось непредвиденное. Распорядитель решил, что охота идет слишком вяло: медведя, похоже, перекормили. Ярости маловато против обычного. Он махнул платком, и с вышки грянул выстрел. В мохнатую медвежью грудь вонзилась стрела, которую он сразу же вырвал, но наркотик уже проник в его кровь. Он ощутил необыкновенный прилив могущества. Все сомнения и страхи исчезли. С веселым рыком, дуриком он попер на обнаглевшего пигмея. Может быть, еще мелькнула в распаленном сознании осторожная мысль: ну куда меня несет? Не на погибель ли? — а в воображении, в экстазе уже чудилось — догнал, расплющил, разодрал опасную глазастую гадину. Но то был только мираж, подобный всей нелепой предыдущей жизни.
Гурко покорился стихии «дзена» и согнутыми пальцами ударил зверя в глаза. Быстрота и ловкость нападающего медведя не уступают рысьей, но человек его опередил. Алые пуговки вдавились в череп и лопнули, как стеклянные шарики, окатив крохотный мозг черной слизью. В непереносимом отчаянии медведь завыл, бездумно колошматя лапами во все стороны. Он знал, что поздно просить пощады, и надеялся на авось. Но чуда не произошло. Гурко достал из складок униформы большую распрямленную дамскую булавку — Нюрина памятка, — зашел сзади и спокойно, нащупав нужную точку на бугристом загривке, пронзил железом мозжечок зверя. Медведь нелепо задергался, лег на брюхо и пополз к забору, загребая землю, как пловец рассекает волну. Наконец уткнулся слепой мордой в камень и, кряхтя и постанывая, безгрешно отбыл на общую родину всех медведей и людей.
Чудная тишина встала над двором. Через какое-то время ее нарушил женский вопль:
— О-у-а! Пустите меня! Пустите! К нему хочу!
