Анатолий Афанасьев - Зона номер три
Раз в день в просвете ямы возникала лохматая башка, и зычный голос окликал:
— Эй, раб, ты еще не сдох?
Снизу он не мог разглядеть лица, но смутное ощущение ему подсказывало, что это какой-то азиат _ татарин либо казах. Но точно так же этот чело-3 век мог быть жителем Кавказа. Во всяком случае, ритуал содержания пленника в земляной яме был почерпнут, скорее всего, с Востока.
Он послушно отзывался:
— Дышу, мой господин! Очень жрать охота.
Сопровождаемая отборным русским матом на веревке спускалась корзинка. В ней обязательно был термос с горячим чаем, кувшин с водой и что-нибудь более существенное — хлеб, кусок вареной рыбы или ломоть солонины. Иногда — несколько помидорин. Однажды в корзинке прислали бутылку красного вина, заткнутую бумажной пробкой, и круглый, теплый, с поджаристой корочкой мясной пирог.
На всю трапезу и на то, чтобы перелить воду в плошку, ему отпускалось не больше пяти минут. Затем азиат с диким хохотом дергал веревку и вырывал корзину у Гурко из рук. Пишу он, конечно, успевал изъять, а вот термоса с чаем было жалко. Его хватило бы на целый день. Чай был сладкий, крепкий и отменно заваренный, даже с какой-то травкой. Гурко попробовал взбунтоваться и вернул корзину без термоса, но последовало унизительное наказание. Обиженный азиат, обнаружив, что термос остался в яме, начал сверху пулять в него камнями. Камни были увесистые и с острыми краями. Некоторые Гурко перехватывал, от некоторых уклонялся, но один камень все же раскроил ему щеку. Озорник веселился до тех пор, пока не уморился. Какой уж тут горячий чай! Больше Гурко не позволял себе дерзких выходок.
Вступать в какой-либо контакт с азиатом он не пытался, понимал, что бессмысленно. Да и зачем? Скучать он не скучал, как никогда не скучал наедине с собой, и твердо надеялся, что до зимы его непременно вытащат отсюда для каких-нибудь очередных манипуляций. Он приготовился к затяжному противостоянию, и мало что могло смутить его настороженный дух.
С умилением вспоминал глаза Ирины Мещерской, когда она ввела-таки ему в вену дурь. Ирину они не сломали, она хитрила, лицедействовала, и это был хороший знак. Однако с женщиной, в чьем взоре он приметил искорку божественного родства, его разлучили на целые эпохи.
Зона… Дьявольский розыгрыш или новая реальность. Чудовищная смесь «Диснейленда» и сумрачных средневековых мистерий. На возведение призрачного города-пряника, разумеется, ушли колоссальные средства, но капитал вложен оригинально и с умом. Возможно, Мустафа кровавый маньяк, но считать денежки он умел. Идея Зоны опережала самые смелые чаяния пресыщенных, раздувшихся от банкнот, мучимых черной желчью двуногих существ, по инерции относивших себя к человеческому роду. Пусть их не так много по всему миру, но именно им принадлежала власть над остальным человечеством, погрязшим в заботах о хлебе насущном. Покорители мира имели право надеяться, что за свои богатства получат что-то небывалое, что поразит, взбодрит их потускневшее сознание. И Мустафа придумал для них Зону.
Музыка истории, ее таинственное дыхание, воплощенное в страдания живых людей, — вот что они могли купить здесь, пощупать нервными окончаниями, прикусить крепкими, фарфоровыми зубами, понюхать и проглотить. О да, идея Зоны возникла в распаленном, больном воображении и могла воплотиться лишь в России, столетие за столетием безнадежно, истомно трепещущей у жертвенного столба.
Наконец наступил день, когда сверху спустилась веревочная лестница, и по ней он выбрался на белый свет. Солнце резануло по глазам, и он не сразу проморгался. Перед ним стоял кривоногий мужик с лохматой, черной головой, с раскосыми глазами, коренастый и крепкий, как степное дерево.
— Урок кончилась, — произнес азиат, широко, но приятельски улыбаясь. — Будешь другие дела делать.
Гурко огляделся. Небольшой тенистый дворик, колодец, дощатый навес, приплюснутый к земле саманный домишко, каменный забор в человеческий рост. Все дышит покоем.
— Бежать некуда, — предупредил азиат. — Побежишь — сразу капут.
— Это мы понимаем, — согласился Гурко. — Тебя как зовут?
— Ахмат. Можешь звать просто — господин. Я твой хозяин, ты раб. Путать не надо. Пойдем.
Он привел Гурко в сарай, где один угол был до крыши завален силосом, а за загородкой мирно похрюкивали три молодые свинки. Еще в сарае был низкий лежак с драным одеялом и пара колченогих стульев.
— Здесь поживешь, — ухмыльнулся Ахмат. — После ямы хорошо, да?
— Покурить бы, — попросил Гурко. Хозяин опустился на один из стульев, покопался в карманах и выудил мятую пачку сигарет «Голуаз». Улыбка не сходила с его лица.
Гурко сел на лежак, который продавился под ним до пола. Прикурил от Ахматовой зажигалки. Первая после долгого воздержания затяжка пошла колом. Ахмат разглядывал его с каким-то непонятным любопытством.
— Зачем свиней держишь, господин? — поинтересовался Гурко. — Если ты мусульманин, зачем тебе свиньи?
— Я не мусульманин, монгол, — насупился Ахмат. — Велено держать, вот и держу. Тебя не спросил, вонючка славянская.
— Давно в монголах ходишь?
Хозяин испуганно зыркнул глазами на дверь, перевел на него черные, острые зрачки.
— Об этом — молчок.
— Почему?
— Хан услышит. Тебе будет плохо, мне будет плохо. Из ямы вынули — радуйся.
— Чему радоваться-то? Хоть бы помыться, что ли? Погляди, на кого я похож. Комбинезончик поменять. А этот простирнуть.
Ахмат подмигнул.
— Дозу хочешь?
— Не хочу.
— Бабу хочешь?
— Бабу хочу, — Гурко докурил сигарету. — Но сперва помыться.
— Ладно, вечером устрою. Баба есть хорошая, жирная. Вован вчера приводил. Он и тебе приведет. Ты теперь на довольствии. Сиди смирно.
— А похавать?
Укоризненно покачав головой, Ахмат поднялся и ушел. Дверь снаружи замкнул на замок. Гурко походил по сараю. Темновато. Душно. Свет проникал лишь через щели в потолке. В соломе обнаружил совковую лопату с обломанным черенком. Сокрушительное боевое оружие. С такой лопатой сам черт не страшен. Повертел в руках, прилаживаясь. С благодарностью вспомнил мастера Кхуина. Мастер открыл ему тайну «дзена», молекулярного превращения. Мастер учил: человек самое совершенное создание природы, потому что его мягкие кости и плоть, сконцентрированные в «дзене», обретают неодолимую твердость металла, дерева, камня. Весь фокус в том, чтобы вернуть себе древнюю способность к мгновенной структурной перестройке. На это решаются немногие. Это как песенный дар, как талант. Но выше таланта. Человек, обретший свою истинную сущность, легко переходит в смежную реальность и возвращается оттуда невредимым. Его почти невозможно уничтожить обычными средствами. Это не значит, что он неуязвим. Но границы мира раздвинуты для него не только в сторону смерти, но и туда, где он обретался до нынешнего пребывания. Учитель говорил: ты способен на это, Олег. Он оказался прав, хотя у Гурко не хватило терпения познать искусство «дзена» в абсолюте. На это понадобились бы годы отрешения. Зато он с честью выдержал испытание каменным склепом, в сравнении с которым его сидение в удобной земляной яме было сущим пустяком.
Вскоре вернулся монгол, принес хлеба и вареного мяса, а также, озираясь, извлек откуда-то из подбрюшья обыкновенную бутылку пива «Тверское».
— Пей, гуляй, раб! Сегодня твой праздник. Завтра — работа.
— Какая работа? — Гурко, сопя от удовольствия, жевал нежное мясо, крышку с бутылки сколупнул ногтем.
— У хана гости. Будем делать ожигу, охоту. Развлекать гостей. Все сам поймешь. Сегодня отдыхай. Вечером приведу бабу. Хорошая, жирная. Вован обещал.
Гурко понял одно: жизнь опять обернулась к нему благоприятной стороной. Он попытался разговорить добродушного господина, но в сознании Ахмата, пропитанном то ли наркотиками, то ли гипнотическим кодом, явственно маячила какая-то грань, за которую он и сам не мог перейти при всем желании. Он был строго функционален, и, вероятно, таковы были свойства всех обитателей Зоны.
Гурко лежал на спине, глядя в потолок. Хрюшки мирно копошились за перегородкой. Мясо переваривалось в желудке, рассылая по телу приятное тепло. Выбраться из этого сарая, конечно, ничего не стоило, но зачем? Незаметно он задремал и проспал глубоким, целительным сном до темноты.
Проснулся от шума голосов, зычного хохота. Заскрипел замок, отворилась дверь, и в сарай влетела расхристанная, обмотанная какими-то тряпками, с торчащими во все стороны волосами девица. Видно, ее сильно пихнули в спину, она чуть не растянулась на полу. Габариты у девицы, как и сулил Ахмат, были впечатляющие. Одна грудь, выпавшая из тряпья, напоминала белую тыкву с ярким разрезом посередине. Ввалившийся следом Ахмат засветил под потолком тусклую лампочку, болтающуюся на проводе. С ним был второй детина, громадный и несуразный, с длинными руками, по локоть вылезающими из рукавов униформы. По нему сразу было видно, что это Вован. Девица где остановилась, удержавшись от падения, там и застыла, как в игре «замри», тупо разглядывала лежащего на топчане Гурко.
