Анатолий Афанасьев - Зона номер три
Бурные аплодисменты и истерические крики дам были ему ответом. Полуголая красотка в ажиотаже, Подвывая, вспрыгнула на сцену и попыталась поцеловать руку Большакова, но один из телохранителей ловким пинком скинул ее обратно в публику.
Сергею Петровичу приглянулся Большаков — высокий, импозантный, лысоватый, со светящимся страстью лицом — истинный трибун и победитель. Инстинктивно он отметил точку на вялой переносице, куда при удачном раскладе вопьется девятимиллиметровая свинцовая бляшка.
Толкнул в бок Тамару Юрьевну:
— Гляди, Тома, не ушел бы.
Но Большаков никуда не делся. По заведенному порядку он спустился в зал, чтобы накоротке пообщаться с почитателями. Натасканные бычары мощным рывком расчистили ему место за одним из столов, где он в окружении свиты благосклонно поднял бокал, чокаясь сразу как бы со всем многолюдием зала. Эту минуту выбрала Тамара Юрьевна, чтобы попасться ему на глаза. Она была все-таки заводной бабой, в ней погибал бесценный особист. Большаков и Тамара Юрьевна сомкнулись на мгновение взглядами, и Донат Сергеевич воскликнул:
— Тамара, голубушка, тебя ли вижу?!
По ниточке его ухмылки Тамара Юрьевна беспрепятственно подобралась к столу, а уж за ней прокрался мимо бычар Сергей Петрович, словно утлая лодчонка за речным катером.
— Мы разве знакомы, Донат? — кокетливо спросила Тамара Юрьевна.
— А то нет!
— И ты помнишь это?
Обращаясь к окружению, Большаков провозгласил:
— Знакомьтесь, господа! Коварнее этой женщины нет на свете, но нет и прекраснее. Наша отечественная Мата Хари.
Помолодевшая лет на двадцать, разрумянившаяся, Тамара приняла из его рук шампанское и медленно выпила, не отводя от Большакова ликующего, пожирающего взгляда.
Большаков улыбался мечтательно, что очень ему шло. Точно так улыбается, вероятно, матерый вол-чара, почуя текущую сучку. Сергей Петрович был поражен. Он рассчитывал на пронырливость Тамары Юрьевны и на ее колдовские чары, но такого ускоренного финала не ожидал. Заковыристая тут шла игра.
— Кто это с тобой? — полюбопытствовал Донат Сергеевич, скосив острый взгляд на оробевшего майора. — Представь счастливчика.
Чаровница, будто спохватясь, посмотрела на Сергея Петровича, как на забытый на скамейке зонтик. Ах, да! Сергей Петрович Лихоманов. Директор «Русского транзита». Принял дела после безвременно ушедшего, незабвенного Подгребельского.
Большаков протянул руку:
— Где же доселе скрывался, добрый молодец? Давно пора объявиться.
Сергей Петрович уважительно, обеими руками ухватил сановную длань, склонился в поклоне.
— Случая не было, Донат Сергеевич.
— Случай от нас с тобой зависит. А чего-то у тебя глазки бегают? Ты не жулик ли, часом?
Свита похохатывала: хозяин в добром настроении, шутит, под простого дядька косит. Славный вечерок.
— Если позволите, — сказал Сергей Петрович, — я бы к вам завтра и наведался.
— И есть с чем?
— Пожалуй, есть, — посуровел Сергей Петрович. — Кое-какие соображения.
Большаков изучал его еще несколько мгновений, и видно, что-то ему не понравилось. Что-то показалось ненатуральным в поведении коллеги-бизнесмена.
— Соображения, говоришь? Что ж, послушаем. Со Стефаном мы жили душа в душу, а вот погиб он чудно. Помнится, ты как раз рядом был, когда он подох?
— Неподалеку.
— Заодно и расскажешь, как все было на самом деле. Но не завтра. Денька через три. Тебе позвонят. Томочку заберу у тебя на вечерок. Не возражаешь?
От Большакова исходил почти осязаемый напор наглой жути, и Сергею Петровичу потребовалось усилие, чтобы сохранить на лице маску незамысловатого, провинциального мужичка. Но он с этим справился. Подумал: ах, Томка, только не предай! Вслух сказал, будто признался в любви:
— Тамара Юрьевна человек самостоятельный… Все остальное, что имею, все к вашим услугам, Донат Сергеевич.
Большаков не поверил, но благосклонно кивнул. Многолюдный зал, притихший во время их беседы, вновь облегченно загудел, как очнувшийся после минутной дремы пьяница.
Большаков, сопровождаемый свитой, подхватя под руку Тамару Юрьевну, удалился в задрапированную сиреневой занавеской дверь.
К Сергею Петровичу тут же подкатили две красотки-интеллектуалки в шмотках от Кардена. Ненавязчиво познакомились, порекомендовав на закуску запеченную в фольге китайскую рыбу «хау-хау». Эльвира и Кира. Он понимал их интерес. На него многие пялились исподтишка. Как же, удостоился дружеской беседы с будущим президентом.
— Что-то мы раньше вас не встречали? — кокетливо заметила Эльвира. — Такой приметный мужчина — и скрываетесь.
— Да я приезжий. Сибирский пенек. Недавно в Москве. Еще тушуюсь.
— Надо бы сводить его к Жаку, — загадочно молвила Кира. — Он ухватится.
— Кто такой Жак?
Девушки одновременно закатили глаза под лоб. Эльвира объяснила:
— Стыдно, Сережа. Стыдно не знать Жака. Великий модернист. И вы не слышали? Жак Петров. Арбатский пустынник. При Советах его чуть в психушке не сгноили. Каждая его работа — целое состояние. Пишет в духе раннего Пикассо. О, вы должны познакомиться! Он гоняется за натурой. В Москве почти не осталось красивых лиц, одни рожи. Помнишь, Кира, как мы нашли ему этого старикана в метро, этого пьяницу?.. Он радовался, как дитя.
— Но надо Сережу предупредить, — буркнула Кира.
— Ах, ты об этом… Видите ли, Сережа, Жак немного сумасшедший, как все гении. Он работает только с обнаженной натурой. Вас это не смущает?
— Напротив, это мне приятно. Чего стесняться? Я же не кастрированный.
Девушки переглянулись, и Кира (или Эльвира?) потянулась за непочатой бутылкой водки. Прелестные, невинные, доступные создания. Чуть-чуть перезревшие чайные розы. Литовцев не сомневался, что это хвост, который приставил Мустафа.
— Можем поехать прямо сейчас, — предложила Эльвира (или Кира?). Чтобы их не разочаровывать, Сергей Петрович сказал:
— Я пойду позвоню в одно место. А потом свободен. Но давайте не к Жаку, а ломанем прямо ко мне. Денек был трудный, маленькая групповуха нам не повредит.
Девушки натурально зарделись. Кира жеманно протянула:
— Прилично ли это, Серж? Мы ведь почти незнакомы.
— Ладно, пошушукайтесь пока, девчата, сейчас вернусь.
Позвонил Козырькову из фойе. Здесь презентация уже достигла апогея. Две-три парочки, не стыдясь яркого света, пристроились на боковых диванах. Из всех динамиков возбуждающе стонала Тина Тернер. Какой-то окосевший господин средних лет, с облитой вином рубашкой, мыкался из угла в угол, напялив на голову раздутый розовый презерватив. Последний писк бродвейской моды. Это было действительно смешно, куда там Хазанову.
— Какие новости? — спросил Сергей Петрович в трубку. Новости были, но Козырьков не желал распространяться по телефону.
— До утра подождет?
— Подождет, ничего. У тебя как?
— Тамару застолбил Мустафа.
Козырьков молчал, и Литовцев отчетливо увидел, как он разглядывает свои холеные ногти.
— Не волнуйся, — отозвался наконец. — Томка не подведет.
— Почему так думаешь?
— У нее с Мустафой давние счеты.
— Чего же раньше не сказал? Нехорошо.
— А ты спрашивал?
Сергей Петрович вышел на улицу, чтобы покурить на свежем воздухе. Его мутило. Хотелось принять душ и завалиться в постель. Где ты, Олег? Он никак не мог решить, что делать с девицами.
Забрать с собой? Конечно, Мустафе будет спокойнее, если он останется под присмотром. Да и девицы деликатные и видно, что изголодались по мужику. Джип с охраной стоял напротив супермаркета. Левое переднее окошко приоткрыто. Сергей Петрович раздавил пяткой окурок и вернулся в Эль-клуб.
Глава 2
Он обретался на дне ямы с утрамбованными, отполированными стенами. Яма — метра два в ширину и метров семь вверх. Под рукой плошка с остатками воды — и больше ничего. Это не сон, явь. Яма глубокая, но сухая. В первые сутки Гурко пытался выкарабкаться, но как ни корячился, подняться выше двух-трех метров не удалось. Положение, в котором он очутился, не слишком его удручало. Он не знал, сколько времени его держали на наркотиках и на каких наркотиках, но ломку преодолел быстро. Теперь большую часть дня предавался медитации, размышлениям о смысле жизни и статическим упражнениям из старинного комплекса тибетского монаха с рудным именем Иегуда. Ночами, как положено, спал, хотя сырой холод земли втягивался под ребра и невозможно было как следует распрямиться. Отчасти он уже представлял, что такое Зона, и кто такой Мустафа, и с невольным уважением думал о человеке, который сумел воплотить в реальность каннибальскую фантазию. Зона, вероятно, была логическим, естественным завершением всего того бреда, что творился на необозримых пространствах его растерзанной, изнасилованной родины. Ему оставалось лишь радоваться тому, что он оказался пленником, а не распорядителем судеб.
