Дмитрий Черкасов - Записки Джека-Потрошителя
— Сделать что? — уточняет Сикерт.
— Все мы не заняты ежедневным трудом, мы молоды и сильны, у нас есть оружие, и у нас есть свободное время. Мы можем попытаться выследить Джека-Потрошителя! Мы заплатим одной из этих женщин, и она послужит приманкой для убийцы!
В комнате воцаряется молчание. Даже Дарлинг откладывает в сторону газету и удивленно смотрит на журналиста. Уолтер Сикерт удрученно качает головой.
— Вы с ума сошли, Томпсон! — бормочет он. — Идите вы к черту, вот что! Я лично устал от Джека-Потрошителя. У вас навязчивая идея, мой друг, вам нужно обратиться к доктору! Или лучше вот что: сходите и снимите на ночь одну из этих потаскушек. Этим вы, возможно, спасете ее от встречи с убийцей. Идите, вам это совершенно не повредит!
Джеймс Стивен в данном случае солидарен с художником:
— Господи, Фрэнсис, вы начитались детективных рассказов. В Лондоне тысячи людей; я не намерен даже секунды потратить на эти бесплодные поиски! Пусть ими занимается полиция. Вам-то что в голову ударило?!
— Просто наш друг очень впечатлителен, — саркастически усмехается Сикерт. — Я помню, как вы собирались ехать в Африку… Вы ведь в Африку собирались, Фрэнсис? Но в последний момент вас что-то удержало! И что же это было?
— Может быть, болезнь матери? — Томпсон становится угрюм.
— А может быть, то, что вы поняли, что в Африке не будет ни пабов, ни театров, ни клубов, ни приятных вечерних бесед. Будет жара, насекомые, лихорадка и люди, которые выглядят совсем не так, как у Киплинга.
— Извините, господа, но я должен удалиться! — Фрэнсис Томпсон встает и, не говоря больше ни слова, покидает собрание. Сикерт не делает ни малейшей попытки его остановить.
— Он ушел из-за вас! — сообщает Джеймс Стивен.
— Да, я догадался, но не чувствую вины.
— Мне иногда кажется, что это чувство вам вообще незнакомо!
— Я считаю, что оно должно быть осмысленно. Нарушать собственное душевное равновесие из-за глупцов — значит уподобляться им самим… А вы никак вздумали читать мне проповеди?!
Стивен улыбается и снова набивает свою трубку.
— Если вы ждете, что и я покину общество из-за вашей грубости, то напрасно.
В это время Фрэнсис Томпсон шагает по улицам Лондона безо всякой цели, щеки его пылают, глаза светятся упрямством, свойственным молодости, и особенно — молодым поэтам. Он уже жалеет о том, что оставил клуб из-за шуток Сикерта, пора бы давно уже привыкнуть к ним. Но сарказм художника не лишил Фрэнсиса Томпсона решимости — отныне Джек-Потрошитель будет занимать все его мысли!
Предупрежден, значит — вооружен, гласит древняя пословица. Я думаю, что никто не воспринял усилия полиции и Комитета Бдительности с большей серьезностью, чем ваш покорный слуга.
Что касается людей на улицах, то их реакция на убийства была различной. Я опрашивал владельцев пабов в самых мрачных переулках. Там, где, знаете, один фонарь на всю улицу — чаще всего перед входом в питейное заведение. Один пожаловался на то, что клиентов стало меньше, другой сообщил, что теперь люди остаются у него подольше и не торопятся на улицу. Я представлялся журналистом из «Стар». Не стоит удивляться, что в мире столько мошенников, — люди чрезвычайно доверчивы. Вы можете выбрать себе профессию, звание, титул. Можете стать кем угодно; все, что вам нужно для этого, — фантазия.
Люди доверяют вам, если на вас полицейская форма, если вы одеты как почтальон, если вы скажете им, что работаете в газете. Неважно, с кем вы имеете дело, — аристократы зачастую более доверчивы, чем простолюдины, так как убеждены, что никто не посмеет покуситься на их безопасность.
Когда вы впервые пытаетесь примерить на себя чужую личину, вас охватывает возбуждение, смешанное с изрядной долей страха (чувство хорошо знакомое начинающему убийце). Вам кажется, что всякий узнает в вас обманщика, что уже первый встречный укажет на вас пальцем, и не пройдет и минуты, как вы будете изобличены, задержаны и доставлены в полицейский участок!
Если бы кто-нибудь в самом деле усомнился во мне тогда, то я не стал бы продолжать опыты с переодеваниями, сочтя их слишком опасными. Но ничего подобного не произошло, и общество принимало мой маскарад на веру. Впрочем, я был достаточно осторожен и старался не появляться в местах, где меня могли разоблачить. К примеру, не стоит появляться возле настоящих полисменов, если на вас форма констебля. Вам могут задать совершенно невинный вопрос, на который вы не сможете ответить и тем самым немедленно зароните подозрение. Кроме того, было бы нетрудно заметить, что я чересчур низок ростом для полисмена.
Впрочем, в тот вечер я предпочел другую маскировку. На моем лице были круглые темные очки с тонкими металлическими дужками — такие обычно носят слепые. Удивительно, как очки меняют лицо!
Я купил их накануне, девушка за прилавком смотрела на меня с искренним сочувствием. Тем, кому приходится ухаживать за слепыми, сочувствуют так же, как самим слепым. А я видел слепых, что были проворнее иного зрячего. Однажды мне довелось прожить целый месяц в компании слепого. У нас была общая комната, узкая, как корабельная каюта, и я хорошо изучил его привычки и приемы. Теперь мне это пригодится.
Итак, я выхожу на улицы, скрытый за очками. Слепцу прощается многое, я, например, могу как бы нечаянно задеть вас своей тростью и остаться совершенно безнаказанным. На слепца не обращают внимания: рядом со мной бесстыдно обнимаются подвыпивший молодчик из числа рыночных рабочих и его подруга. Она тоже изрядно пьяна; я не задерживаюсь возле них и ступаю себе дальше, постукивая тростью по мостовой.
Пока рядом никого нет, я немного сдвигаю очки, чтобы лучше видеть. Мои глаза привычны к темноте. Тьма слоено становится гуще в этих переулках, и кажется, что ее можно черпать ложкой. На перекрестке стоит прохожий, одинокий и печальный, как ворон Тауэра, и, хотя вечер только начался, холодный туман уже спустился на улицы. Иностранцам этот город представляется заполненным вечным смогом. Туман стал таким же символом Лондона, как Тауэр или Биг-Бен. В эти осенние вечера туман протягивает к вам свои бледные щупальца, стоит только выйти на улицу.
Вот идет полисмен; его плащ в измороси, лица в сумерках не различить. А там стучат копыта кэба, доставившего в какой-нибудь притон одного из великосветских гуляк. Здешние обитатели, знаете ли, предпочитают ходить пешком, они бережливы, но это не та бережливость, что числится в добродетелях. Это бережливость пьяницы, который отнесет сэкономленные гроши в кабак, чтобы выпить и забыться.
Они рождаются среди грязи и смрада, потом некоторое время задор юности поддерживает в них желание жить, но время и нужда сокрушают их, и остается только одно это желание — выпить и забыться.
Вот джентльмен ковыляет из кабака, он плохо стоит на ногах, мостовая под ногами кажется ему этим вечером ненадежной. Как и все вокруг! Он уверен, что мир изменился в худшую сторону, теперь везде хозяйничают убийцы и грабители; глаза его тусклы, поскольку вся его жизнь, скорее всего, прошла в суете и бессмысленности. Но как же он боится потерять эту жизнь!!!
В сумерках ему чудится крадущийся по пятам убийца, и он замирает, не в силах сдвинуться с места. Учитывая количество выпитого бедолагой спиртного, неудивительно, если ему привидится сам Люцифер, стучащий копытами по мостовой. Не бойся, глупый краснолицый толстяк, никому не нужны ни жизнь твоя, ни твоя душа. Но берегись карманников, ибо тут их очень много.
Из тумана выходит девушка и присоединяется к пьянице. Они обмениваются несколькими словами, и вот она уже берет его под руку. Не слышу, о чем они говорят, но догадаться нетрудно. Они проходят мимо, а я, пропуская их, отступаю за угол.
Ей лет двадцать пять — двадцать семь, и она не похожа на тех грязных пьяных шлюх, что толкутся по улицам Ист-Энда, распространяя болезни. Бледное лицо, рыжие еедьминские волосы и голодный блеск в голубых глазах — она очень красива. Слишком красива для уличной проститутки. В следующее мгновение я вижу, как она опускает руку в карман мужчины. У нее тонкие ловкие пальцы, я слышу ее смех. Она отвлекает клиента, указывая на что-то вдалеке и, пока бедняга таращится туда, забирает его бумажник. Впрочем, если у человека есть бумажник, то он не так уж и беден.
В этот момент я становлюсь сообщником воровки, ибо не делаю ничего, чтобы остановить ее. Есть что-то завораживающее в преступлении, творящемся на твоих глазах, в то время как ты лишь незаметный свидетель. Но что же заставляет меня молчать, когда на моих глазах совершается преступление?! Нет, это не страх сковал мое горло — что может напугать меня! И не страх разоблачения — в конце концов, притворяться слепцом — не преступление!
