Виктор Галданов - Аптечное дело
Наконец я поднялся, положил лед в стакан, зажег новую сигарету и стал ходить по комнате, расхаживая вдоль одной и той же кромки ковра. Однако сколько ни думал, все было тщетно. Самому себе я казался похожим на того древнего философа, который пытался определить природу Вселенной, не имея в распоряжении иных инструментов, кроме собственной логики. Тем не менее один фактор, который мог помочь разгадке, имелся. Если я сейчас не воспользуюсь им, то потом уже винить будет некого. Мне и раньше приходилось бывать в подобных ситуациях. Казалось, размышления превратились в сумасшедший маятник, который можно было остановить лишь физическим усилием. Итак, с размышлениями покончено. Я знал то, что знал, я рассмотрел все аргументы, проанализировал все «если» и «но». Больше я к ним не вернусь.
Этот сырой материал сам по себе содержал все решения и все ответы. Все противоречия, дыры, не сходящиеся концы — все это сольется воедино и само себя объяснит, когда материал застынет в форме. Теперь же необходимо было действовать. У меня еще оставалось время до встречи с Ларисой. Я надел галстук, кобуру с пистолетом, пиджак и, покинув комнату, прошел по коридору и постучал в комнату номер 1013.
16
Зиганшин был в рубашке и расстегнутом жилете, 0н сразу узнал меня, но сделать ничего не мог. Я вошел и закрыл за собой дверь раньше, чем он принял решение.
— Симеон, вы, вероятно, подумаете, что у меня плохие манеры, но, честное слово, я всегда заранее назначаю встречи, просто сейчас, к сожалению, для соблюдения подобных условностей у меня не было времени.
— Вы слишком далеко заходите! — зашипел Зиганшин. — Я же сказал, что приму вас и вашу э-э-э… девушку, когда вернусь в Москву. Мне не нравится, что вы гоняетесь за мной по всей стране. Даже если я нахожусь в отеле, мой номер — моя крепость…
— Есть и другая поговорка: плетью обуха не перешибешь.
Я решительно прошел в номер и уселся в самое удобное кресло. Зиганшин проследовал за мной и встал руки в боки, раздуваясь как индюк.
— Молодой человек, если вы сейчас же не выйдете отсюда, я вызову охрану, и вас выбросят из моего номера.
— Можете это сделать. Но я все равно успею вам сказать то, что хочу, до прихода вышибал. Поэтому почему бы вам меня не выслушать — сбережете свои нервы.
Зиганшин попытался что-то ответить мне, видно было, как он борется сам с собой, чтобы не броситься к телефону.
— Ну, в чем дело?! — рявкнул он наконец.
— За время, прошедшее со вчерашнего вечера, случилось много всего, — сказал я. — Не знаю точно, как именно все эти события увязаны одно с другим, но вместе взятые они наводят на мысль, что изобретение Константина Табакова — не выдумка чокнутого.
— О качестве супа можно судить, лишь попробовав его, — торжественно изрек Зиганшин. — Мы уже обсуждали это…
— Мы обсуждали это до того, как Табакова похитили.
Зиганшин уже открыл рот, чтобы изречь очередную сентенцию, но вдруг осознал смысл сказанного и взревел. Голос его, правда, уже звучал не так уверенно, как раньше.
— Как похитили?!
— Молча.
— Но мне об этом ничего не известно.
— До поры до времени этот факт скрывается. Кроме того, недалеко от его дома убили человека.
Челюсти Зиганшина клацнули.
— Милостивый государь, если вы состряпали все эти небылицы, чтобы нагнать на меня страху, я должен вас предупредить…
— Вам не нужно меня ни о чем предупреждать, — сказал я спокойно. — Подтверждение вы можете получить, позвонив в Усмановский горотдел милиции. Скажите, что вы из Госдумы, и вам все выложат..
— Кого убили?
— Сотрудника сыскного бюро Папазяна, нанятого, чтобы следить за дочерью Табакова.
— Никогда не слышал об этом Папа… Как вы его назвали?
— Это ему вряд ли теперь поможет.
Зиганшин посмотрел на меня с неожиданным негодованием:
— Мы живем в цивилизованной стране и обязаны остановить наступление преступности и мафии. Если упомянутое убийство произошло по небрежению официальных властей…
— Необходимо что-то делать, — усталым голосом сказал я. — Лично я напишу письмо президенту. А вы?
— Что сделаю я?
— Да, вы.
— А что, собственно, я должен сделать? Если ваша история правдива, соответствующие органы…
— Да, конечно, я забыл, незабвенные «соответствующие органы». Но именно вы олицетворяете те самые «соответствующие органы», которые должны были выяснить, что именно изобрел Константин Табаков. А вот какие-то совсем другие «органы» такого высокого мнения о его изобретении, что пойдут на любое преступление, лишь бы расколоть профессора.
Зиганшин достал из кармана брюк носовой платок и вытер лицо. Потом подошел к стулу и уселся верхом, стул заскрипел под его массой.
— Это ужасно, — вымолвил Зиганшин.
— Все это — чистая правда, и вы виновник происшедшего.
— Что вы хотите этим сказать?
Я перекинул ногу через ручку кресла и уселся поудобнее. Теперь я был уверен, что из номера меня никто не выбросит.
— У Верочки Табаковой вчера вечером была назначена встреча с вами. Помните, я спрашивал вас об этом. Вы заверили меня, что не назначали ей никакой встречи. Но девушка пошла на эту встречу. И вот по дороге к вашему дому ее пытались похитить. К счастью, я помешал бандитам. Совершенно очевидно, однако, что встреча была назначена ей для того, чтобы ее похитить. Ваше положение в связи с этим становится достаточно двусмысленным.
Зиганшин взвился так, будто его приложили горячим утюгом:
— Вы осмеливаетесь меня обвинять!..
— Я ни в чем вас не обвиняю, дражайший мой старец Симеон. Я говорю лишь то, что сразу же придет в голову любому тупоголовому менту. Особенно после того, как вы по-хамски отказались выслушать и отца-ученого, и его дочь.
— Я уже сказал вам, что есть установленная процедура, система…
— А есть еще и «Фармбиопром», который заинтересован в свертывании работ по выпуску нового инсулина.
Зиганшин подобрался.
— Молодой человек, — сказал он с достоинством. — Я никогда не делал секрета из своих взглядов на проблему инсулина. Если бы природе было угодно одарить нас синтетическим инсулином, она его создала бы. Но только Бог может создать дерево. Однако, — продолжал он выспренно, — на моей нынешней службе я не поддаюсь влиянию собственных взглядов. Моя жизнь — открытая книга. Я готов сопоставить свои жизненные принципы с принципами любого другого человека. Если кто-то захочет оскорбить меня, я не могу помешать ему. Но наглецу придется взять свои слова обратно, уверяю вас.
Закурив сигарету, я с восхищением разглядывал собеседника. «Что-то невероятное» — такое определение я совершенно спонтанно дал Зиганшину тогда, в гостинице «Москва», даже не зная, кто он и откуда, а лишь услышав пару фраз из разговора. Мне нечего было добавить к этому и сейчас.
— Симеон Валерьянович, вас можно выставлять в витрине на всеобщее обозрение как образец для подражания.
Сказав эти слова, я замер в ожидании. Я не спускал с него глаз во время всего разговора и был значительно более внимателен сегодня, чем во время нашей первой встречи, когда все мои расчеты были опрокинуты. Но я не заметил и следа неискренности. Полученные досье не врали — я знал, что они и не могли врать.
Я поочередно выплескивал на этого человека факты, информацию, оскорбления, имена, но не сдвинул его ни на йоту с позиции крайнего самоуважения. Лишь с этой позиции Зиганшин воспринимал любые факты. Никакой самый заядлый конспиратор не сумел бы сыграть так блестяще. Никакой профессиональный лицемер не достиг бы такого совершенства. Подобные шедевры можно было встретить в детективных романах, но не в реальной жизни… Но надо было возвращаться на землю, к крушению каких бы постулатов ни привело это возвращение.
— Симеон Валерьянович, — осторожно начал я, — мне жаль, я, вероятно, пошатну ваши основы. Но меня очень интересует, не является ли ваш имидж «открытой книги», лишь имиджем?
— Честность — лучшая политика, единственно возможная для меня политика, — продолжал говорить банальности Зиганшин. Но вдруг он обмяк и беспомощно взглянул на бутылку, стоявшую на столике. — Я как раз собирался выпить, когда вы вошли, — заметил он.
— Налейте и мне стакан, раз уж встали, — любезно попросил я. Я терпеливо наблюдал за тем, как Зиганшин разливает водку, и сидел не двигаясь, пока не получил свою стопку. Затем я продолжил, тщательно стараясь не нарушать хрупкую границу между прямотой и оскорблением:
— Давайте смотреть правде в лицо. Вы — честный человек. Но далеко не каждый в этом грешном мире такой же идеалист, как вы. Некоторым, я думаю, очень удобно вершить свои темные дела за спиной человека, чья жизнь — открытая книга.
— Мои сотрудники, — твердо сказал Зиганшин, — люди самых высоких нравственных качеств.
