Алексей Рыбин - Трофейщик
Лысый шел медленно, глядя ему прямо в лицо. Он был еще далеко, но то ли зрение у Алексея от страха стало необычайно острым, то ли действительно глаза лысого излучали какую-то жуткую энергию, Алексей видел их очень хорошо — еще не различая общего выражения лица, деталей одежды… Он видел неподвижные зрачки, пустые, словно проколотые булавкой, за которыми скрывалась бездна, затягивающая, холодная, липкая бездна — без-дна…
Он повернулся и медленно пошел по тротуару туда, где текла нормальная, будничная городская жизнь. Он увидел, что водитель в красном пиджаке, видимо, уладив дело по-хорошему, сел в свою «девятку» и быстро исчез из виду, свернув в первый же двор, милиционер же, сунув что-то в карман брюк, помахивая полосатым жезлом, двинулся прочь. Алексей хотел было ускорить шаг, но почему-то это показалось ему опасным. «Нельзя привлекать внимание», — вертелось у него в голове, хотя привлекать чье внимание? Люди, маячившие вдалеке, почему-то все как один смотрели в противоположную от него сторону. Спина милиционера исчезла за углом дома. Улица впереди стала быстро пустеть. Алексей уже дошел до светофора, возле которого происходило разбирательство с краснопиджачным нарушителем, а все собачники, прохожие и автомобили куда-то подевались, и снова он видел их движение метрах в ста впереди себя.
Из-за угла медленно выплыла прямоугольная коробка троллейбуса — раньше троллейбус здесь не ходил, но Алексею было не до удивлений, и он, не обратив внимания на номер, торчащий на заднем стекле машины, бросился наконец бежать вслед спасительному общественному транспорту. В троллейбусе по крайней мере были люди, был водитель, была возможность спрятаться, убежать, уехать в любом, все равно каком направлении от невыносимого, жуткого человека, идущего сзади. Хотя троллейбус начал плавно тормозить, расстояние между ним и бегущим, мгновенно вспотевшим и почему-то запыхавшимся Алексеем не уменьшалось. Для него обычно такие пробежки были плевым делом, чтобы по-настоящему запыхаться, ему нужно было бы пробежать раз в десять больше, но то ли от страха дыхание сбивалось, то ли — он готов был уже в это поверить — лысый действительно притягивал его к себе невидимыми нитями, затрудняя движение вперед. Оглянуться теперь хотелось все время, и если прежде это вызывало страх, то теперь Алексею приходилось бороться с собой — так и тянуло его повернуть голову назад и посмотреть еще раз в пустые глаза лысого.
Троллейбус остановился в тот момент, когда Алексей поравнялся с задней дверью. Створки с глухим стуком разъехались, и, перед тем как поставить ногу на ступеньку, Алексей все-таки взглянул в сторону лысого. Тот продолжал идти к нему, не ускоряя шага. Он заметно поотстал, но, казалось, был полностью уверен, что легко наверстает упущенное, — шел спокойно, слегка пошаркивая подошвами, — кроме механического плотного лязга дверей троллейбуса, это были единственные звуки, нарушавшие тишину пустынной улицы.
Гармошки дверей, издав резкое шипение, сошлись за спиной, и, уцепившись рукой за холодную трубку поручней, Алексей перевел дыхание. Редкие пассажиры не обратили внимания на единственного вошедшего — на этой остановке, кроме него, никто больше не сел в троллейбус и никто не встал со своего места, чтобы выйти. Никому не нужна была сегодня Большая Пушкарская. Алексей, покачиваясь, прошел по дрожащему слегка полу, устеленному резиновыми ковриками, проглатывающими звук шагов, и присел на переднее сиденье — он любил занимать это место: с него открывалась дорога впереди, за лобовым стеклом, и этот вид был для него всегда интереснее, чем монотонно плывущие мимо дома. Соседа его, сидевшего ближе к окну, наоборот, видимо, интересовало происходящее на тротуаре — голова его была повернута в сторону, и Алексей не видел его лица, только коротко стриженный затылок и россыпь перхоти на воротнике черного пиджака. Алексей, всегда брезгливо относившийся к подобной неаккуратности, сейчас почему-то не мог оторвать глаз от серых меленьких подлых хлопьев, которые незаметно для хозяина превращали его из элегантного джентльмена в опустившегося неудачника. Троллейбус начал медленно замедлять ход — приближалась остановка — и синхронно с торможением голова сидящего у окна стала поворачиваться. Алексей узнал его еще до того, как полностью увидел лицо.
— Убежал? — спросил участливо Сережа, Сергей Андреевич, — приятель мамы Гимназиста, обсыпанный перхотью гебешник.
— Убежал… Откуда вы? Ах да, извините. — Вдруг Алексей понял, что гебешник-то все должен знать, ведь не случайно же он здесь оказался, в этом троллейбусе. Вот наконец и спасение. Конечно, будут неприятности по трофейным делам, но не убьют же, не посадят, а от лысого спасут.
— Что же ты их застрелил, Алеша? — спросил кагебешник. — Отвечать придется. Отвечать по всей строгости закона. Тут уж я ничего не могу поделать. — Сережа покачал головой и похлопал Алексея по плечу.
— Кого застрелил? — сиплым голосом спросил Алексей.
— Как кого? Здорового дядьку и лысого вот этого. — Большим пальцем руки он показал назад. Алексей обернулся и увидел лысого, стоящего на задней площадке троллейбуса и державшегося за спинку ближайшего сиденья. Лысый смотрел в окно и был на вид совершенно спокоен.
— Этого? Так ведь он жив…
— Ну прямо скажешь — жив. Как же это он жив? Может быть, и я — жив? — Он приблизил свое лицо к Лешиному. В зрачках Сережи были такие же черные проколы, кожа лица шелушилась серыми чешуйками, зубы отсутствовали. — Что, зубы? Вырвали мне зубы твои товарищи, Алеша. Золотые были у меня зубы. Может, ты знаешь кто? Кто-о-о?! — вдруг заорал, захрипел он сиреной, так что стало закладывать уши. — Кто-о-о?!
Алексей рванулся в проход, резко развернулся и увидел себя лежащим на диване в комнате Гимназиста. За окнами было темно, лежащая рядом Катька громко кричала.
— Катя! — Он схватил ее за плечо и повернул лицом к себе. — Катя!
Продолжая кричать, она открыла глаза и тут же замолчала.
— Господи, Леша, фу ты, ну и ужасы мне снятся. Это все кофе в три часа ночи. Который час?
— Да рано еще, видишь — темно.
Он встал и подошел к окну. Большая Пушкарская являла собой продолжение жуткого сна — совершенно безлюдная, черная, размеченная по всей длине гирляндой фонарей, висящих вдоль улицы. Ровной глубокой траншеей уходила она в обе стороны, пустой, заброшенной траншеей. Бой отгремел давно, победители прошли дальше, побежденные лежат в земле, дух выветрился, затих грохот взрывов, скрежет металла, растаяло эхо криков боли и отчаянной ругани, кровь впиталась в землю, и на поверхности не осталось никаких следов. Но стоит копнуть глубже, снять слой свежего дерна, как откроется все, что здесь происходило: ничто не пропадает совсем, как ничто не возникает ниоткуда, — этому учат в школе. Разрытый окоп с облегчением выдохнет прямо в лицо, как долго задерживаемый в легких воздух, запах пороха, гниющих костей, отхаркнет кровавые сгустки. Как смрад гниющих зубов, поползет из него облако зарытых на долгие годы, законсервированных в земле чьего-то смертельного страха, ненависти, ярости и боли.
Земля не любит чужих, ради любопытства или наживы нарушающих ее покой и вносящих беспорядок в медленную подземную темную жизнь. Она кусает и царапает рваным ржавым железом, бросает в лицо камни разрывами припрятанных в глубине гранат, отрывает руки и ноги запасенными впрок снарядами и минами. Нет числа ее не поддающимся никакой классификации ловушкам — неожиданным ямам, трясине, завалам упавших деревьев, словно специально рухнувших в самой середине лесной чащи, — почему ветер ничего не тронул с краю, на опушке, а повалил их там, куда, казалось бы, ему и не добраться вовсе?
В лесу Алексей не был чужим, и земля принимала его как своего, посвященного в ее тайны, мирилась и терпела его вмешательство, но сейчас он вдруг почувствовал себя чужим в этом городе. Он нарушил какие-то прежде неизвестные ему табу и шагнул за ту черту, которую переступать нельзя, за которой ждет либо немедленная и суровая расплата, либо нужно будет жить уже по совсем другим правилам — второй, тайной жизнью огромного города, не парадной, фасадно-магазинно-телевизионно-обыкновенной, а той, что прячется в подвалах и на чердаках, ночной, не зависящей от людей жизнью старых домов, кривых узких улочек, тупиков, заброшенных особнячков, помоек и трущоб. Настоящей его жизнью.
И самое главное, что пути назад уже нет. Дверь со скрежетом захлопнулась, оставив за собой зелень улицы, солнечный свет и смех прохожих. Ключа от замка нет, и впереди скользкие обшарпанные ступеньки вниз, в темный холодный коридор с лужами на полу, с заплесневелыми грязными стенами, со множеством ответвлений, поворотов, подъемов и спусков, и где второй выход, знает один Бог. Если знает. Нарушившего раз пограничную черту город уже никогда от себя не отпустит, его клетки проникают прямо в кровь и ассимилируются в организме, начинают руководить его жизнедеятельностью, направлять его поступки и вести по пути, который им нужен.
