Алексей Рыбин - Трофейщик
Роберт, сощурившись, осмотрелся. В углу у арки на земле догорал костер. Рядом с тлевшими угольками на ящиках из-под пива сидели двое. Вокруг них было набросано много разного добра — десяток пивных бутылок, — Роберт сразу почувствовал легкое возбуждение: десять бутылок, неплохое начало дня. На это уже можно было выпить Что-нибудь, не выклянчивая у прохожих мелочь, а честно, с достоинством, выпить на свои. А дальше будет уже легче… Пустые водочные — Роберт тоже отметил это — были почти бесполезны: их сдавать труднее, в ларьках не берут, пункты еще закрыты, хрен с ними. Двое продолжали выпивать — это было ясно. Пили они, вероятно, всю ночь — на такие дела у Роберта глаз был наметан, и у них еще было. В таком состоянии эти могут и подогреть немного. Им уже все равно кто и зачем. А вид эти двое имели не бедный. Ну вот и хорошо. Экспроприация экспроприаторов.
Он начал не спеша кружить по двору, не приближаясь пока к сидящим у костра, заглядывая в углы, как бы искал что-то, — привычная картина, надо дать им привыкнуть к себе, чтобы не вызвать раздражения. Если сразу попросить бутылки, могут и послать, а так, униженно, нерешительно (хотя в душе-то решимости больше чем достаточно), снизу вверх заглядывая в глаза, — он научился смотреть снизу вверх, даже стоя во весь свой довольно впечатляющий рост перед сидящим на корточках субъектом, — попросить: «Ребятки, бутылочки можно взять?..» Ребяток он теперь уже хорошо разглядел, и любви никакой они у него не вызвали. Впрочем, давно уже никто не вызывал у Роберта к себе положительных эмоций. Все сволочи.
Один, что пониже, — толстый чернявый еврей с длинным носом, курчавый, в широких модных штанах — что-то говорил, качая головой и разводя руками, второй — худой, волосатый, в кожаной «косухе», джинсах и высоких кожаных сапогах — клевал носом, не слушая собеседника: здоровья у него явно было поменьше, и ночная пьянка, похоже, его уже сломала. «Тоже ведь, скоты, не работают! Тоже ворюги — на что жрут всю ночь? А сейчас спать поползут, тунеядцы. Раздавил бы уродов, уничтожил…»
— Ребятки, можно бутылочки ваши взять? Не нужны вам?
Ребятки, по всей видимости, его просто не услышали — жиденок продолжал бормотать, волосатый наконец повернул к нему голову и согласно закивал: «Да, да, да…»
— Ребятки, так я бутылочки возьму… — Роберт начал было нагибаться к обещающим легкую опохмелку и приятное утро пивным бутылкам, но волосатый вдруг встрепенулся, глазами-щелочками сверкнул ему в лицо и тонким голосом заорал:
— Пошел в жопу отсюда! Чего надо, урод? Вали давай!..
— Гена, ты что? — удивленно спросил жиденок. — Отдай ты ему бутылки, Бог с ним, чего набрасываться на человека? Забирайте, забирайте, пожалуйста. — Он махнул оторопевшему Роберту рукой. — Нам не нужно.
Волосатый злобно смотрел на Роберта и молчал. Потом достал из кармана куртки сигарету, начал разминать ее, крутя в пальцах.
— Ладно. Выпить хочешь, дед?
Роберт молчал. Гаденыш, в другое время плюнул бы, растер, и ничего бы не осталось от этой мрази волосатой. Какие ребята у него на заводе были! А этот — ни кожи, ни рожи, а орет, гад, угрожает еще. Снизошел вот до него, «выпить хочешь?»… Сука.
— Можно, — тихо сказал он одними губами.
— Ну, садись давай с нами. — Волосатый кивнул на доску, валяющуюся напротив него. — Выпей, дед. Ваня, доставай.
Еврейчик взял стоящую у него между ног бутылку коньяка и плеснул в два граненых стакана.
— На здоровье, — сказал он, протягивая один Роберту, другой — своему волосатому приятелю.
— Спасибо, друг. Дай вам Бог здоровья. — Роберт принял стакан, понюхал, удовлетворенно хмыкнул. — Хороший коньяк у вас, ребята. Давненько такого не пил.
— Работать надо, будешь пить, — пробормотал волосатый. — Давай не задерживай.
— Хе, работать… — Роберт, выпив, занюхал рукавом, аккуратно поставил стакан рядом с ногой волосатого. — Работать-то я умею как надо. Обстоятельства, ребятки, такие… Время поганое…
— Вы на Гену не обижайтесь, — ласково проговорил еврейчик. — Несчастье у нас. Друг умер. Вот и пьем тут сидим. Гена, успокойся ты, и так, видишь, невесело. Не приставай ты к человеку.
— А отчего умер? Молодой был?
— Да ровесник наш. Застрелился. Вот такое у нас горе.
— Ну, вы даете, ребята! Застрелился! Чего же не живется-то вам? Что же вам еще нужно? Я в ваши годы и подумать о таком не мог — застрелиться! Ну и дела… Вся жизнь впереди. Вот вы чем занимаетесь, извините, конечно?
— Ну, я, допустим, врач. — В голосе еврейчика появилось напряжение. — Гена вот музыкант. А что?
— Да ничего, ничего, ребятки, не сердитесь. Простите старика — вы-то хорошие парни, а то столько всякой дряни развелось, бездельников, болтают языками, не делают ни хрена, все себе заграбастали…
— Как же это они все заграбастали, если ни хрена не делают? — невнятно промычал-пробубнил волосатый Гена. — Ты-то вот хули попрошайничаешь? Что, газеты лень продавать? Неохота? Так больше насобираешь за день?
— Ну что ты грубишь, что грубишь? Не знаешь же ничего, а грубишь. У меня, может, тоже несчастье, а ты сразу в жопу лезешь, елки… У меня вот квартиру украли, гады, на старости лет, а ты так сразу начинаешь…
— Кинули, что ли? Продать хотел?
— Обменять. Гниды. Сдружился уже с одним, бухал и бухал и с ним, а теперь вот я здесь сижу, а он бабки заработал, гад, и не найдешь его. Спрятался где-нибудь, не достанешь. Целая банда их была. Доверенность у меня взяли, я-то поверил, дурак, — думаю, свои ребята… И пиздец моей квартире! Вот так. А ты говоришь… Расстреливать надо таких!
— Да, надо, — подтвердил еврейчик. — Ну а вы что же? Что же так неаккуратно-то? В таких вещах внимательней надо быть… Держите-ка вот еще. Нам уже и так много. — Он протянул Роберту стакан с новой порцией.
— Спасибо.
Коньяк быстро согрел привычно застывшее за ночь тело, но, против ожидания, настроение не поднялось, а лишь усилилось раздражение, которое Роберт испытал при первом взгляде на эту парочку. По фигу он им. Вот как этот жиденок — покивают головами, полстакана плеснут, если настроение у них хорошее, и пошлют подальше. Кому он нужен со своими горестями? Роберт вдруг понял, что он уже не сидит на сырой занозистой доске, а, приседая, топчется, подбирая с земли бутылки и засовывая их в один из драных и скользких от жира полиэтиленовых мешков, распиханных по карманам его пиджака.
— Спасибо, спасибо, ребятки, дай вам Бог… — бормотал, оказывается, он все это время. А ребятки про него, кажется, и вовсе забыли — голова к голове сидели они, покачиваясь, подносили стаканы ко ртам и тихонько переговаривались, уставившись на дымящиеся угольки костра.
— Не дай Бог вот таким стать, — глядя на спину удаляющегося в сторону арки бомжа, сказал Гена.
— Не станешь, не бойся. Никто из нас не станет. — Иван Давидович встряхнул пустую бутылку и бросил на землю. — Не так мы воспитаны. Ты-то что? КГБ тебя в свое время давило, давило, так и не задавило — как играл на гитаре, так и играешь. Нет, мы всегда вылезем, выкрутимся. Гимназист вот уже не выкрутится, а мы-то прорвемся.
— Ты почему так уверен, Вань? Ведь здесь все, что угодно, может случиться. Придет Жирик к власти — неизвестно вообще, что будет.
— Видишь, разница между нами и этим бомжом в том, что он изначально считал себя хозяином народного достояния. Хозяином непонятно чего, но чего-то очень большого. Всего, короче говоря. А когда он все то, что, как он думал, имел, в одночасье потерял — тут и сломался. Привык быть владельцем социалистической собственности. Страшная иллюзия. Он же ничего за свою жизнь не заработал, все эти подачки государственные, зарплата эта иллюзорная — она же не зависела от него. От его работы фактической. Он все имел априори как бы. — На Ивана Давидовича нашел похмельный стих, теперь он мог говорить и полчаса, и час, слова лились легко, мысли цеплялись друг за друга и тянули за собой следующие. — Он родился уже с сознанием, что он хозяин этой страны. А с какой стати? Вот сейчас его поставили перед фактом, что никакой он не хозяин, и все. Но мы-то с тобой давным-давно уже знаем, что ничего здесь на сто процентов нашего нет и не было. И долго еще не будет. Я с тобой согласен — все, что угодно, может произойти. И никто не пикнет, что самое замечательное. Вернее, почти никто. Я в герои не лезу, пойми меня правильно, я и сам не пикну. И ты не пикнешь. Мы просто снова в такое же полуподполье уйдем, снова будем я джинсами спекулировать, ты — дисками. Мы же привыкли ничего не иметь, нам с нуля начинать — запросто. Так что такими мы не станем, не волнуйся. Меня другое тревожит. Этим бомжам вот — смотри — всем за пятьдесят, а то и за шестьдесят. Нам бы до их лет дожить — вот наша проблема. Я как врач говорю. Столько навидался уже жмуриков молодых. От старости, иной раз подумаешь, вообще перестали умирать. Хе-хе, победили старость. А молодые — каждый день. Далеко ходить не надо…
