Любовь по контракту, или Игра ума - Тихонова Карина

– Этот диск я привез из Лондона, – ответил я гостье.

– Вы позволите мне его забрать? – спросила Марина Анатольевна. Я отрицательно качнул головой, и она быстро добавила:

– На время, конечно. Перепишу и верну.

– А что, вы любите такую музыку? – поразился я.

– А что, вы считаете пределом моих мечтаний группу «Тату»? – в тон мне ответила Левицкая.

В глубине души я не удивился бы такому повороту. Моя нанимательница была так молода, что я смотрел на нее снисходительными отеческими глазами.

– Так можно или нет?

– Можно, – разрешил я и понес поднос с чайной посудой к журнальному столику перед телевизором. Кто ее знает, может, она так выпендривается. Демонстрирует хороший вкус.

– Спасибо, – поблагодарила гостья и сунула компакт в сумку. – А я вам тоже кое-что интересное подберу. Взаимообразно. Хотите?

– Чай готов, – не отвечая на ее вопрос, пригласил я. Сомневаюсь, что интересы в области искусства у нас совпадают.

Прежде чем сесть за столик, Левицкая взяла в руки мою книгу, которая лежала на диване со вчерашнего вечера и посмотрела обложку. Глаза ее потеплели.

– Любите Вудхауза? – спросила она одобрительно.

– Очень. А вы?

– Очень. Только я не читала переведенный вариант. Мне казалось, что перевести его невозможно, сплошные аллюзии... Когда я жила в Лондоне, то прочитала у Вудхауза все, что было издано.

Я с уважением посмотрел на девочку. Да, пожалуй, она могла слушать Перголезе с удовольствием.

– Был отличный английский сериал по «Дживсу и Вустеру». Здесь он шел?

Я снова с уважением посмотрел на гостью. Она начинала мне нравиться. Я открыл тумбу под телевизором и достал несколько видеокассет.

– Вот. Все, что у нас показывали.

– Здорово! – восхитилась Левицкая. – Переписать дадите?

– Конечно.

– Спасибо, – с искренним энтузиазмом откликнулась она и утащила кассеты к входной двери.

– А то забуду, – пояснила она, вернувшись.

Я разлил чай по чашкам и открыл только что купленную коробку конфет. Сам я не ем сладкое, но Дэн обожает шоколад во всех его разновидностях. Конфеты куплены для него, но, думаю, сын не рассердится, если я угощу гостью.

Марина Анатольевна не стала кокетничать и ссылаться на диету. Взяла шоколадную пирамидку и откусила половину. Внутри был спрятан грецкий орех.

– Вкусно? – спросил я с отеческой улыбкой. В конце концов, теоретически я вполне мог быть ее отцом.

– Очень!

Она прожевала конфету и отправила в рот вторую половину. Взяла чашку и сделала благовоспитанный бесшумный глоток. Два-ноль в пользу нанимательницы.

– Скажите, а как вы оказались в Лондоне? – спросил я, вспомнив старое доброе правило Глеба Жеглова: «Разговаривая с человеком, подвигай его к разговору об нем самом».

– А что, Роман Петрович вам не говорил? – невинно удивилась она. Я смущенно хмыкнул. Значит, Криштопа рассказал ей о нашем разговоре. Интересно, в каких пределах?

– Роман Петрович не знает.

– А-а-а, – протянула она. – Ну, что ж... Когда я с отличием, – она подчеркнула это слово, – закончила пединститут, меня пригласила английская семья. Есть такие программы по обмену студентами. Их дочь приехала в Москву для стажировки в русском языке, а я поехала в Лондон для стажировки в английском. Собственно, время пребывания включало всего два месяца, но я нашла работу в издательстве и продержалась год.

– А потом? – спросил я.

– Потом мы познакомились с Вацлавом, – ответила Левицкая. Ее лицо, до этого момента открытое и насмешливое, вновь стало непроницаемым.

Я почувствовал неловкость.

– Понятно...

– Влюбилась в него. Он сделал мне предложение примерно через месяц. Я бросила работу и вернулась сюда.

Я поскреб ногтями кончик носа. Никогда бы не подумал, что барышня способна на такие непрактичные поступки.

– Не жалеете? – спросил я.

– Я никогда ни о чем не жалею, – холодно сказала Левицкая. Она допила чай и поставила чашку на блюдце. – Ну что ж, большое спасибо. Мне пора.

Я поднялся вместе с ней и пошел в коридор. Подал ей пальто и шляпу, принес из кухни пакет и уложил в него видеокассеты. Поставил их на пол и принялся надевать обувь.

– А вы куда? – с интересом спросила гостья.

– Как куда? – растерялся я. – Провожу вас...

– До дома?!

– Ну, да.

Она расхохоталась. Я не видел ничего смешного в естественной мужской обязанности проводить женщину, возвращающуюся домой поздним вечером. Поэтому стоял и ждал, когда она отсмеется и соблаговолит дать объяснения.

– Никита Сергеевич, знаете, в каком веке вы живете?

Я развел руками.

– Ну откуда мне это знать? Просветите!

– В девятнадцатом.

– А вы в каком? – поинтересовался я, стараясь говорить спокойно.

– В двадцать первом, – ответила она после минутной паузы. Не поняла, к чему я клоню. Вот к чему.

– А что, у вас в двадцать первом веке женщин не насилуют и не убивают? – злобно спросил я.

Марина Анатольевна несколько минут разглядывала мое лицо почти в упор. Она обладала странной способностью злить меня, не прилагая для этого никаких усилий. И даже сквозь злобу и неприязнь, осевшие в душе, я снова поразился преждевременной взрослости ее взгляда. Такое цепкое и недоверчивое выражение глаз бывает у человека, сидящего в засаде.

– Возьму такси, – ответила она чуть смирнее.

Я не стал ее упрашивать. Демонстративно отставил в сторону ботинки и повесил в шкаф куртку. Скрестил руки на груди и молча застыл, ожидая ее ухода. Злость кипела во мне белой расплавленной ртутью.

Левицкая подошла ближе, приподнялась на цыпочки и, прежде чем я опомнился, коснулась губами моей щеки. От нее слабо пахло горьковато-терпкими духами, названия которых я не знал.

– Спасибо, – тихо сказала гостья. Я хотел спросить, за что она благодарит, но не спросил. Только стоял, как истукан, и растерянно пялился на стройную фигуру в сером пальто.

Левицкая открыла входную дверь, сделала шаг в коридор и вдруг оглянулась.

– Знаете, я пожалуй дам деньги для Юльки, – негромко сказала она и, не вызывая лифт, пошла вниз по лестнице. Я закрыл дверь и немного постоял на месте. Каблучки цокали по лестнице все тише, пока звук совсем не растворился.

Тогда я вернулся в комнату и покружил по ней, как пес. Странно, но беспокойство, которое я испытывал, было мне приятно. Я сел на диван и взял в руки чашку, из которой пила гостья. Никакой помады по краям, слава богу. Терпеть не могу этих неопрятных следов. Однако какая интересная особа! Термоядерная смесь цинизма и интеллигентности. Знать бы, что она сейчас думает обо мне.

Я посмотрел в чашку. В ней оставалось немного чая. Говорят, что если два человека выпьют из одного бокала, то узнают мысли друг друга. Я немного покрутил чашку в пальцах и вдруг, неожиданно для себя самого, одним глотком допил остаток на дне. Посидел немного, прислушался к себе... Никакого эффекта. Я расхохотался и отправился мыть посуду. Вечер кончился. Гасите свечи.

Дэн заявился домой после двенадцати. Я не стал устраивать разбор полетов на ночь глядя. Просто пообещал утром, что если он еще раз явится домой после десяти, то на следующий день отправится назад к матери. Сын слушал меня угрюмо и желания раскаяться не проявлял.

– Позвони матери, – велел я. – Как хочешь, договаривайся с ней, но сегодня мы должны забрать твои учебники. Что за свинство: второй день в институт как на посиделки ходишь! Созвонишься с матерью – перезвони мне на мобильный. И учти, я подстраиваюсь под тебя последний раз. Потом тебя будет воспитывать мать. У нее это лучше получается!

И ушел, хлопнув дверью. «Что за комиссия, создатель...»

Я решил прямо с утра поговорить с Юлей Барзиной. То, что нашлись деньги для залога, было хорошей новостью, а для человека в тюрьме – самой хорошей. По дороге в изолятор я купил курицу-гриль, пачку сигарет и два крепких свежих огурчика. Не знаю, исправно ли девочка получает передачи, но она выглядит такой худой, что подкормить ее не помешает. Подумал – и добавил в меню маленькую упаковку сока с трубочкой.