Жорж Сименон - Тюрьма
— Нет, мы друг друга любим…
Разве его теперешнее состояние не доказательство? Он настолько подавлен, что самого себя не узнает. Каких-нибудь полчаса или час назад Мур-мур, наверно, сидела в этом же самом кресле, и та же самая лампа под молочно-белым абажуром освещала ее лицо.
— Вы у нее тоже об этом спрашивали?
— Она отказалась отвечать на мои вопросы…
— А она призналась?
У Алена появился луч надежды.
— Только в том, что убила свою сестру.
— Но почему? Она объяснила?
— Нет. Я предложил ей вызвать адвоката по ее выбору.
— Что она ответила?
— Что вы сами, если захотите, можете нанять адвоката, а ей все равно, будет адвокат или нет.
Ей все равно… Неужели Мур-мур так сказала? Эти слова не вяжутся с нею, с ее манерой говорить. Она, наверное, выразилась иначе.
— Как она держалась?
— На вид спокойно. Даже удивила меня. Посмотрела на часы и вдруг сказала: «Мы с Аленом должны были встретиться дома в половине восьмого. Он будет беспокоиться».
— Она была взволнована?
— По правде сказать, нет. У меня в этом кабинете перебывало немало людей, только что совершивших преступление. Но я не помню, чтобы ктонибудь из них так владел собой, был до такой степени спокоен.
— Вы просто не знаете Мур-мур.
— Если я правильно понял, вам нечасто приходилось проводить время вдвоем? Я имею в виду последние годы.
— Да, нечасто. Вместе-бывали, но с глазу на глаз-лишь перед сном, и то не всегда. Не забывайте о моей профессии, она вынуждает меня встречаться с людьми с утра до вечера, а зачастую и после полуночи.
— У вас есть любовница, господин Пуато? Опять любовница! Слово, лишенное смысла. Ветхозаветное понятие.
— Если вы имеете в виду, сплю ли я с другими женщинами, кроме жены, признаюсь откровенно — да. И не с одной. Всякий раз, как представляется случай, но только стоящий…
— Принимая во внимание направление вашего журнала, в подобных случаях, вероятно, недостатка нет.
В голосе комиссара прозвучала зависть.
— Теперь давайте подытожим: вы ничего не знаете. У вас была связь со свояченицей, но с декабря прошлого года эта связь прекратилась, и, насколько вам известно, ваша жена о ней не подозревала. Тем не менее нам нужно будет все это уточнить. Тогда мы, возможно, что-то и поймем.
Ален с любопытством взглянул на комиссара, он почувствовал себя задетым. Что надеется понять полицейский, ничего не знающий об их жизни, когда он сам ни черта не может понять?
— Кстати, для какой газеты работает ваша жена?
— Для всех понемножку… Она то, что называется по-английски free lance, иначе говоря, журналист, не связанный с определенной редакцией. Она работает по собственному почину. Принимаясь за статью или серию статей, она уже заранее знает, в какую газету или журнал их предложить. Часто печатается в английских и американских журналах.
— А для вашего еженедельника она что-нибудь делает?
— Вы мне уже задавали этот вопрос. Нет. Это не ее жанр.
— У вас есть адвокат, господин Пуато?
— Разумеется.
— В таком случае, может быть, вы попросите его сегодня вечером или завтра утром связаться со мной? Комиссар с облегчением вздохнул и поднялся.
— Я попрошу вас пройти в соседнюю комнату. Вы повторите свои основные показания, а стенограф их зафиксирует.
Как это до него сделал Бланше. И что Бланше мог им рассказать? Интересно, как он вынес это унижение? Занимать такой видный пост во Французском банке и попасть на допрос к полицейскому!
Комиссар открыл дверь.
— Жюльен, сейчас господин Пуато изложит вам вкратце свои показания. Вы их зафиксируете, а завтра в течение дня он зайдет их подписать. Мне уже давно пора домой.
Он повернулся к Алену:
— Простите, господин Пуато, что задержал вас. До завтра.
— Когда я увижу жену?
— Это уже дело следователя.
— Где она будет ночевать?
— Внизу, в камерах предварительного заключения.
— Могу я передать ей что-нибудь из вещей, может быть, белье, предметы туалета?
— Если хотите. Но обычно, в первую ночь… Он не закончил фразы.
— Только чемодан вам придется доставить на набережную Орлож.
— Знаю.
Камеры, дворы, кабинет, где женщины проходят медицинский осмотр. Лет десять назад он написал об этом репортаж.
— Когда вы мне понадобитесь, я вам позвоню. Помощник комиссара надел шляпу, натянул плащ.
— Может быть, дома вам что-нибудь придет в голову. Спокойной ночи, Жюльен.
Этот кабинет был поменьше- чем первый. И мебель не красного, а светлого дерева.
— Фамилия, имя, возраст, служебное положение?
— Ален Пуато, родился в Париже, площадь Клиши, тридцать два года, издатель журнала «Ты».
— Женаты?
— Женат, имею сына. Адрес в Париже: улица Шазель, 17-а. Основной адрес: Сент-Илер-ла-Виль, вилла «Монахиня».
— Итак, вы признаете…
— Я ничего не признаю. Ко мне в квартиру явился полицейский инспектор и спросил, есть ли у меня оружие. Я ответил, что есть, и стал искать свой браунинг в ящике, где он обычно лежит. Там его не оказалось. Инспектор привез меня сюда, и комиссар-не помню, как его фамилия…
— Помощник комиссара Румань.
— Совершенно верно. Так вот, комиссар Румань сообщил мне, что моя жена убила свою сестру. Он показал мне браунинг, который я как будто узнал, хотя на нем нет никаких опознавательных знаков и я им никогда не пользовался. Комиссар спросил меня, известны ли мне мотивы преступления, совершенного моей женой, я ответил, что они мне неизвестны.
Он шагал взад и вперед, как у себя в кабинете, и нервно курил сигарету.
— Это все?
— Был затронут еще один вопрос, но я полагаю, что в протоколе он фигурировать не должен.
— Что за вопрос?
— О моих взаимоотношениях со свояченицей.
— Интимных?
— Да, но с тех пор…
— Давно?
— Вот уже год, как между нами все кончено.
Жюльен почесал лоб кончиком карандаша.
— Если комиссар найдет нужным, мы успеем это добавить.
— Я могу быть свободен?
— Мне вы больше не нужны, а раз комиссар с вами уже поговорил…
Он снова очутился в длинном сыром коридоре. Старухи в застекленной приемной уже не было. За зеленым столом сидел другой служитель, тоже с серебряной цепью и бляхой.
На улице по-прежнему лил дождь, дул ветер, но Ален не ускорил шага и, пока добрался до машины, успел основательно промокнуть.
2
И снова, наклонясь к ветровому стеклу, чтобы лучше разглядеть дорогу, Ален вел машину по Елисейским полям и даже не пытался собраться с мыслями. Он был зол на стеснительного инспектора, и на комиссара Руманя, и на равнодушного стенографа Жюльена за то, что они его унизили, вернее, так сбили с толку своими вопросами, что он еще и сейчас не может прийти в себя.
