Жорж Сименон - Тюрьма
— Откройте его.
— По правилам открывать должны вы.
Алену казалось, что они втроем заперты где-то глубоко под землей, в плохо освещенном тоннеле. Он открыл сначала чемодан, потом несессер. Чиновник перещупал своими толстыми пальцами все белье, вынул из несессера маникюрные ножницы, пилку, пинцет для бровей. Оставил только мыло и зубную щетку.
Один за другим он протягивал запрещенные предметы Алену, а тот машинально совал их в карманы.
— Вы передадите ей сейчас?
Полицейский взглянул на большие карманные часы.
— Половина одиннадцатого. По уставу…
— Как она?
— Я ее не видел.
Не всем же интересно, как чувствует себя Мур-мур.
— Она одна в камере?
— Конечно, нет. Последнее время у нас повсюду переполнено.
— А кто с ней там, вы не знаете? Полицейский пожал плечами.
— Девицы, кто же еще. Они поступают к нам без конца. Вот, пожалуйста, еще партию привезли.
Возле тротуара остановилась полицейская машина, и агенты в штатском стали загонять под арку группу женщин. Ален столкнулся с ними при выходе. Некоторые улыбались ему. Видно было, что многие уже успели побывать здесь не раз, но у трех-четырех, совсем еще юных, глаза были испуганные.
Куда теперь? Никогда еще Ален не возвращался домой так рано, даже с Мур-мур. Если он сейчас не напьется до чертиков, ему не уснуть, а мысли, которые лезли в голову, его совсем не вдохновляли.
Чувство одиночества было для него непривычным. Он сидел в машине на мрачной и пустынной набережной, курил сигарету, слушал, как шумит взбухшая от дождя Сена. Куда податься?
В добрых двадцати, а может быть, и полсотне баров и ночных кабаре он, конечно, встретил бы людей, которых уже много лет называл «крольчишка» и которые, подав ему руку, сразу бы спросили:
— Виски?
Нашел бы и женщин, самых разных, тех, с которыми уже спал, и таких, с которыми еще не успел или не имел желания переспать.
Место в машине рядом с ним было пустым и холодным.
На Университетскую улицу, что ли? К свояку? Можно себе представить, какое у него было лицо, у этого важного, чопорного чинуши, когда он узнал, что его жена убита, что минуту назад ей всадили пулю в…
Да, ведь Алену не сказали, куда целилась Мур-мур — в голову или в сердце. Ему известно только, что после убийства ее застали у окна; она стояла, прижавшись лицом к стеклу. Очень на нее похоже. Он знает за ней эту манеру. Обращаешься к ней, а она будто не слышит, стоит, не шевелясь, и смотрит в окно, минут десять, час, потом вдруг поворачивается и спрашивает как ни в чем не бывало:
— Ты что-то сказал?
— О чем ты задумалась?
— Ни о чем. Просто так. Я никогда ни о чем не думаю, ты ведь знаешь.
Странная она. И Адриена тоже. Ее большие, окаймленные огромными ресницами глаза чаще всего не выражали никакого чувства. Все женщины со странностями. А мужчины? О свойствах мужчин и женщин толкуют вкривь и вкось. Пишут всякий вздор, не имеющий ничего общего с действительностью. А он сам, Ален, разве не странный тип?
Какой-то полицейский, вышедший подышать, двинулся к нему, поправляя пояс; должно быть, захотел проверить, что тут за машина. Ален нажал на газ.
Завтра утром, в газетах… Он удивился, что до сих пор еще не подвергся нападению репортеров и фотографов. Видимо, дело пока что ну, это все равно ненадолго! — пытались замолчать. Из уважения к нему? Или к его высокопоставленному свояку?
В семье Бланше все занимали высокие посты: отец, трое сыновей. Наверно, судьба старшего сына была решена уже в день рождения: «Политехническая школа».[1]
Когда родился средний, изрекли: «Нормальная школа».[2] Младшему предназначили: «Министерство финансов».
И вышло как нельзя лучше. Все они достигли высокого положения, все трое восседали в просторных кабинетах государственных учреждений, двери которых отворяет представительный швейцар с цепью на шее.
От них смердило.
— Дерьмо! Дерьмо! И еще раз дерьмо!
Он их не выносил.
Нет, надо что-то делать, слышать человеческие голоса, с кем-то говорить! С кем — этого он и сам не знал. Улица Риволи. Он вошел в знакомый бар.
— Привет, Гастон!
— Вы один, господин Ален?
— Как видишь. Чего не случается на белом свете!
— Двойное виски?
Ален удивленно пожал плечами. С чего бы это он вдруг стал пить не то, что всегда?
— Надеюсь, ваша жена здорова?
— Полагаю, что вполне.
— Но ее нет в Париже?
Ален снова обрел свой вызывающий тон.
— Наоборот. Она именно в Париже. До того в Париже, что дальше ехать некуда. В самом пупе, можно сказать.
Гастон недоуменно посмотрел на него. Какая-то парочка прислушивалась к их разговору, наблюдая за ним в зеркале позади стойки с бутылками.
— Моя жена сидит в предварилке. Его слова не произвели на бармена никакого впечатления.
— Ты никогда не слышал про предварилку на набережной Орлож?
Бармен как-то неопределенно улыбнулся.
— Она убила свою сестру.
— Несчастный случай?
— Маловероятно. У нее в руках был пистолет.
— Вам бы все шутить.
— Завтра утром прочтешь в газетах. Получи с меня.
Ален положил на стойку стофранковый билет и встал с табурета, так ничего и не решив. Четверть часа спустя он подъезжал к своему дому. На тротуаре, у подъезда, толпилось не меньше двадцати человек, среди которых легко было узнать фоторепортеров с аппаратами через плечо.
Он чуть было не нажал на газ, но передумал. Зачем? Он затормозил, и в ту же минуту его ослепили вспышки магния. Репортеры бросились к машине, он открыл дверцу и вышел, стараясь по возможности сохранять достоинство.
— Минутку, Ален…
— Валяйте, ребята…
Он дал себя сфотографировать сначала у распахнутой дверцы на краю тротуара, потом-закуривая сигарету. В руках у репортеров были блокноты.
— Скажите, господин Пуато… Новичок. Еще не знает, что все зовут его запросто Аденом.
— Послушайте, братцы, по-моему, здесь сыровато? А? Почему бы вам не подняться ко мне?
Нужно было знать Алена так, как знала его Мур-мур, чтобы заметить, насколько необычно звучит его голос. Нет, в нем не слышалось подавленности, как на набережной Орфевр. Наоборот, теперь в нем напряженно звенели металлические нотки.
— Входите же. Все входите.
__Восемь человек втиснулось в лифт, остальные устремились вверх по лестнице. На площадке перед входной дверью произошла заминка: Ален хлопал себя по карманам, пытаясь найти ключ. В конце концов он обнаружил его в кармане, куда никогда не клал.
— Выпьете? — спросил он, направляясь к бару и бросив на ходу пальто в кресло.
