Адива Гефен - Алмазная пыль
17
Итак, моментально приняв решение, я поехала к папе.
Над горой Кармель нависало темное зимнее небо, но поля вдоль дороги еще не утратили желтизну. Натужно преодолевая подъем, «форд» приближался к наркологической клинике — папиному «Парижу». Сколько раз он уже лечился здесь? Десять? Пятнадцать?
Доктор Тефер, который рекомендовал папе эту клинику, первым заметил, что мой папа не просто иногда «выпивает», а тонет в глубоком море алкоголя и депрессии. Это случилось через год после ее отъезда. Когда она исчезла, он несколько недель был полон энергии, что-то приводил в порядок, ремонтировал и при этом ни на минуту не умолкал. До блеска вычистил дом, переставил мебель в гостиной, переклеил обои в коридоре и купил новую стереосистему — самую дорогую и навороченную. «Именно такую я всегда хотел», — снова и снова повторял он. Прошло несколько недель, и он потух. Его аварийный аккумулятор разрядился. Он лежал у себя в комнате с бутылкой виски или неподвижно сидел во дворе на скамейке с полупустой бутылкой белого вина, ко всему равнодушный. По дому перекатывались клубки пыли, палисадник увял, а в училище ему нашли замену. Я уединялась в своей комнате (обнимаясь то с одним, то с другим приятелем), он — в своей. Малер и алкоголь. Это был его коктейль. Он угасал всё больше, но я не замечала болота, в которое он погружался. Как я могла? Я была поглощена своей собственной борьбой — борьбой с тоской и злобой, пытаясь компенсировать утрату маленькими удовольствиями, которые получала вдали от классной доски и уроков физкультуры. Тут-то и появился доктор Тефер — наш давний участковый врач — и предложил папе лечь в наркологическую клинику, которой руководил его коллега доктор Медобоев. Папа возражал, уверял, что это временно, и всё под контролем, но, в конце концов, согласился. Поехал, якобы, отдыхать. В доме с глубокими венскими корнями не говорят о том, что на самом деле болит…
Он съездил в клинику на горе Кармель, получившую тогда же кодовое название «мой Париж», и вернулся оттуда с потухшим взглядом на бледном лице.
В педучилище ему предложили взять долгосрочный отпуск, а после возвращения приняли преподавателем на гораздо меньшую ставку, чем была у него раньше. Хор, которым он руководил, остался для него единственным источником радости. В хоре он был всем! Там он был одаренным музыкантом — дальновидным и инициативным. Когда даже хор переставал его радовать, и он посылал меня сказать, что заболел, я понимала, что он опять тонет, что, судя по всему, женщина, которая когда-то была моей мамой, опять оказывает на него давление, требуя деньги, заставляет продать дедушкин участок и переслать причитающуюся ей часть семейного имущества. Алкоголь — как и ее требовательность — накатывал волнами. В такие моменты я знала, что очень скоро мне придется упаковать его чемоданчик, и он уедет в свой Париж.
Клинику окружала серая бетонная стена. Снаружи это было похоже на заброшенный военный лагерь. Я запарковала машину на пустой стоянке и по пяти высоким каменным ступенькам поднялась к входной двери. Позвонила и долго ждала, пока молоденькая медсестра откроет тяжелую стеклянную дверь.
— В чем дело?
— Я дочь Амнона Амита.
— Мы не даем сведений о пациентах, — рявкнула сестра.
— Это чрезвычайный случай, — настаивала я. — Я не прошу никаких сведений — я знаю, что он здесь, я сама привезла его шесть дней назад. Мне известны правила доктора Медобоева, но мне очень нужно его увидеть. Очень! Понимаете?
— Подождите здесь, — холодно сказала она. — Я позову врача, он с вами поговорит, — и закрыла дверь.
Я потерла застывшие ладони одна о другую, солнце спряталось, и воздух становился всё холоднее. Позвонила папе на мобильник. Он не отвечал. Естественно. Строгий режим доктора Медобоева. Он боится, что каждый шорох, проникнув в замкнутый мир клиники, может плохо сказаться на пациентах.
Я закурила сигарету и глубоко затянулась. Волна тошноты захлестнула меня, наполнив рот жгучей горечью. Внезапное головокружение усадило меня на холодную каменную ступеньку. Узо и греческий ужин, съеденный вчера с надутым немцем, бушевали у меня в животе. Пять дней прошло с той ночи, когда дедушка нашел у себя во дворе Сару Курт. Все эти пять дней я почти ничего не ела и очень мало спала.
— Доброе утро, Габи. Мне сказали, что ты здесь…
Я осторожно подняла голову. Мир перестал кружиться вокруг меня. Медленно поднявшись, я протянула руку доктору Шраге Мониэлю. Размазав по губам сладкую улыбку, я произнесла:
— Доброе утро! Как дела, доктор Мониэль?
Когда-то у нас с ним был короткий эпизод. Эпизодик. Нечто совершенно незначительное, случайное и одноразовое. Мы встретились во Дворце Культуры на филармоническом концерте в антракте. Выпили кофе, поговорили немного о папе, немного о себе, и после концерта я очутилась в его квартире — прямо напротив Дворца. Был поспешный неинтересный секс (он кончил раньше, чем я начала), я ушла оттуда и остаток вечера провела самостоятельно. Он несколько раз звонил, но у меня не было никакого стимула для повторения первой встречи. Бывают безнадежные случаи, и он — один из них. Но сейчас я была рада его видеть. От Шраги Мониэля я без труда получу любую информацию.
— Что это у тебя? — он мягко провел пальцем по царапине, украшавшей мою щеку.
— Я ездила в Африку посмотреть на горилл. Ты когда-нибудь был в Африке.
Он смущенно улыбнулся.
— Давай зайдем внутрь, — сказал он и повел меня в свой кабинет. — Никогда не поймешь, шутишь ты или говоришь серьезно…
— Я серьезна только в том, что касается моего отца. Мне необходимо его увидеть.
Он остановился в дверях своей комнаты и удивленно на меня посмотрел.
— Твой отец уехал, разве он тебе не сказал?
— Ты это серьезно?
— Я всегда серьезен… Он попросил его выписать, пообещав вернуться через месяц.
— Почему же он выписался, не окончив курса лечения?
— Такую информацию сообщать не принято… — Он опять смущенно улыбнулся.
Я вошла в комнату вслед за ним и прижалась к нему:
— Ну, Шрага… После всего, что между нами было?
Он сдался без боя.
— Мы с самого начала видели, что он не готов к лечению, — сказал он, стоя близко-близко. — Он был неспокоен, рассеян… Позавчера он пошел к доктору Медобоеву и сказал, что ему нужно уехать, что за ним приедут. Медобоев решил, что так будет лучше, и выписал его.
— Ничего не понимаю… — пробормотала я. — Папа сказал вам, что его беспокоит?
— Габи, я действительно не могу рассказать тебе…
Я потерлась об него всем телом.
— Шрага, посмотри на меня. Мне очень-очень нужна твоя помощь… — умоляла я. — Я очень за него беспокоюсь, только ты сможешь помочь… — я расплющила об него груди и почувствовала, как напрягся его член.
