Рекс Стаут - Пестрый шарф
Последние сомнения рассеялись, когда она скомандовала ему:
— Спокойнее, Джин!
Потом повернулась к полковнику:
— Может быть, тебе стоит сходить и узнать, что с ней?
Он отрицательно затряс головой и ответил ей слишком мужественной улыбкой.
— В этом нет необходимости, Мими. Поверь мне,
— С ней все в порядке,— заверил я и отошел в сторону с мыслью о том, что в мире есть много слов, которые нуждаются в уточнении. Называть эту дородную собственницу с узкими глазами, мехами и жемчугом Мими было по меньшей мере оригинальным.
Я слонялся среди гостей, олицетворяя собой саму обходительность. Отдавая себе отчет в том, что у меня нет счетчика Гейгера, который высвечивает сигнал при контакте с убийцей, я полностью полагался на свою интуицию. Если бы мне удалось найти убийцу Дорис Хаттен, отчет об этом занял бы свое место в моем блокноте.
Синтия Браун не произнесла имени Хаттен, только Дорис, но в контексте, который был достаточен. В тот момент, когда произошло убийство, — а случилось это что-то около пяти месяцев назад, в начале октября,— газеты, как обычно, подняли вокруг него большой шум, Дорис Хаттен задушили ее же белым шелковым шарфом, на котором была напечатана Декларация независимости. Местом убийства стала уютная квартира на пятом этаже дома на западной стороне Семидесятых улиц, и шарф, которым убийца стянул ей шею, был завязан сзади.
На милю вокруг не нашлось никого, кто мог бы вызвать подозрение у полицейских, и сержант Перли Стеббинз из отдела по расследованию убийств признался мне, что его ведомство вряд ли когда-нибудь раскопает, кто платил за ее квартиру.
Я продолжал слоняться по оранжерее, дав волю своей подозрительности. Некоторые из моих подозрений оказались слишком нелепыми, но это выяснялось только после того, как мне удавалось переброситься несколькими словами с человеком, который их возбудил, и присмотреться к нему. Это заняло много времени, но у меня не нашлось помощника в моей давней и постоянной борьбе за прибавку к жалованью, тем более что речь шла не о мужчинах, а о женщинах, от которых Вульф всеми способами старался избавиться. В конце концов все упиралось именно в это. Я не сомневался, что, если Синтия была со мной вполне искренней, мы скоро узнаем все подробности дела, но меня все еще смущал этот проклятый холодок в спине, а кроме того, я был упрям.
Как я сказал, все это потребовало времени, а между тем наступило и миновало пять часов, и толпа поредела. По мере приближения к половине шестого оставшиеся все больше утверждались в мысли, что время вышло, и потихоньку потянулись в направлении лестницы.
Я находился в переходном отделении, когда это произошло, и вдруг обнаружил, что остался в нем один, если не считать какого-то субъекта, занятого изучением клумбы с довианами у северного стеллажа. Он меня не интересовал, я уже составил о нем мнение и вычеркнул из списка подозреваемых как человека, не подходящего к роли убийцы; но когда я случайно бросил взгляд в его сторону, он вдруг резко наклонился к горшочку с цветами и взял его в руки. Спина у меня напряглась. Ощущение было чисто рефлекторным, но я знал, что его вызвало: то, как его пальцы, особенно большие, сошлись на горловине. Неважно, как ты относишься к чужой собственности, но даже если так, не стоит браться за пятидюймовый горшочек так, как будто ты собираешься вынуть из него душу.
Я осторожно приблизился. Он держал горшочек всего в нескольких дюймах от своих глаз.
— Прелестный цветок,— сказал я, лучезарно улыбаясь.
Он кивнул.
Потом наклонился, чтобы поставить горшочек на место, по-прежнему крепко сжимая его. Я оглянулся. Похоже, что в оранжерее остались только Ниро Вульф и группка гостей за стеклянной перегородкой, среди которых находились троица Орвинов и Билл Мак-Наб, издатель «Газетт». Когда я обернулся к своему соседу, он выпрямился, повернулся на каблуках и, опять не удостоив меня словом, пошел к выходу.
Я преследовал его до лестничной площадки, а затем еще три пролета лестницы вниз. До просторного вестибюля я был достаточно учтив, чтобы не наступить ему на пятки, хотя, если ускорить шаг, сделать это не составляло труда. Вестибюль был почти пуст. Почти — это женщина в каракулевом пальто, уже готовая выйти на улицу, и Сол Пензер, со скучающим видом дежуривший у входной двери.
Я проводил гостя до передней, где Фриц Бреннер помогал гостям облачаться. Разумеется, на вешалках было совсем просторно, и мой подопечный с одного взгляда определил свою собственность и двинулся к ней. Я забежал вперед, чтобы помочь ему, но он игнорировал меня, не потрудившись даже отрицательно покачать головой. Я почувствовал себя задетым.
Он вернулся в вестибюль. Я держался чуть позади него, а когда тот направился к входной двери, сказал:
— Прошу простить меня, но мы отмечаем гостей на выходе так же, как и при входе. Ваше имя, пожалуйста?
— Глупости,— отрывисто бросил он, взялся за дверную ручку. Толкнул дверь и переступил порог.
Сол, понимая, что у меня должны были быть достаточно веские основания — раз уж я желал записать имя гостя,— стоял возле меня, и мы вместе смотрели, как он пересчитывал ногами все семь ступенек крыльца.
— Проводить? — тихо произнес Сол.
Я замотал головой и уже открыл рот, чтобы пробурчать что-то в ответ, как вдруг сзади раздался крик, заставивший нас обоих обернуться,— хриплый крик женщины, не громкий, но наполненный неподдельным ужасом. Когда мы повернулись, Фриц и один из гостей, которого он обслуживал, выбежали из передней. На наших глазах из кабинета в вестибюль пулей вылетела женщина в каракулевом пальто. Она что-то сдавленно бормотала, и напарник Фрица, издав какой-то трубный звук, словно потревоженный самец, бросился к ней. Я сорвался с места еще быстрее, и мне понадобилось всего восемь прыжков, чтобы оказаться у двери кабинета, и еще два, чтобы проникнуть внутрь. Я остановился.
Разумеется, я знал, что тело, распростертое на полу, будет телом Синтии Браун,— но только потому, что сам оставил ее здесь в этой одежде. Лицо, посиневшее и искаженное смертельным ужасом, наполовину вывалившийся язык и глаза, вылезающие из орбит, могли принадлежать кому угодно. Я опустился на колени, скользнул рукой за вырез платья, подержал с десяток секунд и ничего не почувствовал.
Сзади раздался голос Сола:
— Я здесь.
Я поднялся с колен, подошел к телефону на своем столе и, набирая номер, сказал Солу:
— Никого не выпускать. Ничего не трогать. Держать двери открытыми только для доктора Воллмера.
После двух гудков трубку подняла дежурная медицинская сестра, соединила меня с доктором Воллмером, и я закричал ему:
