Израэль Зангвилл - Тайна Биг Боу
Кроул стоял в дверях своей лавки, не в силах приняться за работу. Его большие серые глаза распухли от непролитых слез. Темная зимняя дорога казалась огромным кладбищем; уличные фонари на ней походили на могильные огни. Беспорядочные звуки уличной жизни доносились до его ушей, как отголоски из другого мира. Он не видел снующих туда-сюда людей, спешащих куда-то в эту холодную тоскливую ночь. Перед его глазами в сумерках вспыхивало и вновь тускнело лишь одно ужасное видение.
Дензил стоял позади него, молча куря сигарету. Сердце его было охвачено леденящим страхом. Этот ужасный Гродман! Когда петля палача затягивалась на шее Мортлейка, поэт чувствовал на себе сковывающие цепи арестанта. И все-таки был один проблеск надежды, маячивший впереди как слабый свет газовой лампы. Гродман беседовал с обвиненным вечером этого дня. Их расставание было тяжелым, но вечерняя газета, на этот раз взявшая интервью у экс-детектива, сделала заявление:
ГРОДМАН ПО-ПРЕЖНЕМУ УВЕРЕН.
Тысячи людей, все еще верившие в этого удивительного человека, не давали погаснуть последним искрам надежды в своих душах. Дензил купил газету и нетерпеливо просматривал ее, однако там не было ничего нового. Разве что смутная уверенность: неутомимый Гродман все еще ждет какого-то чуда — и это признавали почти трогательным. Дензил не разделял его ожиданий — он думал о побеге.
— Питер,— сказал он наконец,— боюсь, все кончено!
Кроул кивнул, он был убит горем.
— Все кончено,— повторил он.— Подумать только, он умрет — и тогда… — все кончено!
Он отчаянно посмотрел на бледное зимнее небо, где свинцовые облака заслонили звезды.
— Бедный, бедный парень! Этой ночью быть живым и мыслить, а уже следующим вечером — умереть, без малейшего смысла или продвижения вперед! И никакого возмещения за невинную загубленную молодость и силу! Человек, всегда исповедовавший Пользу, денно и нощно трудившийся во благо своих товарищей. И где же справедливость, где справедливость? — яростно вопрошал Кроул. И снова его влажные глаза обращались к небу, ввысь, куда воспаряли души умерших святых из разных точек Земли, устремляясь в бесконечное пространство.
— Тогда где же справедливость для Артура Константа, если он действительно был столь же невинен? — спросил Дензил.— На самом деле, Питер, я не понимаю, почему вы принимаете на веру, что Тома осудили несправедливо. В конце концов, ваши профсоюзные лидеры с мозолями на руках — это не эстеты, у них нет никакого чувства прекрасного. Вы не можете ожидать, что они не будут совершать тягчайшие преступления. Человечеству нужно обращаться к другим лидерам — к провидцам и поэтам!
— Кантеркот, если ты скажешь, что Том в самом деле виновен, я тебя пристукну,— маленький сапожник смотрел на своего товарища как разъяренный лев, но затем добавил: — Извини, Кантеркот, я ничего такого не имел в виду. В конце концов, у меня нет оснований. Судья — честный человек, со способностями, на которые я притязать не могу. Но я верю в Тома от всего сердца. Но если он все-таки виноват, то я все равно верю — верю в дело народа. Причуды обречены на смерть, у них может появиться отсрочка, но, в конечном счете, они должны сгинуть.
Он глубоко вздохнул и взглянул на мрачную улицу. Она была довольно темна, но в свете фонарей и газовых светильников в витринах скучной, однообразной улицы можно было разглядеть знакомые очертания: длинную полосу холодного тротуара, уродливую архитектуру домов, бесконечный поток скучных пешеходов.
Внезапное осознание тщетности бытия пронзило маленького сапожника, словно ледяной ветер. Перед его глазами проносилась его собственная жизнь и сотни миллионов жизней, подобные ей, подобные надувающимся и лопающимся пузырькам в темном океане равнодушия, никем незамеченные, недостойные внимания.
Мальчишка, торгующий газетами, выкрикивал: «Убийца из Боу готовится к казни!»
Кроула всего передернуло, его глаза незряче смотрели вслед мальчику. Наконец они наполнились слезами сочувствия.
— Дело народа,— сломлено пробормотал он.— Я верю в дело народа. Кроме него ничего нет.
— Питер, зайди, выпей чаю, не то простудишься,— окликнула его миссис Кроул.
Дензил зашел внутрь пить чай, и Питер последовал за ним.
* * *
В то же время вокруг дома министра внутренних дел, пребывавшего в городе, собиралась постоянно увеличивавшаяся толпа. Все хотели первыми услышать новость об отсрочке казни.
Дом охранялся кордоном полиции, так как присутствовала незначительная опасность народного бунта. Время от времени в толпе раздавались гул и крики. Один раз в окна дома даже полетели камни. Мальчишки-газетчики торговали специальными выпусками газет. Журналисты пробивались сквозь толпу, сжимая свои карандаши, готовые мчаться к телеграфу и сообщать новости своим издательствам, как только произойдет нечто особенное. Мальчишки с телеграфа постоянно прибегали с новыми угрозами, сообщениями, прошениями и призывами. Они со всех концов страны сыпались на несчастного министра внутренних дел, пытавшегося сохранять хладнокровие, просматривая объемную корреспонденцию последних дней и размышляя о наиболее важных письмах от «большого жюри». Письмо Гродмана, опубликованное в утренних газетах, протрясло его сильнее всего. Подвергнувшаяся научному анализу сыщика цепочка косвенных доказательств казалась не прочнее раскрашенного картона. Затем бедняга перечитал выступление судьи, и эта цепочка снова стала казаться вылитой из закаленной стали. Шум толпы с улицы доносился до него и был подобен отдаленному шуму океана. Чем громче становились крики толпы, тем старательней он пытался определить, какая из чашечек весов перевешивает в этом деле — вопрос жизни и смерти. Толпа все росла и росла, поскольку рабочий люд возвращался с работы. Многие из этих людей любили осужденного человека, попавшего в самые когти смерти, и бунтарский дух обуревал их. Небо было серым, наступала промозглая ночь, и тень виселицы подкрадывалась все ближе.
Внезапно по толпе стал распространяться какой-то невнятный ропот. Все перешептывались, но никто не знал, что происходит. Но что-то определенно произошло: кто-то прибыл. Мгновение спустя один из краев толпы взволнованно разразился судорожными криками приветствия, вмиг охватившими всю улицу. Толпа расступилась, и по дороге проехал крытый экипаж.
— Гродман! Гродман! — Закричали люди, рассмотревшие пассажира.— Гродман! Ура!
Сыщик выглядел спокойным и бледным, но его глаза сверкали. Он одобрительно взмахнул рукой, когда экипаж подъезжал к двери, прокладывая себе путь сквозь толпу, как каноэ рассекает воды. Гродман вышел, и констебли у входа вежливо пропустили его. Он властно постучал, и дверь осторожно приоткрылась (тут же к ней подбежал мальчишка-посыльный с телеграммой). Гродман решительно прошел вперед, назвал свое имя и настоял на встрече с министром внутренних дел по делу жизни и смерти. Люди, ближе стоявшие к двери, расслышали его слова и приветствовали их одобрительными криками; остальная толпа сочла это добрым предзнаменованием, и теперь воздух сотрясали всеобщие радостные восклицания. Эти возгласы звенели в ушах Гродмана даже после того, как дверь закрылась за ним. Репортеры бросились вперед. Возбужденные рабочие окружили экипаж и распрягли лошадь. Примерно дюжина энтузиастов затеяла борьбу за честь находиться на освободившемся месте между оглоблями. Толпа стала ждать Гродмана.
