Жорж Сименон - Мегрэ и Долговязая
— Мария Серр исчезла.
— Конечно, раз она в Голландии.
— В том-то и дело, что и в Голландии ее не обнаружили.
— А зачем вы ее ищете?
— Есть основания предполагать, что ее убили.
Темные глаза Эжени блеснули.
— Почему же вы их не арестуете?
— У нас еще нет доказательств.
— И вы думаете получить их от меня?
Она пошла в кухню, поставила чайник на газовую плиту, потом вернулась к Мегрэ.
— Что происходило во вторник?
— Она весь день паковала свои вещи.
— Минутку. Если я не ошибаюсь, она была замужем два с половиной года. Я полагаю, у нее были свои личные вещи?
— У нее было не меньше тридцати платьев и столько же пар туфель.
— Она любила наряжаться?
— Она ничего не выбрасывала. Некоторые были десятилетней давности. Она их носила, но никому бы не отдала за все золото мира.
— Скупая?
— А разве не все богатые скупые?
— Мне сказали, что она увезла только сундук и два чемодана.
— Это точно. Остальное было отправлено неделю назад.
— Вы хотите сказать, что другие чемоданы она отправила багажом?
— Да. Чемоданы, ящики, картонки. В четверг или в пятницу на прошлой неделе приехал автобус транспортного агентства и все увез.
— Вы не видели этикетки?
— Точного адреса не помню, но указан был Амстердам.
— Ваш хозяин это знал?
— Конечно.
— Значит, ее отъезд был решен уже давно?
— После ее последнего приступа. Каждый раз, как у нее был приступ, она начинала поговаривать о возвращении на родину.
— Какие приступы?
— Она говорила, сердечные.
— У нее было больное сердце?
— Как будто.
— К ней приходил врач?
— Да, доктор Дюбюк.
— Она принимала лекарства?
— Всегда за едой. Они все трое принимали. Мать и сын продолжают и сейчас. У каждого возле прибора стоит флакончик с пилюлями или каплями.
— Гийом Серр чем-нибудь болен?
— Не знаю.
— А его мать?
— Богатые всегда больны.
— Они жили в согласии?
— Иногда по неделям друг с другом не разговаривали.
— Мария Серр много писала?
— Почти с утра до вечера.
— Приходилось вам относить ее письма на почту?
— Частенько. Писала она всегда одной и той же женщине, у нее такая странная фамилия, а живет она в Амстердаме.
— Серры богатые?
— Да, не бедные.
— А Мария?
— Конечно. Иначе бы он на ней не женился.
— Вы работали у них, когда они поженились?
— Нет.
— Вы не знаете, кто у них тогда работал?
— У них без конца сменяется прислуга. Вот и я работаю последнюю неделю. Как только узнаешь, что это за дом, сразу оттуда и сбежишь.
— Почему?
— А вы думаете, приятно смотреть, как пересчитывают куски сахара в сахарнице и выбирают вам на десерт полугнилое яблоко.
— Кто, старая мадам Серр?
— Да. Под предлогом, что она в таком преклонном возрасте целый день работает, — впрочем, это ее дело, — она набрасывается на вас, если вы хоть на минутку присядете.
— Она на вас кричала?
— Нет, никогда не кричала. Хотела бы я посмотреть, как бы она посмела! Но так еще хуже. Она слишком вежливая, смотрит на вас со скорбным видом…
— Вы ничему не удивились, когда пришли в среду утром на работу?
— Нет.
— Вы не заметили, что ночью в одном окне было выбито стекло, а потом вставлено снова и замазано свежей замазкой.
Она покачала головой.
— Вы ошибаетесь, это было не в тот день.
— А когда?
— На два или три дня раньше, во время этой ужасной грозы.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Мне даже пришлось снова натирать пол в кабинете, его залило дождем.
— Кто вставил стекло?
— Месье Гийом.
— Он сам ходил за ним в лавку?
— Да. Он и замазку принес. Примерно в десять часов утра. Он, должно быть, ходил в москательную лавку на улице Лоншан. Они никогда не вызывают мастера, если могут обойтись сами, и, даже если в туалете не проходит вода, месье Гийом сам прочищает трубу.
— Вы точно помните день?
— Абсолютно точно.
— Благодарю вас.
Делать здесь было больше нечего. Впрочем, и на улице Ла-Ферм тоже. А может быть, Эжени лишь повторяла заученный урок? В таком случае она была еще сильнее других.
— Вы не думаете, что они ее убили?
Он не ответил и направился к двери.
— И доказательством служит разбитое стекло?
В ее голосе чувствовалось колебание.
— Стекло может служить уликой, если оно было разбито именно в тот день, когда вы говорите?
— Почему вы это спрашиваете? Вам хочется, чтобы их посадили в тюрьму?
— Разумеется, я была бы рада. Но теперь, раз я сказала правду…
Она уже жалела об этом. Еще немного — и она отреклась бы от своих показаний.
— Во всяком случае, вы можете все узнать в москательной лавке, где он покупал стекло и замазку.
— Благодарю вас за совет.
Выйдя, он на минутку остановился возле дома, где тоже была москательная лавка, но другая. Он махнул проезжавшему такси:
— На улицу Ла-Ферм!
Теперь уже Торрансу и инспектору из полицейского комиссариата в Нейи, ни к чему было торчать на тротуаре. Мегрэ вспомнил ту шутку, которую Эрнестина сыграла с ним на улице Луны, но сейчас это уже совсем не казалось ему смешным; он стал думать о Долговязой. Ведь это она навела его на след, по которому он, как дурак, сразу бросился. Еще сегодня утром выставил себя на посмешище в полицейском комиссариате Нейи.
Трубка не доставляла ему удовольствия. Он ерзал на сиденье, никак не мог удобно устроиться. Стекло в машине между ним и водителем было опущено, и он сказал шоферу:
— Поезжайте по улице Лоншан. Остановитесь на минутку возле москательной лавки, если она еще не закрыта.
Он решил бросить жребий. Если лавка окажется закрытой, он не станет больше утруждать себя, приезжать еще раз, что бы там ни болтали всякие эрнестины и альфреды унылые. И кто мог доказать, что Альфред действительно хотел ограбить сейф на улице Ла-Ферм?
Допустим, он даже уехал на велосипеде из дома на набережной Жемапп и рано утром звонил жене. Ну и что с того? Кто знает, о чем они говорили?
— Лавка открыта! — сказал шофер.
В ней торговали скобяными товарами, но там был также отдел москательных. Здоровый малый в серой блузе прошел между оцинкованными ведрами и половыми щетками навстречу Мегрэ.
— Есть у вас оконные стекла?
— Да, месье.
— А замазка?
— Разумеется. У вас записаны размеры?
— Это не для меня. Знаете вы некоего месье Серра?
— Дантиста? Конечно, месье.
— Это один из ваших покупателей?
