Геннадий Махаев - Убийство в Угличе
Вдруг в толпе он увидел бабку Егорову. Вот так встреча! И как раз кстати. Подойдя к ней, Кухов тихонько окликнул ее.
— Здравствуй, касатик, и ты здесь?
— Здесь, бабушка, надо проводить в последний путь.
— Ты бы лучше душегубцев ловил, — сказала бабка.
— Поймаем, — ответил Кухов, — а вот ты мне скажи, что за лошадь была у кладбища, какой масти?
— Гнедая она была, гнедая.
—Ну, спасибо, бабушка, помогла. Кухов высматривал в толпе Ефима, но его нигде не было видно, не пришел, значит, ну что же, пойду я к нему. Бросив по горсти земли на гробы покойных, Кухов выбрался из людской толчеи и зашагал к номерам Хряпина.
Прийдя туда, он спросил, где Ефим, Оказалось, что на кухне, поминает купцов.
— Что, пьян?
— Да нет, выпивши немного!
Пройдя на кухню, Кухов увидел Ефима сидящим за столом с дворником и младшим номерным, на столе стояла бутылка водки и лежала кое-какая закуска.
— А-а, господин хороший, — приветствовал его дворник, — присаживайтесь к нам, выпьем за упокой душ убиенных.
— Ну что же, за это, пожалуй, выпью рюмку, — сказал Никита Иванович. Присел к столу, ему налили большую рюмку водки, и он сказал:
— Ну, за упокой души невинноубиенных, — и опрокинул рюмку в рот При этом, покосившись незаметно в сторону Ефима, заметил при этом, как гот при его словах слегка вздрогнул.
От второй рюмки Кухов отказался.
— На службе я, не могу: дела у меня, дела. — И спросил у Ефима:
— Не могу ли поговорить с вами, господин Костырев, так сказать, с глазу на глаз?
— Отчего же, извольте, — ответил Ефим, — пройдемте в залу, там никого нет.
Прошли в залу, где стояли диван, круглый стол и большое зеркало. Дверные проемы были завешаны плюшевыми портьерами, на окнах такие же портьеры с кисточками, отчего в зале было полутемно и уютно. Уют еще придавали большие фикусы, поставленные по углам на небольшие столики.
— Так о чем спрашивать будете, господин следователь?
— Вот о чем, господин Костырев. — Были ли вы знакомы с господином Заворыкиным? Когда он приехал? Когда уехал?
— Да-с, знаком я с ним был, не отрицаю, в бытность мою на бумажной фабрике, он как оттуда ушел, я его больше не видал.
— Но когда он приехал, он вас признал?
— Признал, конечно, признал. И даже спросил, почему это я здесь служу.
— Что же потом? — спросил Кухов.
— А ничего, отвел я ему шестой номер и все.
— Когда он приехал?
— Семнадцатого утром, — ответил Ефим. — А уехал девятнадцатого часов в десять утpa.
— Не общалась ли вы с ним в эти дни помимо службы вашей?
— Никак нет, да его и в номерах почти не было эти дни.
— Куда он уходил, вы не знаете?
— Точно не скажу, но, вроде, к купцу Бердяеву.
— А зачем?
— Это мне не ведомо.
— Так, значит, уехал девятнадцатого? Странно, мальчишка коридорный говорит, что видел его накануне вечером, садился на телегу и, вроде, куда-то ехать собирался.
— Этого я не могу знать, может, он куда и ездил, а потом вернулся.
— Так, а ворота да двери у вас во сколько закрываются?
— В десять часов вечера.
— А кто дежурит, если гость припозднится, чтобы дверь открыть?
— Дворник.
Кухов выглянул в коридор.
— Позовите дворника, — сказал он коридорному. Через некоторое время дворник пришел.
— Скажи-ка мне, милок, часто ли гости по вечерам тебя беспокоят с дверями.
— Никак нет, ваше благородие, у нас заведение приличное и люди вечером завсегда в номерах, хотя, конечно, бывает, мало ли.
— А не припомнишь ли, купец Заворыкин вечером не стучал поздно, чтобы ему открыли?
— Никак нет, не было этого, я купца хорошо помню.
— Так, а утром ты его не видел, часов в десять?
— Никак нет, по утрам мостовую убираю рано, а потом по разным делам хозяйским, так что не видал, врать не буду!
— Хорошо, позови ко мне коридорного.
Дворник высунулся за портьеру и гаркнул: «Эй, Гаврюха, тебя господин кличет!»
Вошел Гаврюха, мужик лет тридцати.
— Скажи-ка мне, — обратился к нему Кухов — по утрам ты постояльцев провожаешь?
— Когда я, а когда и Ефим, — ответил Гаврила.
— Ну, а купца Заворыкина девятнадцатого ты отпускал?
— Никак нет, не я, он вечером пришел часов в восемь и больше я его не видел.
— Что же ты не поинтересовался, уехал он или нет?
— На то, господин следователь, старший номерной есть, то дело не мое!
— Значит, ты его утром не видел?
— Истинный бог — не видел.
— А мог его кто еще заприметить, кто по утрам в коридорах бывает?
— Мальчишка, да он только утром рано полы метет, да сапоги разносит, если накануне постоялец поставил около двери.
— А во сколько это утром?
— Часов в семь, а потом ему тут делать нечего.
— Ну а еще кто?
— Да окромя кухарки в это время никого в номерах нет, а она на кухне, ей тут тоже делать нечего.
Номерной и дворник вышли.
— Да-а, — неувязка получается, господин Костырев! Как же так, никто его утром не видел, а вы говорите, что он в девять уехал.
— На это я ничего сказать не могу, а уехал он девятнадцатого, часов в десять утра, больше мне сказать нечего.
— Hy что же, спасибо, мне от вас пока ничего не нужно.
Кухов подчеркнул это «пока».
Видимо, Ефим намек понял и сразу сказал:
— Ей богу, больше ничего не знаю.
— Ну, хорошо, до свидания.
Следователь вышел вон, идя по дороге, думал: врет, каналья! Искать надо Заворыкина, искать. Кухов направился обратно в участок, но не успел он отойти от гостиницы, как из ворот ближнего дома к нему подошел номерной Гаврила.
— Я, ваше благородие, здесь стою, вас поджидаю.
— Что случилось? — спросил следователь.
— Не хотелось бы, чтоб меня видели с вами, ваше благородие, я об Ефиме хочу рассказать кой-чего.
— Так, очень интересно, и что же ты расскажешь?
— А то расскажу, врет Ефим, что ни рагу с ним за эти дни не видался да и не разговаривал.
— Ну, ну, продолжай, голубчик, — поторопил Кухов.
Гаврила продолжал рассказ,
— Я только что господам чемодан принес, что жили в восьмом номере, и вышел. Гляжу Ефим в шестой номер пошел к купцу этому, значит! Ну, пошел и пошел, по делу, стало быть, а купец накануне довольный такой ходил. Меня спрашивал, много ли хлеботорговцев приезжает весной в Углич, да как хлеб больше отправляют в Питер да Москву — зерном или мелют.
