Александр Холин - Империя полураспада
Рожнов на секунду зажмурился. Открыл глаза. Луч не исчез.
Наоборот, он начал рассыпаться цветными бликами по разделяющей их грани зеркала, кружась завитушками по стеклянным краям. Радужные пятна перемигивались, менялись местами, веселились и устроили даже хоровод вокруг центра зеркала, где отражался Родион. А потом раздался тихий, до боли знакомый голос Ксении:
– Не люби меня, милый. Я твоя не надолго.
Я твоя до исхода этих солнечных дней.
Не люби меня, милый. Это бестолку. Только
это долгие годы без тепла и огней…
И тут до него начал доходить смысл всего случившегося за последние полчаса: суточная неубывающая усталость; «транзитный» грек, свернувший по дороге в Аркаим пофилософствовать о бессмертии; луч из подпространства, ищущий кого-то в темноте инфернального мира; радужные пятна в зазеркальном хороводе вокруг лица и голос любимой. Кажется, Ксюша когда-то рассказывала о таком луче, тоже увиденном ею сквозь зеркало. Ксюша…
Ну, конечно! Так оно и есть!.. Септический эндокардит!..
Впервые в жизни у Родиона подогнулись колени, и он, с трудом добравшись до ближайшего кресла, рухнул в него, словно плашмя упал в воду с большой высоты. Перед глазами запрыгали мириады брызг, повторяющих те же радужные цвета спектра.
– Ксения…, – только и смог выдавить он.
Следующие несколько мгновений, либо часов, либо веков он пролежал в кресле, не подавая никаких признаков жизни. Собственно, для него никакой жизни на этом свете без любви уже не было. Ведь только жизнь и любовь никогда не спорят и помогают человеку буквально во всех благих начинаниях. Благих?! – опять это слово, привнесённое заезжим греком! Разве сможет древнегреческая богиня Геката,[46] разъединив жизнь и любовь, принести этому миру что-нибудь хорошее, доброе? И разве по-божески, растаскивать опять по разным уголкам Вселенной две маленькие песчинки, наконец-то нашедшие друг друга в хаосе суматохи, неразберихи и пустого «жизнеутверждающего» прожигания?
Мир этот получил от Ксении, от Родиона, от Антона спасение. Ведь снова начавшаяся война не пощадила бы никого! Рожнову вспомнился Человеческий Закон, вывешенный в ПАСС ГУВД на доске важных объявлений:
1. Не убий и не начинай войны.
2. Не помысли народ свой врагом других народов.
3. Не укради и не присваивай труда брата своего.
4. Ищи в науке только истину и не пользуйся ею во зло или ради корысти.
5. Уважай мысли и чувства братьев своих.
6. Чти родителей и прародителей своих.
7. Чти природу, как матерь свою и помощницу.
8. Пусть труд и мысли твои будут трудом и мыслями свободного творца, а не раба.
9. Пусть живёт всё живое, мыслится мыслимое.
10. Пусть свободным будет всё, ибо всё рождается свободным.
Эти десять заповедей знал каждый пожарник. Для всех Человеческий Закон был эталоном к действию, заповедями, как применять свою силу, помогая ближним. Но что все эти заповеди значили сейчас? Что этот живой радостный мир подарил им троим, лазавшим в огне и дыму по узким лестницам и шахтам телебашни, за своё спасение?
Антону – очередную медаль и повышение по службе. Родиону – смятение и неприкаянное ожидание кончины, а Ксения – разве она, такая красивая и удивительная женщина, заслужила смерть? Ведь серебряная пуля, летящая в Родиона, никогда не должна бы попасть в неё, тем более, в область сердца!.
И, тем не менее, с фактами не поспоришь. Что с Ксюхой на операционном столе произошло что-то необратимое, расколовшее пространство таинственным лучом, Родион был уверен, как в том, что без Ксении он уже не представлял своего существования.
Что же нужно Сотворителю этого безумного мира? Ведь Он, разрешая бесу подкладывать каждому из человеков рогатки, наблюдает сверху, как сможет человек преодолеть подставленное препятствие? Но Ксения – это не «рогатка», не препятствие! Это – обретённый смысл его жизни! Зачем же отнимать то, что не даровал Сам? Зачем доставлять бесу радость?
Если Всевышний позволил рогатому отнять у птицы одно крыло, так нахрена Ему вообще такая птица? Или в Царстве Божием полно убогих, калек и недоумков, там-де им и жизнь, и слава, и бессмертие. А здесь, в этом мире, свирепствуют поклонники деньгам, власть имущие и проходимцы всех мастей. Куда же простому человеку податься? Оказывается для Родиона ни в этим мире, ни в потустороннем места нет и не предвидится. Для чего же тогда Господь создавал свой мир с человеком по образу и подобию?
…За плечо кто-то тронул Рожнова и, когда тот поднял глаза, увидел рядом стоящего доктора Яншина, невесть как успевшего попасть в ординаторскую. Дмитрий Викторович что-то говорил, только всё сказанное им пока не доходило до сознания Родиона.
Попытавшись сконцентрироваться, капитан встал с кресла, по-собачьи тряхнул головой и взглянул в глаза Яншину. Увидев там своё отражение, он начал понимать, что доктор говорит что-то серьёзное. Всё же смысл сказанного начал постепенно доходить до рецепторов восприятия.
…такая нагрузка оказалась для неё непереносимой и вот результат, – говорил доктор.
– Что с Ксюхой? – перебил его Родион.
Дмитрий Викторович как-то странно взглянул на капитана и произнёс то, что Родиону было уже известно:
– Произошла остановка сердца. Мы ничего не могли сделать. Пытались как-то…
Последующие слова опять перестали проникать в сознание Родиона, и доктор Яншин с шевелящимися немыми губами выглядел довольно нелепо. Рожнов даже улыбнулся. Но опять ноги не удержали, и он рухнул в кресло.
Что было потом, Родион помнил плохо. Запомнилось только, как ему делали в вену какой-то укол, после чего сказанное доктором снова стало проникать в сознание. Запомнилось, что в кабинете собрались ещё какие-то доктора, что они произносили заумные медицинские термины, поглядывая на Рожнова, а потом… потом Родион снова вырубился.
Скрип железа по стеклу раздавался где-то далеко, но довольно надсадно и незатихающе. Казалось, крестьянин на покосе пытается заточить тонкое полотно ручной косы. На стекле? Кому нужна ручная коса и для чего, ведь на стекле невозможно заточить лезвие не только косы, а любого острорежущего предмета. Скорее всего, можно лишь затупить. Но зачем? И кому?
Однако звук не стихал, не исчезал. Он ввинчивался в тело, как буравчик, как та самая капля воды, которая точит камень. И точно такой же скрип раздавался где-то внутри тела, словно спинной мозг затачивали как клинок косы, только не для кошения травы, а для срезания голов.
Само зло проникало в этот мир со скрежетом, будто птица с железными перьями пыталась пролезть в узкое дупло стеклянного дерева. Весь стеклянный ствол возмущался, трепетал, но упрямая птица всё царапала края стеклянного дупла и не собиралась прекращать эту звуковую муку, предназначенную для человеческого сознания.
Рожнов открыл глаза. Впереди и вокруг не было ничего, только белое пустое пространство, где росло единственное стеклянное дерево, в дупло которого пыталась забраться железная птица. Скрип железа по стеклу выворачивал душу наизнанку и сверлил черепную коробку медленным упорным буравчиком.
Белое пространство не отступало. Неожиданно, откуда-то под железный скрип втиснулся медико-хлорный запах, какой характерен разве что для морга или же привокзального общественного туалета.
Родион попытался пошевелиться, но тело не слушалось, словно это не он находился в белом зудящем пространстве, а только его глаза. И невозможно было отвязаться от сверлящего мозг буравчика, подгоняемого белым пространством.
Вдруг, далеко за околицей этого нежилого пространства, раздались голоса. Вроде бы мужские. Рожнов напрягся, пытаясь определить что это? откуда? и человеческое ли? Всё, что удавалось услышать, понять, неизвестно каким образом проникло в мозг и обретало смысл. Голоса сделались громче. Люди – если это были они – приближались и вполне могли пересечь границу видимого пространства. Ждать пришлось недолго. Через несколько мгновений не только голоса, но и люди появились в обозримом белом пространстве. Это были настоящие люди, человеки, мужики! И одного из них Рожнов сразу же признал: над ним склонился доктор Яншин.
– Ну, что я говорил, – радостно произнёс доктор. – Не такой человек этот капитан пожарников, чтобы скопытиться! Будет жить! И, помяните моё слово, ещё нас с вами переживёт.
Услышав знакомый голос, Родион не мог сдержаться – из глаз его полились настоящие слёзы. Доктора заметили это и тоже возликовали. Ведь любой отвоёванный у смерти объект доставляет радость и сладкое чувство победы.
Глава 15
Терёшечка вёл Знатнова сквозь рощу, полную диковинных деревьев, цветов и не менее диковинных животных. Меж хвойными сосновыми колками росли иранские рододендроны, индийские кипарисы, уральский вересник. И всё это было опутано африканскими лианами. В чаще сновали не боящиеся людей полосатые еноты, чернобурые лисы и совсем неожиданно из зарослей выскочил настоящий носорог. Только меховые «пушистики» были непривычно большими в этом лесу, а носорог, наоборот, совсем маленьким, казавшимся поэтому игрушечным.
