Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С
Не исключено, что такой человек уже работает в партии. Частые аресты боевиков позволяют предположить, что в руководстве ЦК или БО имеется полицейский провокатор. Но кто он? По моему разумению, человек этот должен занимать высокий пост и непосредственно курировать исполнителей. Не думаю, что лиц подобного ранга много. Один, два, максимум. На месте партийных бонз я бы пригляделся к высшему эшелону. Похоже, кто из лидеров ведет нечестную игру и подрабатывает детишкам на молочишко в полиции…»
— Петя, ну что ты тут делаешь? — сонный голос Тани прервал размышления. — Ночью надо спать.
— Другие предложения будут? — встревоженная появлением любимой мысль о провокаторе в ЦК эсеровской партии ускользнула. Взамен ей пришли другие идеи.
…Сколько ни было у Надин мужчин и красивее Матвеева, и сильнее, и темпераментнее, а с Павлом не сравнится никто. Любовь, занозой с детских лет засев в сердце, красит секс в небывало радужные тона. Не возбуждение владеет Надин — страсть, не удовольствие ждет ее — божественный экстаз. Каждый поцелуй — бездонная пропасть, каждое касание сильных рук — безбрежное небо. Летит Надин в пропасть, взмывает в высь, вверх- вниз бьется в ней ритмичное мужское начало, разливается белой спермой.
— Пашенька, — шепчет Надин, замирая от нежности. — Пашенька, я думаю, нет, уверена, теперь у нас все получится. Уже сегодня, кажется, получилось.
Матвеев целует жену в пупок.
— Конечно, получилось, — отвечает весело и тоже почему-то думает, что именно сегодня Надин забеременеет. Столько лет не случалось ей беременеть, а сегодня, непременно сегодня зачнет Надин ребенка.
— Я чувствую, знаю, все будет хорошо. Нет, отлично все будет, замечательно. Дом — полная чаша, детки, работа, здоровье. С Олей все будет тоже прекрасно. И с Петей Травкиным и его Танечкой.
Матвеев обнял жену, погладил густые волосы и, не удержался, положил ладонь на пышную грудь. Хороша грудь у Надин. Большая, мягкая, упругая. Лучшая грудь на свете. А сосок и вовсе шикарный: выпуклый, твердый, как мордочка у малюсенького поросеночка.
— Мы с Петей уже троих ребят вытащили из этой эсеровской трясины, — ведет дальше Надин. — Остался один — Виталий Орлов
Павел хмыкнул:
– Спасительница!
Ползет широкая крепкая ладонь с нежной чаши груди на живот. Медленно взбирается по гладкому холму к пуговичке пупка, медленно спускается к кудряшкам лобка. Поворачивается Надин мужу, прижимается тесно, тесно.
— Пашенька, я тебя люблю.
Вздыхает Матвеев горестно. Нет у него больше сил. Ночь выпила все силы. Темная ночь и горячая, жадная на любовь, Надин. С другими женщинами у Павла было иначе. Даже с Ларисой было тише, спокойнее, привычнее. А к Надин невозможно привыкнуть, невозможно остаться рядом с ней спокойным. Лишь взглянешь, и закипает желанием кровь, вдохнешь запах розовой кожи и мутится сознание, вспомнишь на работе что-нибудь эдакое, и в пот бросает, пальцы дрожат, в брюках тесно. Жадная, ненасытная, неуемная у него жена. Красивая, умная, интересная. О такой мечтает каждый. А обладает избранный. Порой Павел не верит сам себе. Неужели ему адресована эти дивные слова, неужели ему отдана эта невероятная женщина? Ему, убеждается Павел уже который год, и который год боится поверить до конца в чудо по имени Надин.
Вздыхает Матвеев, нет у него больше сил. И не надо, шепчет жена, я устала, спать хочу. Но пылают голодным блеском глаза, изгибается игривой волной податливое тело. Не надо, звучит приглашающе, поощряя движение крепкой ладони.
— Пашенька, я тебя люблю, — волшебные слова отпирают потайные засовы, выпускают на свет белый новые силы. Казалось, кроме легкой звенящей пустоты нет в теле ничего. Нет желания, страсти, нежности. Есть сытое удовлетворение и тупая усталость. Нет. Есть желание, страсть, нежность. Есть силы и их хватит для очередной победы.
Стонет под могучим напором Надин, стонет Павел от избытка эмоций. Стоны сливаются с ритмом, с хриплым дыханием, с биением сердца.
А-а— …звериным рыком исходит Павел. Он почти не человек сейчас. Самец. И Надин не — женщина. Самка. Озверевшая от возбуждения самка. Смыкаются острые зубы на плече Матвеева, острые ногти рвут кожу на спине. Павел не чувствует боли. Кроме стремления довести до конца начатое он не чувствует ничего.
Тонка грань между цивилизацией и дикостью. Половой акт — возвращение к первоосновам, к зверю в себе. От него, зверя, стелется дорожка к безбрежью космоса.
Рухнул Павел головой в пуховую подушку, подмял тяжелым телом Надин. Не дышит, не слышит, не видит ничего. И она не дышит, не слышит, не видит. Миг, два, три летают человеческие сути в нирване, в громадье, беспределье вселенной. Экстаз — выход в другой иррациональный мир, в иные сюрреалистические измерения.
— Же-ре-бец! — первое, что произносит Надин. По слогам произносит, для усиления эффекта.
— Иго— го— го… — стелется в ответ счастливый смех. Каждый мужчина мечтает, чтобы у него было много секса. У Матвеева много секса. И много любви. Надин — чудо как хороша и любима. Надин создана для него. Других таких нет на свете. Другие для других, Павлу Матвееву на счастье создана эта женщина. А он создан на счастье ей. У них обязательно родятся дети. Потому, что дети рождаются от любви. А любви у них с Надин море разливанное. Громадное разливанное море. Представил Матвеев, как разливается его сперма в чреве Надин, как пронзает сперматозоид толстую яйцеклетку, как сеет жизнь и, исполнив долг и назначение, погибает геройски.
«Как террорист», — усмехается Матвеев и проваливается в сон.
ЖИЗНЬ
Просыпается большой дом. Наполняется новым днем.
Андрей из бельэтажа спустился в гостиную. Зашел в кухню. Налил в чашку кофе, не чувствуя вкуса, отпил глоток. Застучали дробно пятки — на кухню примчался Никита.
Каждое утро одно и то же. Едва открыв глаза, мальчик бежит на кухню или в кабинет, проверят на месте ли «папа». Изголодавшись без отцовской любви, льнет к Андрею, ластится, как зверек. Откроет дверь в кухню, расплывется в счастливой улыбке и смутится, оробеет. Верит и не верит в сказку, которую выдумал Рощин. Хочет и боится быть обманутым.
— Папа, — в детском голосе восторг и сомнение. И надежда. И страх.
Каждое утро смущения и робости все меньше. Каждое утро все больше уверенности. Последние дни в голосочке Никиты звенят новые нотки: безапелляционные, командные, требовательные. Вот он я, утверждают нотки, радуйся мне, папа, люби меня!
Тает в сердечке сомнение, исчезают просительные интонации, испаряется страх из глаз. Каждое утро предоставляет Рощин гарантии своей преданности. Каждое утро убеждается мальчик в абсолютном праве на любовь.
— Папа! — распахнулась дверь. На пороге застыл Никита. Ждет. Требует. Взывает к порядку.
Рощин горько вздыхает. Он полон обиды на женщину, посмевшую обмануть его. Он не хочет сегодня любить ее сына.
Увы, мы в ответе за тех, кого приручили. Не дождавшись привычной порции радости, Никита выплескивает на Андрея избыток своей. Срывается, летит вихрем, забирается на колени, прижимается тесно. Мальчику невдомек, что сегодня он не в радость, что Андрей напряжен и взвинчен.
— Папочка, мне такое приснилось…папа, а что… папа, а где…папа…
«Папа, папа»…повторяет то и дело Никита. Слово дает Никите ощущение уверенности, насыщает мальчишеский голод по сильному мужскому началу, гарантирует мир, покой, защищенность, безопасность. «Папа» для Никита не просто слово. Это символ перемен к замечательной, новой жизни, с игрушками, вкусными пирогами, доброй Аллой Аркадьевной, большим домом, садом и, главное, дружбой, которую затеял взрослый дядя.
— Ника…Никитенок, — дрогнул под напором Андрей. Как ни велико раздражение на Таню, а расположение к Никите сильнее. Она меня предала, думает Рощин, а я не предам мальчишку. Никогда не предам.
Скрипнула дверь в спальне Аллы Аркадьевны и голос Маши позвал:
— Бабушка!
Тут уж ни каких сомнений! Тут роли расписаны окончательно и бесповоротно: есть всевластная владычица и есть бесправная рабыня. Светятся глаза старухи при взгляде на Машу неземным обожанием, трепещет нежностью голос, руки сами собой тянутся погладить, пощипать, понежить розовые тугие щечки, кругленькую попку, маленькие пальчики.
— Здравствуй, мой котенок, мой зайчик, моя куколка. Как, моя ясочка, спала? Что, моей лапочке, снилось?
Как бусинки на четках перебирает Алла Аркадьевна титулы своей повелительницы. Котенок, зайчик, куколка, ясочка, лапочка. Истомившиеся без любви сердце изливается нежностью.
Таня в своей комнате лежит в постели, изучает белизну потолка, думает грустно: странные прихоти у судьбы. То ли в шутку, то ли всерьез собрала она пять одиноких людей. У каждого за спиной горе и пустота. У каждого впереди неразрешимые проблемы. Мужчина, накопив обиды, не верит женщинам, боится стать добычей для мелкой хищницы. Женщина, махнула на себя и будущее рукой, не живет — мается. Старуха, потеряв сына, дом, смысл жизни, доживает век в на чужих хлебах. Мальчик ненавидит родного отца-алкоголика. Девочка натерпелась бед, нахлебалась лиха так, что взрослому впору. Есть и шестой персонаж — дом. Большой удобный красивый, он скучает без шума и суеты, тоскует без хозяйки и любви.
