Джайлз Брандрет - Оскар Уайльд и смерть при свечах
— В Париж? — удивился Оскар. — Вы покидаете страну?
— Только на неделю. Un petit séjour,[92] не более того. Немного весеннего Парижа.
Оскар сделал маленький глоток вина.
— Только шотландец может считать дождливый день в конце января весной, — заметил он.
— Мы отправляемся туда из-за того, что в понедельник день рождения Вероники, — добавил Фрейзер. — Уверен, что Роберт не забыл эту дату.
Я не забыл. У меня уже был приготовлен манускрипт одного из моих любимых стихотворений прадедушки: «К чужим, в далекие края…».
— У мисс Сазерленд день рождения тридцать первого января? — спросил Оскар, когда Фрейзер вновь наполнил его бокал. Я заметил, что глаза Оскара бегают по комнате. — Любопытное совпадение, не так ли?
— Совпадение? — удивился Фрейзер. — О чем вы?
— У каждого из вас свой святой Эйдан.
— Извините, но я не понимаю, — сказал Фрейзер, возвращая бутылку мозельского в ведерко со льдом.
— Насколько я помню, у вас день рождения тридцать первого августа, в праздник святого Эйдана Линдисфарнского.
— Верно, таково происхождение моего имени, — сказал Фрейзер.
— А у вашей невесты день рождения ровно пять месяцев спустя, тридцать первого января в праздник святого Эйдана Фернского.
— Боже мой, — сказал Фрейзер, — действительно совпадение. Вы правы, но совпадение приятное.
— Конечно, — сказал Оскар. — Удивительно, что вы этого не знали. Неужели в Феттесе не учат дни святых?
— Но Феттес — шотландская школа, — ответил Фрейзер. — Очевидно, им не хватает времени на ирландских святых.
— Да, они оба ирландцы, — согласился Оскар. — Что ж, вы хоть это знаете.
Возникло неловкое молчание. Все мы смотрели в свои пустые бокалы.
— Еще вина? — спросил Фрейзер, вытаскивая бутылку из ведерка со льдом.
— Увлечение Оскара агиологией[93] граничит с манией, — заметил я.
— Как насчет святого Оскара? — улыбнулся Фрейзер.
— Такого пока нет, но я над этим работаю, — ответил Оскар. — Однако процесс может занять некоторое время. Я становлюсь весьма скрупулезным, когда дело доходит до мученичества.
— А мученичество обязательно?
— Вовсе нет, но оно помогает. Оба святых Эйдана мирно умерли в своих постелях. Вот вам и ирландское счастье.[94]
Фрейзер рассмеялся и вылил остатки мозельского в бокал Оскара.
— Позвольте мне принести еще одну бутылку. Потом я хочу сделать вам обоим предложение.
— Нет, благодарю вас, не нужно больше вина. Во всяком случае, пока. Мы пришли по делу.
— Я понимаю, — доброжелательно ответил Фрейзер, забрал наши бокалы и аккуратно поставил их на боковой столик. — Джентльмены, — продолжал он, указывая на кресла, стоящие перед камином, — быть может, нам лучше присесть? Я вас внимательно слушаю.
Оскар сел и закурил одну из сигарет, которые мы купили на станции в Эшфорде, потом улыбнулся Эйдану (вполне доброжелательно) и сказал:
— Эйдан, инспектор Фрейзер, выслушайте меня: Эдвард О’Доннел не виновен в убийстве Билли Вуда.
Эйдан сел в кресло и посмотрел Оскару в глаза.
— Оскар, вне всякого сомнения, это будет решать суд, а не мы, — сказал он. — Если О’Доннел не виновен, его выпустят на свободу. Если он убийца, его ждет виселица.
— Поверьте мне, он виновен во многом, — серьезно проговорил Оскар, — но только не в смерти Билли Вуда. Сегодня мы с Робертом разговаривали с миссис Вуд. Она сказала, что находилась с О’Доннелом во время убийства. Она готова дать показания под присягой.
— Конечно, готова. — Фрейзер наклонился к Оскару, положив локти на колени и сложив ладони, словно для молитвы. — Вероятно, она вам также рассказала, если только вы сами раньше об этом не узнали, что она замужем за О’Доннелом. Она не слишком надежный свидетель, Оскар, и не может давать показания в защиту мужа. Она солжет, чтобы спасти человека, которого любит.
— Вы так считаете?
— Уверен! Вы должны меня понять! — Фрейзер хлопнул ладонями по коленям. — Она лжет, чтобы защитить человека, которого любит, а также, вполне возможно, и себя.
— Что? — воскликнул Оскар, швырнув сигарету за каминную решетку и поднимаясь на ноги. — Вы думаете, она виновна в убийстве собственного сына?
— Она будет не первой матерью, участвовавшей в убийстве своего ребенка.
— Это нелепо! — вскричал Оскар. — Нелепо и отвратительно!
— Отвратительно, да, — спокойно ответил Фрейзер, — но вовсе не нелепо… — Помните экономку, которая открыла вам дверь в тот день в доме двадцать три на Каули-стрит? Нет сомнений, что она соучастница убийства. Так кто же она? Вы ведь ее видели, Оскар, назовите мне имя.
— Я ее не видел.
— Нет, видели, Оскар. Она открыла вам дверь. Вы сами мне сказали.
— Я не обратил на нее ни малейшего внимания.
— Однако кое-что вы все же заметили, Оскар, разве не так? Когда вы с Робертом пришли ко мне в первый раз, вы рассказали о том, что видели на Каули-стрит. Вы действительно сказали, что не можете описать экономку, за исключением одной детали. Вы обратили внимание на нечто красное. Теперь припоминаете?
— Да, — сказал Оскар. — Красная шаль или шарф, платок, или брошь…
— Или яркое родимое пятно на шее…
Оскар умолк и повернулся к зеркалу, висящему над камином. На каминной полке лежала пара венецианских карнавальных масок, сувениры, привезенные Вероникой из ее любимого города. Оскар провел пальцем по краю одной из масок, словно проверяя, осталась ли там пыль. Фрейзер встал и положил руку ему на плечо. Оскар поднял голову. Оба отражались в зеркале — необычная пара: последний портрет принца-регента кисти сэра Томаса Лоуренса, а рядом Данте, нарисованный Россетти.[95] Когда их взгляды встретились, Фрейзер улыбнулся.
— Оскар, давайте будем друзьями, — сказал он. — Забудем об этом деле! Поедем в Париж! Возьмем Роберта! У нас есть билеты Артура. — Он повернулся ко мне. — Вы ведь поедете с нами, Роберт? Я знаю, Вероника будет рада. Уговорите Оскара, если он будет отказываться. — Фрейзер снова повернулся к Оскару, который пристально смотрел в зеркало. — Вас нужно уговаривать, Оскар? Поедем, шотландец предлагает вам немного весеннего Парижа…
Оскар улыбнулся. Мне вдруг показалось, что его лицо превратилось в маску. Я не мог понять, о чем он думает — об О’Доннеле или Сюзанне Вуд и ее возможном участии в убийстве сына, или об Эйдане Фрейзере и его удивительном предложении присоединиться к нему и его невесте ради короткой поездки в Париж.
— Ответьте мне на один вопрос, Эйдан, — бесстрастно проговорил Оскар. — Когда мы встречались в последний раз, вы сказали, что собираетесь попросить миссис Вуд опознать отсеченную голову ее сына, но вы этого не сделали — почему?
— Потому что решил, что так поступать не следует, Оскар, — без промедления ответил Фрейзер. — Потому что вы и Конан Дойл сказали, что потрясение может ее убить. К тому же я обнаружил, что Беллотти, ваш друг Беллотти, готов опознать юношу.
Оскар прищурился.
— Вы беседовали с Беллотти?
— О да, — кивнул Фрейзер. — Я с ним беседовал. Он очень охотно и подробно отвечал на мои вопросы, и я много от него узнал.
— И он готов дать показания? — спросил Оскар, все еще обращаясь к Фрейзеру через зеркало.
— Он готов, однако вам нечего опасаться. Мы гарантируем конфиденциальность всем участникам его необычного клуба, не имеющим отношения к убийству Билли Вуда. Беллотти надеется вернуться в дело, как только закончится суд. Я обещал ему, что столичная полиция оставит самого Беллотти и его клиентов в покое, если они не будут давать поводов для публичных скандалов.
— Значит, Жерар Беллотти будет вашим ключевым свидетелем?
— Да, Беллотти совсем не так слеп, как делает вид. Вы ведь тоже с ним говорили?
— Да, — ответил Оскар.
— А он, случайно, не назвал настоящее имя Дрейтона Сент-Леонарда?
— Нет, — ответил Оскар.
— Я так и думал, — сказал Фрейзер. — Дрейтон Сент-Леонард, если верить Беллотти, nom de guerre Эдварда О’Доннела.
Наступило молчание.
— Ну, — наконец сказал Оскар, медленно отворачиваясь от зеркала и обращаясь непосредственно к нам. — Наверное, это все.
Он улыбнулся. Одна маска сменила другую. Я не мог понять, как он отнесся к словам Фрейзера, но настроение у него заметно улучшилось.
— Париж весной, вы говорите? — Он потер ладони. — Почему бы и нет? Спасибо за приглашение, Эйдан. Если Роберт свободен в следующие несколько дней, я тоже постараюсь перенести свои дела на другое время. — И вновь настроение у него стремительно изменилось, его охватило возбуждение. — Вы намерены похитить нас на ночном поезде, Эйдан? Или у нас есть еще время для новой бутылки мозельского?
Мы не уехали на ночном поезде. Мы остались на Лоуэр-стрит, семьдесят пять, и выпили две бутылки превосходного мозельского, после чего отправились в «Кеттнер» для легкого ужина — бараньи отбивные, жареный картофель и шпинат.
