Лев Портной - Акведук на миллион
— Жан, обожди на улице. И смотри, чтобы ваньку нашего не увели, — велел я французишке и без церемоний переступил порог. — Нам нужно поговорить.
— Что случилось? — Женщина отступила в глубь коридора.
Глаза ее округлились, но испугалась она не нас, а наших вестей, женским чутьем угадав недобрых посланников.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Елена… Елена Дмитриевна, — ответила она. — А сын наш — Андрюша…
«Полный мой тезка», — с грустью подумал я, а вслух попросил:
— Позвольте пройти.
Я взял Елену Дмитриевну под локоть и повел в дом. Юноша шел впереди, освещая путь. Женщина всхлипнула, ноги ее подкосились, я подхватил ее и понес на руках.
— Что происходит? — спросила по-французски Алессандрина.
— Следуй за нами, — ответил я.
В комнате я усадил хозяйку на диван и только тогда произнес страшные слова:
— Елена Дмитриевна, муж ваш погиб…
Она зарыдала, а Холмогоров-младший срывающимся голосом крикнул:
— Кто вы? Откуда вам это известно? Это ошибка! Какая-то нелепость! Папенька жив!
Он кинулся к матери в ноги, та обхватила его голову и завыла, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Это вдова и сын человека, убитого на Моховой, — пояснил я Алессандрине.
Откуда-то из глубины дома явилась на шум опрятная старушка и кинулась к вдове и сыну.
— Авдотья! Авдотья! — запричитала Елена Дмитриевна. — Васеньку убили! Авдотья! Васеньки больше нет!
— Господи, помилуй! Господи, за что?! — заплакала старушка.
— Обождите! Обождите! Еще ничего не известно! — вскричал юноша, высвободившись из рук матери и глядя на меня снизу вверх. — Кто вы?!
— Я граф Воленский Андрей Васильевич, а это графиня де ла Тровайола. Мы случайно стали свидетелями того, как… как погиб ваш отец. Не успели защитить его… Простите нас…
Молодой человек выпрямился, глаза его сощурились, словно он вспомнил или понял что-то важное.
— Убили! Они убили папу! — произнес он.
Я схватил его за руки:
— Кто — они? Кто? Скажите, мы должны изловить этих злодеев!
— Этот человек! Он частенько наведывался к папеньке!
— Алессандрина! Помоги им! — нетерпеливо попросил я успокоить рыдающих женщин и за руку отвел юношу в сторону. — Кто этот человек? Кто?
— Я не знаю, не знаю. — Он встряхнул головой, и по щекам его потекли слезы. — Он не назывался. И папенька… папенька не говорил ничего…
— Расскажите, что знаете, — потребовал я.
— Он чего-то хотел от папы… Папа боялся его… Он всегда становился мрачным после этого гостя… — Холмогоров-младший говорил прерывающимся голосом и вдруг, быстро взглянув на мать, прошептал: — А еще! Знаете, он до девок был охоч, этот человек. Все время папу подбивал, чтобы тот сводил его к московским девкам. Он, знаете, так говорил: «Давай, Василий Васильевич, пройдемся по звездам, телескопы выдвинем». Думал, я не пойму…
— Послушайте, — перебил я юношу. — А с кем работал ваш папа?
— Они работали втроем, — ответил молодой человек. — Пескарев…
— Знакомая фамилия… — пробормотал я.
— …и голштинец фон Штейниц, он проживает неподалеку, на Никитской. Тут за углом…
— Мы сходим за ним, — сказал я, рассудив, что лучше голштинец за углом, чем Пескарев, фамилию которого где-то я недавно встречал, а где — запамятовал.
В это мгновение с улицы донесся отчаянный крик Жана Каню. Не сговариваясь, мы с Алессандриной бросились к выходу. Холмогоров-младший последовал за нами.
Французишка валялся в грязи и сучил ногами. Две черные фигуры склонились над ним. Один незнакомец держал Жана за руки, а другой душил.
— Heus-Deus! — вскрикнул я, на ходу выхватывая шпагу.
Незнакомец, державший Жана, подпрыгнул и сунул руку под полу шинели. Я сделал выпад, но противник увернулся.
Алессандрина тем временем тоже поспешила на помощь к мосье Каню. Раздался сдавленный крик, мой противник развернулся и бросился наутек. Я обернулся и увидел графиню с окровавленным кинжалом в руке. Жан со стоном поднимался с земли, а душегубец лежал лицом вниз.
— Ты убила его! — воскликнул я.
— А ты хотел познакомиться? — жестко ответила Алессандрина.
— Я хотел бы его допросить…
— Извини, спасала жизнь твоему слуге, — буркнула она.
— Жан, ты жив? Что произошло? — Я ощупал руки и плечи извалянного в грязи мосье Каню.
— Кажется, жив, — прохрипел он и повернулся к графине. — Благодарю вас, мадемуазель! Я обязан вам жизнью!
— Господи, что происходит? Мир сошел с ума! — воскликнул Холмогоров-младший.
— Сударь, барин! — промолвил Жан. — Вы помните-с, как ездили к княжне Нарышкиной?
— При чем здесь Нарышкина? — удивился я.
— Этого господина, — французишка кивнул на труп, — я видел-с возле дворца Нарышкиных-с, пока дожидался вас. И возле нашего дома в Санкт-Петербурге-с встречал-с его. И теперь-с он откуда-то взялся. И ему очень не понравилось, что я узнал-с его…
— Очень не понравилось, — повторил я. — Заметно. Что ж, Жан, искренне желаю, чтобы ваша следующая встреча состоялась нескоро. Но почему ты молчал до сих пор? Почему не сказал, что за мною следит этот тип?!
— Я только сейчас это понял-с, — пожал плечами французишка. — А в Петербурге-с не придал-с значения. Думал, совпадение-с…
— Это они? Они убили папу? — Юноша с ужасом смотрел на тело.
Я ухватил труп за волосы, приподнял голову и обождал несколько мгновений, пока с мертвого лица стекала грязь.
— Нет, не он, — сказал я.
Молодой человек всхлипнул. Я разжал руку, и голова плюхнулась в грязную жижу.
— Отправляйтесь домой, запритесь и никому не открывайте, пока не появится полиция, — сказал я тезке. — А мы должны срочно навестить фон Штейница.
Мы отправились втроем на Никитскую улицу. В этот раз на стук вышел дворник. Я втолкнул его внутрь, мы вошли следом и остановились в сенях.
— Поднимите немедленно господина фон Штейница! — потребовал я.
— Так ночь же, ево благородие почивать изволят, — возразил мужик.
Я двинул ему по зубам, и он побежал исполнять поручение. Мы остались в кромешной темноте.
Спустя несколько минут забрезжил слабый свет, послышались шаркающие шаги. Вышел фон Штейниц — представительный господин в длинной белой сорочке и ночном колпаке с подсвечником в руке. Дворник с опаской выглядывал из-за тучной фигуры, в эти часы походившей на привидение.
— Я чиновник по особым поручениям, — соврал я, — граф Воленский Андрей Васильевич.
— Что случилось? — Немец с трудом подавил зевок.
— Господин фон Штейниц, нужна ваша помощь. Ваш коллега Василий Васильевич Холмогоров убит…
— Как — убит?! — Фон Штейниц перестал вращать полусонными глазами и уставился на Алессандрину.
Она кивнула.
— Бог ты мой, — прошептал он и, стянув с головы колпак, уткнулся в него лицом.
От нетерпения дрожь побежала по моим рукам: мы находились на верном пути! Я был уверен, что к утру раскрою заговор полностью.
— Страшный, страшный человек… — бормотал фон Штейниц.
— Кто? — зарычал я. — Имя, назовите имя!
Немец затряс головой:
— Не знаю, не знаю… Он общался только с коллегой Холмогоровым. Василий лишь упомянул, что это делается в интересах Аракчеева…
— Аракчеева! Длинный, Бульдог — вот, значит, это о ком! Но что, что они собирались сделать?
Фон Штейниц вновь покачал головою:
— Не знаю… Я спрашивал, но коллега Холмогоров отвечал: лучше не знать…
Он не договорил. Дворник, державшийся за спиной ученого, выпучил глаза, протянул руку, указывая на кого-то у меня за спиной, и проблеял:
— Э… э-э-э…
Я успел обернуться, когда раздался оглушительный выстрел. Слабый свет метнулся по стенам, и Жан Каню с Алессандриной присели, схватившись за головы. Свеча погасла, в темноте рухнуло на пол что-то тяжелое, а на улицу выскользнула черная фигура.
— Убили!!! Убили!!! — раздался истошный вопль дворника.
Я бросился к выходу, распахнул дверь. На улице горели костры, и при их свете я мельком увидел, как дворник выбирается из-под навалившегося на него тела фон Штейница. Лицо немца было обезображено выстрелом в глаз.
По улице в сторону Моховой мчалась коляска, запряженная парой рысаков. Рядом с нами громыхнул новый выстрел. Я отпрыгнул в сторону, но обнаружилось, что стреляла Алессандрина. Она целилась в удалявшийся экипаж.
— Кажется, промахнулась, — с досадой промолвила она, опуская руку.
— Откуда у тебя пистолет? — изумился я.
— Позаимствовала у господина, который хотел убить твоего камердинера, — ответила графиня.
— Сударь, а не лучше-с отправиться в полицию-с? — дрожащим голосом промолвил французишка.
Лучше было бы остаться у графини Неверовой, говорили глаза кота Нуара, в которых зелеными огонечками плясали отблески костров.
