Лев Портной - Акведук на миллион
Лучше было бы остаться у графини Неверовой, говорили глаза кота Нуара, в которых зелеными огонечками плясали отблески костров.
— Хуже, Жан, много хуже, — ответил я.
На углу коляска свернула к Тверской. Я шагнул к дому, откуда доносились причитания на немецком языке, но вдруг послышался топот копыт: с другой стороны улицы мчались четверо всадников.
— Бежим! Бежим отсюда! — скомандовал я.
Мы выскочили на Моховую, пересекли улицу и оказались возле купеческого, судя по виду, дома, огороженного забором. Я вырвал кота из рук камердинера и перебросил через тын.
— Жан! Давай туда! — приказал я.
Французишка перемахнул через забор.
— Принимай ее сиятельство графиню! — крикнул я.
Я подсадил Алессандрину, а затем последовал на ту сторону сам. Собаки залились лаем, но, к счастью, они были привязаны. Мы спрятались в тени от сарая, примыкавшего к забору, и прильнули к щелям в частоколе.
Всадники в военных мундирах появились на Моховой и закружились напротив нашего убежища, разбираясь, куда скакать дальше. Затаив дыхание, я следил за ними. Рядом застыл французишка. Я хотел нащупать руку Алессандрины, чтобы приободрить ее, но графини рядом не оказалось. Я оглянулся, пытаясь разобрать в темноте, куда она запропастилась, и заметил черную тень над головой.
Алессандрина с крыши сарая прыгнула на верхового офицера, сбросила его на землю и, пришпорив коня, помчалась по направлению к Тверской, куда укатила коляска с убийцами. Двое всадников ринулись за нею, третий остался помочь товарищу.
Сброшенный с лошади офицер, разразившись отборной руганью, поднялся на ноги. Грязь ручьями стекала с него. Бездомные бродяги, гревшиеся у костра, принялись над ним потешаться, а несколько псов, подбежав поближе, облаяли его и с пренебрежительным тявканием вернулись к огню. Офицер отер лицо, и при свете луны я узнал того самого драгуна, с которым столкнулся в доме Рябченко и которого позднее подослал ко мне столичный обер-полицеймейстер.
Убийца! И здесь тут как тут этот убийца! А значит, я вплотную приблизился к заговорщикам! Вот только Алессандрина зачем-то выкинула геройский трюк.
Оба офицера повернулись к нам. Верховой, привстав в седле, пытался заглянуть через забор. Мой старый знакомец, имевший, как я теперь разглядел, звание майора, вытащил пистолет и громко спросил:
— Есть там кто еще?! А ну, выходи!
Не успел я решить, что лучше — принять бой или попробовать улизнуть, — как подоспела неожиданная помощь: бродяги повскакали на ноги и двинулись на офицеров.
— Что, ваш блаароть?! Грязь не нравится?! А мы так вот живем! И те щас покажем!..
— Черт подери! — чертыхнулся майор и пригрозил приближавшейся толпе: — Ну, обожди, сволочь! Попляшешь еще!
Однако обучение танцам он решил отложить до другого случая, запрыгнул на лошадь к товарищу, и они умчались.
— Фу! — с облегчением выдохнул Жан. — Сударь, барин, пойдемте-с в полицию!
— Пойдем-пойдем! — с сарказмом откликнулся я. — На нас с тобою и повесят эти убийства!
От греха подальше я решил не показываться мужикам у костра, хотя они и выручили нас. Мы с Жаном пересекли двор и перебрались через забор к Неглинке. От реки тянуло нечистотами.
— Фу, — поморщился я.
— Вонища такая-с, словно со всей Москвы merde под кремлевские стены-с валят-с, — высказался французишка.
— Помалкивай, умник! — рассердился я.
Со смертью фон Штейница ниточка оборвалась. Оставался некто Пескарев. Нужно было еще в Казенной палате уточнить его адрес, но я не подумал об этом и, где его искать, не знал.
И теперь куда больше, чем заговор, тревожила меня судьба Алессандрины. Ее поступок представлялся мне глупой выходкой в стремлении к эмансипации. Я не думал, удастся ли ей захватить убийцу. Я мечтал об одном: поскорее увидеть ее, живой и невредимой.
Глава 20
Мы обошли купеческие лавки и вышли к перекрестку, откуда брала начало Тверская. Потрескивали костры, ворчали собаки и вполголоса переговаривались бродяги. Куда пропала Алессандрина и драгуны во главе с майором-убийцей, я не знал.
— Ну что же, нам осталось одно: вернуться в гостиницу, ждать возвращения графини и молить Бога, чтобы с нею ничего не случилось, — промолвил я.
— Это даже лучше-с, чем идти в полицию, сударь, — обрадовался французишка.
— Хорошо бы найти извозчика…
— Да где его-с в этой Москве найдешь? — вздохнул Жан.
Дул промозглый ветер. Но с досады даже от холода укрываться не хотелось. Я шел против ветра, словно надеялся что-то исправить, победив стихию. Упрекал себя, что потерял уйму времени утром, пока осматривал акведук, ротонду и мытищинские колодцы. Нужно было сразу же засесть за изучение финансовых отчетов.
Эх, хорошо Герарду! Человек живет с чувством исполненного долга: он построил водопровод, построил грандиозный акведук, со дня на день горожане начнут получать чистую воду, а все остальное Иван Кондратьевич считал шелухой, и эта шелуха легко отлетала перед судом его же совести. Он посвятил мне целый день, с удовольствием показав работу свою и своего наставника, генерал-поручика Фридриха Вильгельма фон Бауэра, хотя наверняка считал меня таким же воришкой, как и прочих чиновников.
Я физически ощутил в руках тяжесть медного соска, по которому стекала вода. А Иван Кондратьевич стоял рядом и на примере обычного рукомойника объяснял принцип работы городского водопровода. Герард-старший даже не подозревал, насколько это наглядное пособие оказалось точным. Замысел заговорщиков заключался в том, чтобы, как в домашнем рукомойнике в нижний резервуар попадает грязная вода, в водозаборную ротонду на Трубной площади должна попасть вода отравленная.
А значит, где-то выше по течению кто-то должен пустить в ход свои грязные руки…
Акведук! Вот где заговорщики намерены отравить воду!
Вспомнил вымощенную кирпичом дорожку, ведущую в кирпичный бункер. Иван Кондратьевич тогда сказал:
— Склад сделали эти… с Моховой…
На Моховой проживал Холмогоров, именно его неизвестный кукловод и заставил подготовить злодейский план. Скорее всего, в этом бункере и хранятся ядовитые минералы!
— Жан! Нужно найти приличного извозчика! Поедем в Ростокино! — скомандовал я.
До места мы добрались под утро. Увидев акведук, Жан несколько раз осенил крестом себя, а заодно и кота — Нуар так и сидел на руках французишки. Признаться, в этот час и на меня архитектурное творение фон Бауэра и Герарда произвело жуткое впечатление. Акведук выглядел чем-то нездешним, от него веяло ужасом. Не легкой стрелою, а тяжелой громадиной уходил он в пространство, исчезал в утренних сумерках и казался мостом, перекинутым через Стикс, а не Яузу.
— Сударь, зачем-с это? — прошептал французишка. — Это дело полиции…
— Идем, — оборвал я его.
Мы прошли по кирпичной дорожке. Три ступени вели вниз ко входу в бункер. Я обнажил шпагу и спустился к массивной двери. Жан остался наблюдать за мной сверху. Я толкнулся в запертую дверь, ударил несколько раз кулаком.
Неожиданно послышался шорох — черная тень выросла за спиною французишки. Неизвестный толкнул Жана в спину, и мосье, взмахнув руками, свалился прямо на меня. Взвизгнул кот Нуар. Раздался скрежет, дверь открылась, из темного проема вылетел приклад, и от удара в голову я потерял сознание.
Из небытия возвратил меня голос Жана Каню.
— Эх, сударь, сударь, барин-с вы мой, я же говорил-с, надо было идти-с в полицию, — причитал французишка. — А еще лучше-с кинуться в ноги вашей доброй тетушке-с…
Я пошевелился и понял, что лежу на твердой поверхности, а голова на каком-то возвышении — как выяснилось, на колене моего камердинера.
— Сударь! Вы живы?! — обрадовался Жан.
— А то бы ты стал труп держать на коленях, — буркнул я.
Я потрогал шишку на лбу и поморщился от боли. Голова гудела, но могло быть и хуже. Я решил еще несколько минут полежать, не двигаясь и не открывая глаз. По затхлому запаху и так понимал, что нас заперли в каменном подвале.
Откуда-то со стороны раздался чей-то слабый голос:
— Господа, будьте осторожны, там, по левую руку от вас…
Французишка подпрыгнул так, что моя голова, потеряв опору, ударилась об пол.
— Что?! Кто здесь?! — завопил он.
— Жан! — взвыл я. — Ты что, смерти моей захотел?!
— Барин, сударь, я думал-с, мы тут одни-с!
Я моргнул несколько раз, но ничего не увидел — вокруг царила кромешная тьма.
— Heus-Deus! Я ничего не вижу! Я ослеп! — вскрикнул я, в панике ощупывая глаза.
— Вы не ослепли, — послышался давешний тихий голос, — мы находимся в подземелье… здесь ни окон… ничего…
— Heus-Deus! — вновь воскликнул я и добавил, воздев очи горе и осенив себя крестом: — Мог бы лучину хоть самую захудалую послать, я же столько раз ставил свечи в церквях!
