Воздушный замок (ЛП) - Уэстлейк Дональд

– Ребята! – взывал он. – Я ветеран! Я служил в вермахте! Разве мы, парни в форме, не должны держаться вместе?

Без толку. Никакого отклика, никакого сочувствия. Эти чёртовы полицейские, наверное, слишком молоды, чтобы помнить вермахт. [18] Собственно, в какой-то момент все вокруг стали слишком молоды, чтобы помнить вермахт.

Снаружи стояла полицейская машина – того же пыльно-зелёного оттенка, что и форма полицейских, с ярко-синей мигалкой на крыше и чёрными надписями «POLIZEI» на каждой двери. Полицейские принялись запихивать Руди в салон, когда рядом возник ещё один человек в форме – явно офицер, очевидно в плохом настроении и, по-видимому, желающий выслужиться.

– Итак, – произнёс высокий, худой и суровый на вид офицер, – вы его взяли.

– Да, герр обер-лейтенант, – ответил первый полицейский, становясь по стойке смирно.

– Задержан на месте преступления, – добавил второй полицейский, также вытягиваясь в струнку.

– Очень хорошо, – произнёс офицер, лёгким кивком выражая одобрение. – Просто замечательно.

Полицейские расцвели от этой скудной похвалы, застыв почти в полной неподвижности.

– Вас представят к награде, – пообещал офицер, снова кивнув, и щеки полицейских раздулись от гордости. Затем офицер добавил: – Теперь я беру дело в свои руки. Отведите его к моей машине.

– Да, герр обер-лейтенант! – хором ответили оба полицейских.

Руди тем временем прекратил свои бесполезные мольбы и уговоры и смотрел на офицера остекленевшими глазами с каким-то паническим неверием. Он даже не сопротивлялся, пока полицейские вели его по тёмному кварталу к чёрному «Мерседесу», припаркованному под уличным фонарём. Офицер коротко махнул в сторону задней двери.

– Усадите его, – сказал он.

Полицейские подчинились. Стекло задней двери было опущено, и Руди тут же высунул голову наружу, с приоткрытым от изумления ртом глядя на офицера. Тот обратился к полицейским:

– Возвращайтесь к своей работе. Удачи.

– Спасибо, герр обер-лейтенант, – дуэтом отозвались те.

Отдав честь, оба полицейских быстро вернулись к своему автомобилю и уехали. Офицер продолжал стоять на тротуаре, глядя им вслед, а Руди по-прежнему пялился из окна машины на точёное лицо офицера. Наконец, когда полицейская машина отъехала достаточно далеко, Руди тихо и неуверенно произнёс:

– Герман?

Герман дожидался, пока автомобиль полицейских не исчезнет из виду.

– Герман Мюллер? – полушёпотом повторил Руди.

– Подожди, – велел Герман. – Они могут объехать квартал и вернуться.

– Я всегда обожал тебя, Герман, – сказал Руди с широкой обаятельной улыбкой. – Ты ведь веришь мне, правда? Я всегда говорил, что ты настоящий принц. Спроси кого хочешь. Я всё время о тебе говорю. «Этот принц, – говорю я. – Герман Мюллер, настоящий принц».

– Тише, Руди.

– Тебе идёт форма. Замечательно на тебе смотрится.

Наконец, Герман убедился, что полицейские уехали с концами, быстро уселся за руль «Мерседеса» и завёл двигатель. Руди наклонился вперёд, положив руки на спинку переднего сиденья.

– Мы слишком редко видимся, – сказал он.

– О, теперь всё изменится, – ответил Герман, трогаясь с места. – Мы будем видеться очень часто.

Глубоко в глуши Шварцвальда находилась гостиница «Ледерхозен», похожая на самые большие в мире часы с кукушкой в стиле барокко: прекрасное нагромождение резного дерева, оленьих рогов, альпенштоков, пивных кружек, знамён и прочих gemütlichkeit, [19] причём почти всё – подлинное.

На парковке перед гостиницей стояли четыре огромных заказных автобуса, украшенные плакатами вдоль бортов: «Сыновья гор. 23-й ежегодный поход с пикником». Изнутри гостинцы доносились мощные и радостные звуки, вырывающиеся из сотен крепких мужских глоток; мужской хор распевал «Я – счастливый бродяга».

Однако в самой гостинице не было никаких поющих обладателей крепких мужских глоток. Вместо них в дальнем конце большого зала с высоким потолком, заставленного длинными столами, из граммофона разносилась запись песни «Я – счастливый бродяга», исполняемой сотнями крепких мужских глоток.

За столами развалились сотни пятидесятипятилетних толстяков в кожаных шортах, выглядевших так, словно накачивались пивом не меньше месяца без перерыва. Они пребывали в сонном, полубредовом, почти коматозном состоянии; попросту говоря, вырубились. Происходящее напоминало результат газовой атаки.

Вырубились все, кроме одного. По залу расхаживал один-единственный человек по имени Отто Берг. Он был одет и выглядел так же, как все мужчины в беспамятстве, но в то же время отличался от них. Во-первых, он был в сознании, в бодром и трезвом уме, и твёрдо стоял на ногах. Во-вторых, он занимался тем, что обшаривал карманы остальных.

Вероятно, это была крупнейшая в истории обчистка карманов у пьяных. На спине Отто Берга висел открытый рюкзак, и он, прохаживаясь меж своих спящих «благодетелей», беспрестанно швырял в рюкзак часы, кошельки и кольца. Рюкзак уже ощутимо потяжелел.

Вдруг краем глаза Отто заметил движение – отнюдь не своё. Тяжёлая дверь в конце зала, рядом с граммофоном, медленно отворялась. Отто тут же рухнул на ближайшее свободное место за столом и притворился бессознательным. В окружении таких же неподвижных тел он стал всё равно что невидимым.

Через открытую дверь внутрь нерешительно, осторожно и неохотно вступил Руди Шлиссельман. Он был в облачении официанта – чёрном фраке и белой рубашке с чёрным галстуком-бабочкой – и нёс в руках поднос с пивными кружками. Стараясь смотреть одновременно во всех направлениях, с панической заискивающей улыбкой, то мельком появляющейся, то исчезающей с лица, Руди крался по залу, шепча:

– Отто? Отто?

Никто не мог расслышать этот шёпот в зале, заполненном звуками хора «счастливых бродяг», и никто его не услышал, включая человека, к которому обращались по имени. Вернее, он не слышал шёпота Руди, пока одно из «Отто?» не совпало с паузой, когда хористы на записи делали вдох. К тому же Руди в этот момент находился неподалёку от притворяющегося бессознательным Отто. Стечение этих обстоятельств позволило Отто расслышать своё имя, произнесённое шёпотом. Он опасливо оглянулся, увидел проходящего мимо Руди, выпрямился и прошептал:

– Руди!

К сожалению, хор уже перевёл дух и снова зазвучал во всю мощь; Руди ничего не услышал. Отто поднялся из-за стола, догнал Руди и хлопнул его по плечу. Затем пришлось с замиранием сердца ожидать, пока перепуганный до смерти Руди балансирует подносом с полными кружками. Но поднос не опрокинулся, грохот разбивающихся кружек не потревожил спящих за столами, и Отто с Руди не были мгновенно растерзаны на части толпой пятидесятипятилетних толстяков. Крепко удерживая поднос в руках, Руди сумел столь же крепко взять в руки себя самого. Обернувшись, он прошептал:

– Отто! Вот ты где!

– Руди? Что ты здесь делаешь?

– Я же местный дилер «Фольксваген», – кисло ответил Руди. – Что, по-твоему, я здесь делаю? Пойдём скорей, а то у меня руки уже отваливаются. – И он поставил поднос с кружками на ближайший стол.

– Пойдём? – До Отто не сразу дошёл смысл слов. – Куда пойдём?

– Со мной, естественно.

– Но я пока не могу уйти, – сказал Отто. – Я ещё не закончил.

Руди наградил его полным презрения взглядом.

– Что тебе ещё надо – их шнурки от ботинок? Я здесь с Германом Мюллером, и на кону большой куш.

Отто огляделся по сторонам с некоторым сомнением, затем пожал плечами.

– Эх, будь что будет, – сказал он. – Это мероприятие ежегодное, закончу в следующем году.

3

Отель «Вандом» на Рю-де-ля-Пе [20] в первом округе Парижа предназначался для тех редких изысканных особ, что считали «Ритц» слишком аляповатым. Его просторный, но довольно тёмный холл столь плотно укутан коврами и парчой, что звуки событий майской революции 1968 года, [21] развернувшейся снаружи, не проникли дальше второго ряда пальм в горшках. Постояльцы могли быть уверены: никакие напоминания о том, что на дворе двадцатый век, не потревожат их сон. Если, конечно, администрация не совершит ошибку, предоставив номер не тому человеку, вероятность чего невелика, благодаря заоблачным ценам.