Воздушный замок (ЛП) - Уэстлейк Дональд

– Что?

Мужчина приподнялся, избавив Рене от большей части своего веса – по крайней мере, он оказался джентльменом. Затем он протянул руку к прикроватной лампе и зажёг её. Рене, щурясь от жёлтого света, увидела над собой улыбающееся лицо Жана Лефрака.

– Привет, любовь моя, – сказал он.

– Жан! – забыв обо всём, воскликнула Рене. – Что ты здесь делаешь?

Соблазнительно улыбаясь и по-прежнему прижимаясь к ней нижней частью тела, Жан ответил:

– Мне нужно обсудить с тобой одно дело, сладкая.

Рене кивком указала на кровать.

– Такими делами я не занимаюсь.

– Ну конечно, – сказал Жан, ещё сильнее прильнув к ней бёдрами, – но мы можем во время разговора совместить приятное с полезным…

Рене двинула его коленом – Жану это явно не понравилось, судя по тому, как его лицо исказилось и побледнело, а также по тому, как обессиленно он обмяк и не стал возражать, когда Рене сбросила его с себя на другую сторону постели.

– Давай обойдёмся без приятного, – сказала она.

Высвободившись, Рене встала, одёрнула свой чёрный кашемировый свитер и подтянула узкие чёрные брюки. Жан по-прежнему лежал на кровати, скрючившись на манер креветки.

Рене стояла перед зеркалом, взбивая волосы, когда Жан, наконец, выпрямился и сел, двигаясь вяло, словно усталый старик. С трудом перекатившись на край кровати и осторожно свесив ноги, он заметил:

– У тебя всегда было туго с чувством юмора, Рене.

Глядя на его отражение в зеркале, Рене изобразила притворно-сочувственную улыбку.

– Бедный мой котик, я сделала тебе больно?

– До свадьбы заживёт, хвала небесам.

Рене повернулась.

– Рада это слышать. Теперь я не прочь услышать и всё остальное.

Жан взглянул на неё, и Рене прочла по глазам, что он раздумывает: не продлить ли свои страдания ради сочувствия – которое, в итоге, могло вылиться в то, чего он изначально добивался. Но затем он осознал, что с Рене эта уловка вряд ли сработает. Она поняла, что их платонические отношения восстановлены, когда Жан, наконец, пожал плечами и произнёс:

– Ладно. К делу.

Несмотря на будний день, бистро «Шагрен» было переполнено. Это заведение на Монмартре неподалеку от района Пигаль [12] предназначалось для рабочего класса и привлекало весьма суровую, немногословную и фаталистически настроенную публику, которой было глубоко безразлично – четверг сегодня или какой-то другой день. Какая разница, а?

Над монотонным гулом разговоров «за жизнь» разносились звуки пианино. Они вновь и вновь складывались в одну и ту же мелодию, затянутую, но усечённую, цепляющую за душу, но нагоняющую тоску, что-то напоминающую, но не подражающую. Само пианино – потасканный инструмент, стоявший в дальнем углу длинной, прокуренной, переполненной людьми комнаты – скрывало музыканта от посторонних глаз.

Пианиста звали Шарль Муль. Невысокий, худощавый и жилистый человек неопределённого возраста, где-то около сорока, с вытянутым костлявым лицом, изборождённым морщинами. В углу рта торчала сигарета, а в тёмных глазах читалась история многих надежд, разбитых во многих бистро по четвергам. Впрочем, по вторникам тоже.

Драка разгорелась вскоре после восьми. Двое мужчин, сидевших за столиком в центре зала, внезапно набросились друг на друга с кулаками. Две женщины за этим же столиком вскочили на ноги, выхватив ножи, спрятанные за поясами чулок. Один из драчунов, сбитый с ног ударом кулака, отшатнулся к соседнему столику, опрокинув кружку пива на колени посетителю. В мгновение ока потасовка переросла во всеобщую схватку. Посыпались удары кулаками, а заодно стаканами, бутылками, ножами, стульями, столами и, порой, даже официантами.

И над всем этим побоищем продолжало звучать пианино. Защищённый вертикальной стенкой своего инструмента и погружённый в свои мысли, Шарль Муль играл, не обращая внимания на крики, ругань, угрозы, стоны раненых, грохот ломаемой мебели и, наконец, нарастающий вой приближающихся сирен: ИИИ-УУУ, ИИИ-УУУ! Нескончаемо бренчала та же мелодия, та же сигарета тлела в уголке рта Шарля, то же отрешённое выражение застыло в его пустых глазах.

В бистро вломились полицейские, размахивая дубинками. Они восстановили порядок, но сперва усугубили хаос – напомнив старую поговорку про омлет из яиц. Однако им не потребовалось много времени, чтобы охладить пыл драчунов, и полисмены начали выводить способных передвигаться на улицу, к автозакам. За теми, кто утратил способность стоять на ногах, прибыли машины скорой помощи. Вскоре в бистро «Шагрен» вновь наступила тишина, не считая этой про́клятой мелодии.

Официанты выбрались из безопасного укрытия на кухне и занялись расстановкой по местам столов и стульев, уборкой обломков и наведением порядка. Бистро погрузилось в некое вымученное опустошённое затишье, а Шарль продолжал играть.

Именно в этот момент появились Жан Лефрак и Рене Шатопьер, словно невзначай проскользнув в зал. Они заказали перно (для Рене) и кассис (для Жана), [13] после чего направились мимо пустых столиков к пианино, облокотились на него, поставив бокалы на крышку, и взглянули сверху вниз на Шарля.

Первым заговорил Жан:

– Привет, Шарль.

Шарль поднял глаза, грустно улыбнулся, затем вновь опустил взгляд на свои пальцы, летающие по клавишам. Музыка не прервалась ни на секунду.

– Привет, Шарль, – добавила Рене.

Не глядя на них, Шарль ответил:

– Привет, Жан. А, Рене, рад тебя снова видеть.

– Я никуда и не исчезала, – сказала Рене.

– C'est la vie, [14] – заметил Шарль, пожав плечами.

– Марон сказал мне, что ты здесь, – произнёс Жан.

– Пианино – лучше не придумаешь, – ответил Шарль, – когда хочешь побыть наедине со своими мыслями.

Оглядев пустой зал, Рене сказала:

– Дела тут идут так себе.

Её раз пожав плечами, Шарль ответил:

– Ну, это же будний вечер.

– И то верно.

– У нас тут недавно была небольшая заварушка.

Жан сказал, решив переходить к делу:

– Слушай, Шарль, не хочешь ли поработать по-крупному?

Шарль снова пожал плечами.

– Естественно, – сказал он.

– Тогда идём.

Шарль задумался, продолжая играть. Наконец, он в очередной раз пожал плечами и произнёс:

 – Ладно, почему бы и нет? – Потом добавил: – Рене, могу я попросить тебя о помощи?

– Всё, что угодно, Шарль, – отозвалась она.

Шарль кивнул на раскрытые ноты на пюпитре.

– Не перевернёшь ли страницу?

– Конечно.

Склонившись над пианино, Рене перевернула страницу. Шарль прищурился на новые ноты и доиграл мелодию до конца.

– C’est fini, [15] – сказал он, вставая из-за инструмента.

По узкому каналу, отходящему от чуть менее узкого, ответвляющегося от чуть более широкого, вытекающего из довольно-таки широкого, соединяющегося с Гранд-каналом Венеции, скользила гондола с поющим гондольером. Пел он не особенно хорошо, но, по крайней мере, знал итальянские слова.

В гондоле расположились двое. Милая дама из Огайо в сопровождении отнюдь не милого Анджело Сальвагамбелли. Эти представители двух разных миров нежились вместе, нашёптывая друг другу ласковые пустячки.

Навстречу гондоле, надёжно перегородив ей путь по каналу, выплыла гребная плоскодонка. В ней, энергично работая веслом, сидела Роза Палермо. Роза не прекращала грести, пока лодка не врезалась в нос гондолы, заставив её резко остановиться и сбросив гондольера в мутные воды канала, оборвав на полуслове его песню.

Милая дама из Огайо и Анджело Сальвагамбелли прервали свой обмен нежностями, испуганно уставившись друг на друга.