Скрип на лестнице - Айисдоттир Эва Бьерг

Как только она взошла на свой этаж, дверь квартиры напротив открылась.

– Привет, – поздоровался соседский парень. Он прислонился к дверному косяку и улыбнулся ей. – Я вроде слышал, как ты домой пришла.

«Наверное, он поджидал и прислушивался», – подумала про себя Эльма и издала беззвучный стон.

– Я вот чего думаю: хочешь баночку пивка? – прибавил он. Но едва он увидел выражение лица Эльмы, его улыбка исчезла. – Хотя я и не навязываюсь.

– Я его лучше на потом оставлю, – Эльма наигранно зевнула. – Я сейчас просто срублюсь.

– Ничего, – подмигнул он. – Если передумаешь, просто постучись в дверь.

Эльма улыбнулась ему и поспешно закрыла дверь своей квартиры. Наконец-то одна! Она легла на диван и закрыла глаза. В этот вечер она еще раз увидела Аусу, уже в полицейском управлении, но та не была в состоянии более подробно рассказать, что произошло. Плакать она перестала, просто сидела, сосредоточенно смотря перед собой, и молчала. Похоже, она была в другом месте, вдали от всей этой суеты, бурлившей вокруг нее.

Акранес 1992

Она несколько дней провозилась, переделывая деревянный поддон из магазина в плот. Она однажды наткнулась на него, пока бродила по берегу. Одна доска была сломана, но починить ее не составляло труда. Муж Соллы охотно дал ей и доски, и гвозди, и одолжил молоток. Правда, посмотрел он на нее недоверчиво и спросил, зачем ей все это, так что ей пришлось побыстрее соображать. Плот должен был оставаться ее секретом.

Погода была хорошая, можно было весь день провести на улице и не замерзнуть, и никому это не показалось бы странным. Она никому не рассказывала, что задумала. Никому не рассказала папину легенду про Хельгу, которая уплыла на плоту в Гренландию. Она понимала, что это явно невозможно, и вся эта история – наверняка выдумка, но для нее это было неважно. По крайней мере, она могла мечтать, что куда-то уплывет. Воображать, что может переплыть море на плоту и что его выбросит на сушу в новом интересном месте. Далеко и от мамы, и от Сары с Магнеей, и от хозяина дома. Она будет свободна от всего этого, – и сама эта мысль уже дарила ей радость. Но все же ей становилось тяжело, стоило ей подумать о Саре. Сара больше всех ранила ее. Если б Сара все еще была ее подругой, все остальное было бы неважно.

Думая о Саре, она так злилась, что чувства просто захлестывали ее. В голове начинало стучать, и этот стук заглушал морской прибой. Она чувствовала, что кончики пальцев у нее дрожат. Обычно ей становилось легче, если как следует пнуть что-нибудь незакрепленное. Однажды она растоптала морских улиток, приклеившихся к камням. Но порой как будто ничто в мире не могло унять ее внутреннего беспокойства.

Она не слышала, как они подошли: ведь она стояла и забивала в свой плот гвозди тем самым молотком.

– Ты чего делаешь? – услышала она сзади. Она быстро обернулась. Они обе стояли на утесе над ней. Магнея – чуть впереди и с вызовом смотрела на нее. Сара избегала глядеть в ее сторону и стояла, опустив глаза себе под ноги.

– Ничего, – ответила Элисабет и вновь повернулась к плоту.

– А чего у тебя мама такая уродина?

Эта гадкая реплика принадлежала Магнее. Элисабет не стала отвечать, притворилась, что не слышит, и продолжила возиться с плотом.

– Элисабет! – резко произнесла Магнея.

Та не отреагировала, и Магнея продолжила:

– Элисабет! – Голос был громкий, а тон повелительный. – Я тебя спрашиваю: почему твоя мама такая уродина? А папа у тебя потому помер, что не захотел с такой уродиной жить?

Элисабет ощутила, как ее бросило в жар. Она заносила молоток и снова и снова вколачивала гвозди. Она почти не слышала голоса Магнеи за ударами стали, обрушивающейся на шляпку гвоздя. От натуги у нее заболели руки.

И вдруг на нее посыпался песок. Песчинки застряли в волосах, проникли за ворот футболки. Она остановилась и стала моргать. Песчинки нашли дорогу и в глаза, и в рот. Она услышала у себя за спиной смех Магнеи.

Тут она не смогла совладать с собой: ее рука непроизвольно поднялась. Она мгновенно развернулась и кинула как можно сильнее. Но в Магнею молоток не попал.

А Сара схватилась за лоб и упала. Ее голова ударилась об утес, по камням потекла ярко-красная струя крови.

– Ты что наделала? – Голос Магнеи слегка дрожал, она боязливо озиралась.

Элисабет не шевелилась. Она стояла как вкопанная и смотрела, как Магнея тормошит Сару, но ничего не происходит. «Что ты натворила?» – повторила Магнея и тотчас расплакалась. Элисабет не отвечала. Она не могла сказать, сколько времени они стояли в бездействии. Просто стояли и ждали: что Сара пошевелится или что кто-нибудь придет, – но никто не пришел. И Сара не двигалась.

– Нас в тюрьму посадят, – шепотом проговорила Магнея. – Тебя в тюрьму посадят.

– Заткнись, Магнея, – шикнула на нее Элисабет и подошла к Саре. Она подтащила к ней плот и попыталась взгромоздить на него тело Сары. «Помогай мне!» – приказала она Магнее, которая просто стояла и смотрела.

Наконец им вдвоем удалось переложить ее на плот. Элисабет сняла с нее обувь и потащила плот к морю. Она зашла в воду до пояса – и только тогда плот наконец закачался на волнах и поплыл вдаль. А она снова вернулась на берег, где за ней наблюдала Магнея. Ее лицо было красным, зареванным. Элисабет встала перед ней и стала смотреть на нее. Магнея перестала плакать, лишь всхлипывала.

А потом они ушли, каждая своей дорогой.

На следующий день Ауса выглядела совсем по-другому. Эльма с удивлением рассматривала ее. Она сидела прямо и смотрела то на Эльму, то на Сайвара. Эльма не могла не заметить, что она слегка улыбается.

Хёрд попросил Эльму с Сайваром провести допрос, сказал, что он, мол, слишком близко знаком с Аусой, чтобы заниматься этим. Эльма вздохнула с облегчением. Не то чтобы она в принципе не доверяла своему начальнику – но сейчас она была с ним согласна. Когда Эльма пришла, Хёрд был занят разговором с Бьяртни. Его зычный голос раздавался из телефона, а Хёрд терпеливо отвечал. Эльма не могла не пожалеть Хёрда.

– Надеюсь, ночью вы не испытывали неудобств, – начала Эльма, слегка улыбаясь Аусе, хотя ситуация была далеко не радостная.

– Отнюдь нет, – высокопарно ответила Ауса. – По-моему, никогда я так хорошо не спала. – Она тихонько откашлялась, а затем заговорила: – В день, когда пропала моя дочь, погода была хорошая. Ночью шел дождь, и листья на деревьях только начали распускаться, и в воздухе стоял этот восхитительный весенний аромат – просто очарование! Я помню, что утром вышла в сад, стала пропалывать и поливать семена, которые только что закончила сажать. Я выпила чашку кофе на террасе – мне было приятно сидеть на улице. – Она посмотрела сперва на одного, затем на другого допрашивающего, и в ее лице стала видна боль. – Я всегда думала, что, если случится что-нибудь плохое, я это почувствую. Ну, знаете, говорят о такой вот связи, что родители чувствуют, когда с их детьми происходит что-то нехорошее. Наверное, поэтому я всегда и жила с этим чувством вины. Мне всегда казалось: я должна была понять… должна была ощутить, что что-то такое творится. Но у меня даже подозрений не закрадывалось. День был чудесным до самого вечера. Я до вечера не удивлялась, отчего ее все нет. – Ауса сделала паузу и попросила стакан воды. – Мы нашли ее ботиночки на берегу. А саму ее так и не нашли. Мою доченьку не нашли. Я до сих пор вижу ее как живую, такой, какой она была в то утро. В своем розовом платьице, в белых колготках с розовыми сердечками, которые ей так нравились. – По щекам Аусы покатились слезы, и она моментально утирала их своей шалью. Она попросила салфетку и высморкалась. – Представляете, она навсегда такой и останется. Навек девятилетняя. А взрослой уже не будет.

– А что вам сказала Элисабет, когда недавно приходила к вам? – спросил Сайвар.