Скрип на лестнице - Айисдоттир Эва Бьерг

– Сайвар! – тихонько позвала она и жестом велела подойти.

– Если ты об этом думаешь, то я тебя туда поднимать не собираюсь, – отрезал Сайвар. Он боязливо огляделся по сторонам.

– Да никто не увидит, – заверила его Эльма. – Скорее, дай мне, куда поставить ногу, мне только посмотреть, там ли машина.

Сайвар застонал, но уступил ей и нагнулся, сплетя пальцы рук, чтобы Эльма смогла поставить ногу ему на ладони.

– Только быстрее: я не знаю, как это объяснять, если кто-нибудь нас увидит.

Эльма сбросила один ботинок и поставила ногу на широкие ладони Сайвара. Затем она подтянулась до окошка и попыталась заглянуть внутрь.

– Мне так мало видно, там слишком темно. Там машина, но ее передней части я не вижу.

Она снова надела ботинок, а Сайвар распрямился.

– Ну, а теперь скорее прочь отсюда, – сказал он и зашагал, а Эльма за ним. Он вздрогнул, когда мимо проехала машина. А Эльма рассмеялась.

– Ты, я вижу, не такой уж адреналиновый наркоман? – усмехнулась она.

– Я в полиции служу – ответил он. – Уже одно это говорит о том, что я вполне себе адреналиновый наркоман.

– В полиции Акранеса?

– С тех пор как на работу поступила ты, у нас работы стало достаточно, – поспешил оправдаться Сайвар.

– Да, пожалуй, это расследование я бы для полиции Акранеса будничным не назвала.

Был уже пятый час, и они решили повременить с визитом к Рунару, чтобы застать его дома, а не отвлекать от работы. Эльма откинулась на сиденье в машине и почувствовала, как на нее наваливается усталость. По радио передавали спокойную музыку, и она на миг закрыла глаза.

– Что такое с этой машиной: стоит мне прислониться к спинке сиденья в ней, как я тотчас чувствую усталость, – сказала она, зевая.

– Давай немножко прогуляемся пешком, – предложил Сайвар. Машина остановилась, и Эльма открыла глаза. Они стояли на Брейдин. Она и не заметила, что Сайвар поехал этой дорогой.

– Морской воздух тебя взбодрит. – Он улыбнулся ей, и Эльма почувствовала, как на душе у нее стало тепло. Ей вспомнился парень – сосед напротив. В последние дни она входила в дом и выходила из дома буквально бегом, чтобы только не встретиться с ним.

Они прошли мимо поддона, на котором были написаны черным маркером часы работы нового маяка по-английски и по-исландски. Этот маяк вдруг стал популярной достопримечательностью, и на фотографии, прикрепленной к поддону, можно было видеть, каким будет новая планировка местности. В детстве Эльмы маяк и его окрестности были нетронуты и прекрасны во всем своем несовершенстве. Никаких туристов – только море, птицы и два маяка.

– Сейчас здесь лучше всего бывать зимой, – сказал Сайвар, словно прочитав ее мысли. – Тогда здесь народу меньше всего.

– Но тогда эта темнота. Световой день длится всего пять часов, если повезет.

– Темнота тоже красива, – возразил Сайвар. – Темнота зимой мне даже нравится, она меня не напрягает. А когда солнце светит сутки напролет, я просто бешусь.

– Я с тобой полностью согласна, – ответила Эльма. – Большинству это так нравится, а вот я не могу заснуть, когда по вечерам солнце сияет. И все же я скучаю по солнцу. Я была бы не против сделать перерыв в зиме. Уехать туда, где светит солнце.

Они уселись на скамейку возле нового маяка и стали смотреть на море. За гладью воды виднелись огни Рейкьявика. Эльма с наслаждением любовалась волнами и вдыхала соленый морской воздух. Все было таким мирным и красивым. Казалось уму непостижимым, что на этом самом месте произошло нечто ужасное. Элисабет лежала всего в нескольких шагах от них. Эльма представила себе темные волосы на волнах и заплывшие глаза. Те самые глаза, принадлежавшие красивой маленькой девочке на фотографии.

Она по-прежнему была убеждена, что Магнея что-то скрывает. И полностью уверена, что в детстве с Элисабет что-то произошло. Кто-то же сделал этот снимок!

Она перебрала в уме всех членов той семьи. У Хендрика и Аусы горе в доме можно было чуть ли не пощупать руками. А может, все это она просто увидела в Аусе. Та явно была совсем убита горем. Самого Хендрика Эльма видела лишь мельком, но и тогда он излучал уверенность в себе. Как и его сын. Бьяртни явно умел придавать своему лицу такое выражение, которое лучше всего подходило к тем или иным обстоятельствам. Поначалу он даже очаровал ее. А еще, конечно, Тоумас – паршивая овца в семье. О Тоумасе Эльма знала только то, что он без колебаний поднимал руку на свою жену и явно кормился от благосостояния брата.

Эльма была погружена в свои мысли, когда вдруг почувствовала, как ее руки, держащейся за скамейку, касается рука Сайвара. Сперва она думала, что это прикосновение вполне может быть случайным. Но Сайвар не убирал руки. Она продолжала смотреть прямо перед собой и наслаждалась ощущением исходящего от него тепла. Так они сидели еще недолго, пока Сайвар не забрал руку и не встал.

– Ну, что, пошли? – сказал он. – Ты, наверное, замерзла.

Эльма кивнула. Пока она сидела рядом с ним, холод мало-помалу отступил.

Они поехали дальше в молчании. Эльме хотелось что-то сказать, но она не знала что. Она несколько раз принималась открывать рот, но тотчас закрывала снова: слова не приходили. Она на удивление сильно ощущала присутствие Сайвара рядом. Ей было трудно не смотреть на него, не разглядывать его руку на рычаге переключения скоростей, бороться с желанием дотянуться до нее. Когда они остановили машину у сырого холодного многоэтажного дома, нужный момент уже прошел и стало поздно что-то говорить.

– Наверное, он уже пришел домой, – сказал Сайвар, поднимая глаза наверх здания. Белая краска была в плохом состоянии и кое-где уже начала отслаиваться. В саду вокруг дома красовались лишь старый забор, детская горка и песочница, где вместо песка возвышалась гора увядшей травы и стеблей конского щавеля. Они подошли к подъезду и нашли звонок домофона с именем Рунара. Им ответил хриплый голос. После того как Эльма и Сайвар представились, их впустили.

Рунар, или, как его звали, Рабби, был малорослый, худой, и его изборожденное морщинами лицо говорило о том, что на своем жизненном пути он испытал немало. Он недавно закончил вычищать мусорные камеры города, от него все еще пахло мусором, но это ему, кажется, не мешало. Его квартира пропахла сигаретным дымом и чем-то кислым – Эльма так и не поняла, чем именно. Они последовали за Рунаром в гостиную, где он предложил им сесть на истрепанный кожаный диван, казалось, вот-вот готовый развалиться. Кроме этого дивана, мебели в гостиной почти не было: только крошечный журнальный столик, заваленный хламом, и телевизор на небольшой полочке. Зато весь пол был покрыт книгами, журналами и кабелями. Стены были голыми, лишь над диваном висело небольшое распятие.

Когда они спросили Рунара, помнит ли он Хатлу, его взгляд сделался далеким, а пока он говорил, он смотрел на стену.

– Хорошие времена были, как я помню, – сказал он, улыбаясь самому себе. – Тогда ты просто тусовался и пока ни на что жестко не подсел. Это было еще до того, как все покатилось под откос и вся жизнь начала вертеться только вокруг одного. Тогда у меня была работа. Я на несколько недель кряду выходил в море, а значит, пока я был на берегу, у меня было достаточно времени, чтобы потрясти ширинкой.

– Вы помните, что у Хатлы была маленькая дочка? – спросила Эльма. Она сидела на краешке дивана, стараясь как можно меньше соприкасаться с его поверхностью. – Ее звали Элисабет.

Рунар кивнул и что-то промычал. Он отер пальцы и стал смотреть на темно-коричневый паркет.

– Вы помните, что она там была? – снова спросила Эльма, так и не услышав от Рунара ответа. – Пока вы веселились, она, видимо, сидела в своей комнате на верхнем этаже. Вы ее так и не видели? Она никогда не выходила?

– Почему – выходила. Я ее видел… не могу сказать, как часто.

– Вы с ней когда-нибудь разговаривали? Заходили к ней в комнату? – Сайвар пристально смотрел на Рунара.