Скрип на лестнице - Айисдоттир Эва Бьерг

Тот поднял глаза и стал переводить взгляд то на Эльму, то на Сайвара:

– Это что за…? Это вы о чем? Вы меня в чем-то обвиняете?

– Вы знаете, чтобы кто-нибудь другой заходил к ней в комнату, пока вы веселились? – спросила Эльма.

Рунар скривил губы и помотал головой. Его взгляд убежал к окну, а потом снова перешел на собеседников.

– Вы уверены?

Рунар не ответил. Она выудил из кармана сигарету и закурил, не открывая окна. Маленькая квартирка быстро наполнилась дымом.

– Несколько дней назад ее обнаружили мертвой, – сказала Эльма. – Убитой.

– Я об этом слышал и видел ее фотографию в газетах, – ответил Рунар. – Вы же не думаете, что это как-то связано с тем?

– С чем связано? – Сайвар наклонился вперед и не мигая смотрел на Рунара. – Что мы должны думать, Рабби, с чем оно связано?

Рунару стало трудно усидеть на месте. Он сделал несколько глубоких затяжек, выдохнул дым в сторону, словно считал, что так он позже долетит до Эльмы и Сайвара. Эльма заметила, что на лбу у него выступил пот.

– А вы можете обещать, что то, что я вам расскажу, дальше не пойдет? – наконец спросил он. – Оно не от меня происходит.

– К сожалению, обещать такого мы не можем. Но если вы знаете что-нибудь важное и скрываете, то это преступление, и за него вам может грозить тюрьма.

Рунар вздохнул, затушил сигарету и провел по лбу рукавом.

– Ну да ладно, все равно мне терять нечего, – сказал он. – Правда, я сомневаюсь, что это важно. Это ведь женщина, которую обнаружили у маяка? Кажется, я ее узнаю. Такое лицо не забудешь. Такая миленькая маленькая девочка. – Он немного помолчал и лишь потом продолжил: – Ну. Я не знаю… у меня, в общем, нет никаких, знаете, веских оснований, чтобы подтвердить то, что я подозревал… что мы все подозревали… но он часто ходил к ней на верхний этаж. Приходил, пока мы веселились, и поднимался по лестнице. Мы ничего не слышали, ведь у нас музыка громко играла. Сколько времени он там проводил и что делал, я тоже сказать не могу. Когда веселишься, про время забываешь. Ну, во всяком случае, тогда я забывал. – Он улыбнулся, но глаза остались серьезными. – Но мы знали, что он туда ходил. И Хатла знала, но ничего не предпринимала. По-моему, она сама себя убедила, что там ничего такого… Что он с ней ничего не делает…

– А кто это был? Это Хендрик к ней ходил?

– А? Хендрик? – Рабби удивленно посмотрел на них и помотал головой. – Нет, это Томми был. Тоумас, брат Хендрика. Если он узнает, что я вам это рассказал, он меня разделает хуже, чем свою бабу! Пожалуйста, обещайте не говорить, что это я вам рассказал! Прошу вас!

Когда Хендрик вернулся домой, проведя весь день на поле для гольфа, ему показалось, что в жилище необычайно тихо. Он редко никого не заставал дома, и ему это не понравилось. Обычно Ауса сидела и вязала эту свою одежду, которая стала пригождаться только сейчас. Задумавшись об этом, он понял, что в последние дни она вела себя странно. Вернувшись из больницы, она сидела дома сложа руки, и он часто заставал ее за смотрением в окно на что-то непонятное. Что-то, что, наверное, никто не видел, кроме нее.

Он походил по дому в поисках каких-нибудь подсказок о том, куда она могла уехать. Ее сумочка была на своем месте: висела на батарее в прихожей. Но ее ботинок он не нашел. Может, она в саду. Летом, когда Ауса не вязала дома, она часто возилась в саду. Он подошел к окну гостиной и выглянул в сад, который выглядел весьма сереньким. У травы бурый оттенок, ветви голые. Он прищурил глаза в сторону кустов: ему показалось в них какое-то движение. Небось, котяра какой-нибудь. Он не любил этих подвижных созданий, которые могли внезапно выскочить с самой непредсказуемой стороны. При виде них его просто дрожь брала.

В кухне из крана капало. Хендрик попробовал закрутить его потуже, но капли по-прежнему падали – когда они разбивались о посеребренную сталь, раздавалось щелканье. И вдруг он услышал у себя за спиной скрип паркета и быстро обернулся. Но там никого не было, он был в доме один. Почему у него такое чувство, будто за ним кто-то следит? Он осмотрелся кругом в поисках чего-нибудь необычного, но все было на своих местах. Нигде ни малейшего беспорядка. Он прочистил горло и громко покашлял, но умолк, когда ему послышался шорох в гостиной. Он неслышными шагами пошел по коридору, его нервы были напряжены. Пульс бился так часто, что удары отдавались в голове, и дыхание стало тяжким и поверхностным.

Но в гостиной никого не было. Ну и дурака же он свалял! Он почувствовал себя глупо: надо же было пойти на поводу у воображения! В Акранесе бывало, что в дома вламывались воры, но он сомневался, что какой-нибудь вор примется за дело в такое время суток. Но факты были таковы: жители города больше не могли оставлять двери незапертыми. Кое-кто на этом уже обжегся. Вот поэтому он и оснастил свой собственный дом сигнализацией.

В гостиной его взгляд упал на фотографию на стене. Она была сделана в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году в их старом доме. На заднем плане виднелся белый вязаный крючком ламбрекен – работа Аусы, и розовые шторы. Он немного постоял, рассматривая фотографию, и почувствовал, как дыхание снова стало тяжелым, когда на него навалилась тоска. Он так скучал по Саре, что боль разлуки становилась почти физической.

Он попытался дышать ровнее. Он был уверен: после стольких десятилетий горя и печали сердце ослабло. Оно не выдерживало непомерных нагрузок. Это была одна из причин, почему он оставил работу. Он уже дважды ложился на операцию по причине сужения сосудов, и любое напряжение давалось ему с трудом. Впервые он почувствовал сердцебиение вскоре после исчезновения Сары. Тогда горе еще не стало реальностью. Он мало помнил то время – помнил только отчуждение между ним и другими. Его как будто не было для Аусы, а ее – для него. Но у нее всегда были подруги. Все наперебой стремились утешить ее, а ему доставалось лишь похлопывание по плечу. Как будто горе матери сильнее и крепче, чем горе отца. Он хорошо запомнил, как Тоумас много дней не показывался, и, хотя Хендрик не подал виду, его это задело.

Для Тоумаса его никогда как будто бы не было.

И снова этот скрип паркета, на этот раз возле кухни. Он быстро пошел назад – но там никого не было, и все оставалось нетронутым.

Он сел на стул у круглого стола, нагнулся и утер пот со лба рукавом. Когда он снова поднял глаза, его лоб опять покрылся потом: один из выдвижных ящиков был широко открыт. Он медленно встал, опираясь на тумбу, и дрожащей рукой задвинул ящик. Теперь он окончательно убедился: творится что-то странное. Еще несколько минут назад этот ящик был закрыт, в этом он не сомневался. Из крана по-прежнему капало, но в остальном было тихо.

Он медленно обошел одну за другой все комнаты. Их было не особенно много. В одной был письменный стол и книжные стеллажи, в другой – застеленная кровать для гостей, а в третьей – их с Аусой спальня. Когда он открыл дверь спальни, его глазам предстала неубранная постель, а шторы были задернуты. Ауса ушла, не застелив кровать? Быть того не может! Он знал свою супругу и понимал, что она никогда не стала бы оставлять комнату в таком виде. И тут его посетила мысль, что, наверное, с Аусой что-нибудь случилось. Ведь она несколько дней назад уже теряла сознание. Может, сейчас произошло то же самое. Но где же она тогда?

Ему осталось заглянуть только в ванную, в которую был ход из спальни. Открыв дверь, он увидел собственное лицо в зеркале над раковиной. Но это лицо в зеркале было не единственным.

Не успел он вымолвить слово или обернуться, как в его шею вонзилось холодное лезвие ножа.

Акранес 1992

Они все смотрели на нее встревоженными взглядами, которых она терпеть не могла. Ей казалось – как будто ей сейчас надо бы заплакать. Как будто они только этого и ждут. И ей почти хотелось оказать им такую любезность. Плакать-плакать, чтобы они ее утешали, говорили, что, мол, все будет хорошо – но она не могла. Слезы не приходили, – поэтому она просто смотрела в окно и старалась ни о чем не думать.