Александр Смирнов - Раб и Царь
И поэтому ты трясёшься от злости?
Слушай, достань водки, а то, как бы действительно не случилось чего.
Жена, видя, что сейчас с мужем лучше не спорить, не стала возражать.
Хорошо, — ответила она. — Только ты из-под стола то вылези.
Да, что ты, мать твою, привязалась с этим столом?
Прапорщик вылез из под стола, быстро прошёл в кухню, и плюхнулся за стол, на котором уже стоял горячий ужин. Жена почти бегом принесла водку и, поставив перед мужем стакан, наполнила его почти доверху. Муж залпом выпил, и его бледное лицо начало розоветь.
У вас убежал кто-то? — робко спросила она.
Да лучше бы уж убежал, сволочь!
Кто?
Да, Царь этот, чтоб его…
Какой царь? — недоверчиво переспросила жена.
Какой, какой? Обыкновенный!
Жена выразительно посмотрела на мужа и потихонечку стала отодвигать от него бутылку. Однако, убрать её незаметно, не удалось. Муж заметил маневр и резко вырвал из её рук водку.
Ты это чего? — при этом он налил себе ещё полный стакан и снова залпом выпил.
Жена на время от удивления потеряла дар речи.
Никита, ты же один почти бутылку выпил!
В том то и дело, что почти.
Прапорщик посмотрел на оставшуюся водку, и уже из горла допил всё до конца. Жена вся как-то вжалась в стул и испуганно, не моргая, смотрела на мужа.
Прапорщик заметил странное поведение жены и загадочно спросил:
Ты чего?
Я, ничего. А ты что?
А что я?
Ты сказал, что у вас царь обыкновенный.
Ну, Царь, и что? У зэка кликуха такая.
Ох, Господи! А я-то уж подумала, — и жена многозначительно покрутила пальцем у виска.
Честно говоря, ты недалека от истины. От него точно свихнуться можно.
Поэтому ты и хочешь, чтобы он убежал?
Зачем?
Ну, ты сам так сказал.
Да, нет. Это я в том смысле, что с ним мороки много. С другой стороны, какая с ним морока? Сидит спокойно, порядка не нарушает, и бежать никуда не думает.
Так в чём же тогда дело?
А дело в том, что кто с ним ни поговорит, все сразу как-то меняются. Вроде бы и тот человек, что и раньше был, а на самом деле и не тот вовсе.
Жена опять подозрительно посмотрела на мужа.
Вот взять к примеру нашего начальника, — продолжал прапорщик. — Мы же с ним ни один год знакомы. А сегодня вызвал его, поговорил с ним, и уже совсем другой человек.
О чём же он с ним говорил?
Кто же его знает? Только после того как они поговорили, я заглянул к полковнику, а на нём лица нет.
Как это нет?
А вот так: другое лицо.
Может быть, тебе показалось?
Ты, что меня за идиота принимаешь? Был полковник чёрный, а стал рябой. Пока с ним говорил, поседел весь.
Что же этот Царь ему наговорить мог?
Вот и я хотел узнать. А полковник так заорал на меня, что я сам чуть не посидел.
Ну, так ты бы подсадил к этому Царю стукача, он тебе всё бы и рассказал.
Я же говорю, что это невозможно. Любого отморозка к нему подсадишь, а от него уже не отморозок, а другой человек выходит.
Прапорщик почему-то перешёл на шёпот.
Ты представляешь, в нашей тюрьме стучать перестали. Это же нонсенс, такого нигде нет. А началось всё с того, как он одному зэку сказал, что тот умрёт. Это не байки, я сам всё своими глазами видел. Представляешь, Царь ему это сказал, а тот взял сразу и умер.
А ты сам с ним разговаривал?
Нет.
Ну, и правильно, что боишься.
Почему это я боюсь? — обиделся прапорщик.
Да, ладно тебе… Передо мной-то не надо хорохориться. Я же тебя насквозь вижу.
Чего ты там видеть можешь? Ничего я его не боюсь.
То-то ты такой взвинченный пришёл, и за бутылку сразу.
Никакой и не взвинченный. Просто выпить захотел.
Да если бы ты в нормальном состояние бутылку водки заглотил, тебя бы давно врачи откачивали бы, а у тебя ни в одном глазу.
Слушай, и вправду, я же целую бутылку оприходовал!
Вот и я говорю, не связывайся ты с ним.
Да с чего ты взяла, что это из-за него? Просто водка левая какая-то попалась.
То-то вы с шурином на прошлой неделе этой левой нализались, не знали, как и успокоить. — Жена внимательно посмотрела на мужа. — С левой бы у тебя голова болела бы. У тебя голова болит?
Нет.
Так вот ложись спать. Пусть теперь у твоего полковника голова болит.
Стоило только прапорщику коснуться головой подушки, как все проблемы перестали существовать. Не было ни полковников, ни царей. Не было вообще ничего. Был только сон без сновидений. Сон, который может быть только после выпитой бутылки водки.
Ему бы послушаться жены, проснуться утром, выпить рассольчика, навернуть тарелочку кислых щей, да и отправиться бы на службу выполнять приказ полковника, так ведь нет. Уже не Царь, а жена, как оскомина, застряла у него в зубах. Какой же он мужик, если советы бабы слушать будет? А это её: 'Ну, и правильно, что боишься!'. Это уж ни в какие ворота не лезет! Это кто боится? Он? Кого? Какого-то вонючего зэка? Да он таких зубров обламывал! Да, что там зубры? Воры в законе перед ним на цирлах ходили. А тут мальчишка сопливый. Тут не просто поговорить с ним надо, а поговорить с пристрастием, поговорить, так, чтобы этот Царь кровью харкал, чтобы в ногах валялся, вот как поговорить надо. Это уже не простое любопытство, здесь принцип. Тут уж или пан, или пропал.
После этого случая жизнь прапорщика каким то странным образом изменилась. От того спокойного, размеренного и полностью предсказуемого состояния, в котором он находился последние несколько лет, не осталось и следа. Вроде бы всё шло, как всегда, но что-то новое, неспокойное, постоянно теперь раздражало его. Где бы он ни находился, что бы ни делал, мысли его непременно вертелись вокруг Царя. Ноги сами, помимо воли, каким-то образом, приносили его к заключённому. И когда прапорщик пытался объяснить себе: зачем он здесь, и кто его сюда послал, то никаких объяснений в голову не приходило. Он заходил в камеру, садился на табуретку, и просто смотрел на Царя. При этом, то внутреннее состояние, которое не давало ему покоя ни днем, ни ночью, вдруг исчезало куда-то. Духовное равновесие, или точнее сказать — гармония, овладевала им, и он, поглощённый этой сладостной пучиной, сидел и ни только не мог, но и не хотел возвращаться в этот мир с его вечными интригами, с суетой, которая ровным счётом ничего не решала, а если что и приносила, так только вред. Он готов был сидеть в камере Царя вечно, но где-то далеко внутри его, остатки сознания делали своё чёрное дело. Они выводили прапорщика из транса и возвращали его в реальный мир. Он вставал и, понурив голову, молча, выходил из камеры. Стоило лязгнуть замку железной двери, как прапорщик вновь оказывался в этом привычном, злом, становившемся с каждым разом всё противнее и противнее мире. Раздражение, которое мучило прапорщика в последнее время, становилось ещё больше, а сознание, как у всякого русского человека, задавало только один вопрос: 'Кто виноват? Кто нарушил эту комфортную, привычную жизнь? Кто гложет его душу и днём и ночью? А, самое главное — зачем?'. Ответ напрашивался только один — Царь. Это всё он. Это всё из-за него. Всё тело прапорщика начинало трястись от злости, Он придумывал всевозможные каверзы, которыми можно будет раздавить, уничтожить своего обидчика. И он уже не шёл, а бежал в камеру, чтобы сразиться с противником: входил, садился на табуретку напротив Царя, и всё повторялось сначала.
Заключённые, сидевшие вместе с Царём, обычно не произносили ни звука, но однажды Скрипач нарушил эту традицию.
Что-то вы зачастили к нам, гражданин начальник.
Эта реплика моментально спустила прапорщика на грешную землю. Он вскочил с табуретки, и с удивлением посмотрел на Скрипача.
Я здесь потому что… — прапорщик вдруг понял, что ничего не может ответить.
Потому, что вы ушли оттуда, а куда дальше идти не знаете, — пришёл на помощь ему Царь.
Откуда, оттуда? — удивился прапорщик.
Оттуда, где теперь вас больше нет, — улыбнулся Царь. — Но вы не волнуйтесь, всему своё время. Главное решиться на первый шаг, а уж дальше всё само сложится.
Что сложится?
Неожиданно прапорщик осознал глупость своего положения. Он, как дурак, стоит перед зэками, а те несут какую-то ахинею и потешаются над ним.
Желваки заиграли на его лице, а тело задрожало от злости.
Ну вы ещё пожалеете, что связались со мгой, — процедил он сквозь зубы и вышел из камеры.
Когда сержант закрывал за прапорщиком дверь, до ушей донеслись слова Царя, которые предназначались Скрипачу:
До чего же трудно сделать этот первый шаг!
От этих слов прапорщик ещё больше разозлился. Он ничего не понял из того, что говорил Царь, но он прекрасно осознавал, что слова, которые он услышал, выходя из камеры, были о нём.
Доведённый своим положением до белого каления, прапорщик почти бегом уносил ноги от проклятой камеры. Неизвестно куда бы он ушёл, если бы голос дежурного офицера не остановили его.
