Евфимия Пащенко - Свой человек на небесах
Он открыл шкаф, извлек оттуда пачку пухлых, запыленных папок и положил их на стол перед закашлявшейся Ниной:
— Вот, посмотрите. Хотя вряд ли там найдется что-нибудь подходящее.
Нина Сергеевна, то и дело чихая и сморкаясь в платок, принялась просматривать содержимое папок. Чего в них только не было! И чертежи храма, и свидетельство об его регистрации, и договоры с пожарными, и переписка с местными уполномоченными по делам религий за разные годы… Ага, а вот и списки церковной двадцатки. Вспомнив, что отец Николай начал служить в Успенской церкви с 1945 года, Нина отыскала соответствующую папку и принялась просматривать списки, пока не добралась до 1960 года, в котором старца Николая Попова отправили за штат и новым настоятелем Успенского храма стал протоиерей Алексий Бондарь. При нем список двадцатки полностью поменялся. И первым был сменен староста, Петр Чупров… выходит, покойный муж дочери отца Николая был церковным старостой! Что ж, как говорится, новая метла по-новому метет. Вот и вымела всю прежнюю двадцатку…
Впрочем, не всю. Даже после смены настоятеля в списке церковной двадцатки продолжала фигурировать некая Степанида Григорьевна Анненкова. Несмотря на свою «дворянско-декабристскую» фамилию, женщина эта была прачкой. Судя по последующим спискам, Степанида Анненкова состояла в двадцатке до 1986 года, когда ей уже давно перевалило за 60. Вот бы с ней побеседовать — наверняка этой женщине есть о чем вспомнить и рассказать. Благо найти ее не составит труда: в списке членов двадцатки указаны их адреса. Степанида Анненкова живет на улице Пермской, 9. Если, конечно, за это время она не переехала куда-нибудь, или… дай-то Бог, если она до сих пор живет по указанному адресу!
* * *Выйдя из Успенского храма, Нина Сергеевна повернула направо и по мостику, перекинутому не то через узкую речонку, не то через широкую канаву, где безмятежно плескались дикие утки, вышла на Пермскую улицу. Улица эта представляла собой вереницу одноэтажных домов и домиков за деревянными заборами, из-за которых изредка слышался приветственный собачий лай. Вероятно, во оны годы именно таким был весь Михайловск… жаль, что сейчас он превращается в город безликих каменных многоэтажек. Но всему свое время, и, возможно, былое именно потому так отрадно нам, что ему уже никогда не суждено воскреснуть.
Погруженная в ностальгические мечты, Нина Сергеевна не заметила, как дошла до дома номер 9, немного покосившегося, но еще вполне добротного на вид. Судя по цветам на окнах и белой телевизионной «тарелке» под самой крышей, он был обитаем. Подойдя к калитке, Нина постучала. Через некоторое время щеколда скрипнула, и на пороге показалась круглолицая полненькая девушка лет восемнадцати, в джинсах и белой футболке, немного не доходившей ей до пояса, и с любопытством уставилась на Нину Сергеевну, одетую, ради похода в церковь, в длинную юбку, кофту с рукавами до запястий и с платком на голове.
— Здравствуйте. Вы к кому? — спросила она Нину.
— Простите, я ищу Степаниду Григорьевну Анненкову… — начала было Нина Сергеевна.
— А-а, Вы к бабушке! — оживилась девушка. — Баб, это к тебе пришли! Только говорите с ней погромче, она плохо слышит. Ба-аб, ты слышишь, к тебе гости!
Едва войдя во двор, Нина заметила маленькую старушку, которая, сидя на скамеечке у крыльца, перебирала красную смородину. Причем весьма ловко и проворно, даже без очков. Ее проворные руки работали без устали, так что казалось — красные ягоды сами падают в приготовленную для них эмалированную миску.
— Бабушка, к тебе гости! — повторила девушка, касаясь плеча старушки.
— А? — встрепенулась она, уставившись на Нину Сергеевну. — Это кто ко мне пришел? Вроде-ка я Вас не знаю…
На миг Нина призадумалась. Что же ей сказать? Назваться врачом? Но чем она это докажет? У нее нет с собой ни неврологического молотка, ни врачебной печати. Вдобавок, визит незваного врача может показаться хозяйке подозрительным. Что ж, опять придется прибегать к полуправде. Впрочем, Нина сделает это ради благой цели: должна же она наконец-то написать статью и книгу о старце Николае. Как там говорится: «Ложь — конь во спасение».
— Я из Успенской церкви… — произнесла она.
— Вот оно как! — заулыбалась Степанида Григорьевна. — Вот ведь радость-то какая: вспомнили старуху. Вот спасибо-то! Вот слава-то Богу!
Она радовалась, как ребенок. Зато Нине было стыдно. Не только за сказанную полуправду, но и за то, что эта женщина, проработавшая в церкви почти полжизни, на склоне лет оказалась забытой своими единоверцами. Конечно, «дело забывчиво», но разве это оправдание? Ведь, по большому счету, старухе надо совсем-совсем немного: чуть-чуть людского внимания, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Пожалуй, надо попросить отца Александра посетить Степаниду Анненкову: ей будет радостно увидеть батюшку, а ему наверняка будет интересно послушать ее рассказы о прошлом Успенского храма.
— Да что же это я болтаю-то? — спохватилась старушка, — Пойдемте-ка в дом. Чайком угощу со смородиновым вареньем — сама сейгод[29] варила. Вкусное вышло варенье: смородина нынче хорошая уродилась, не то что в прошлом году. Вы такого варенья, поди, и не едали…
Нина Сергеевна последовала за гостеприимной хозяйкой, предвкушая и угощение и беседу. Теперь она не сомневалась в том, что Степанида Григорьевна расскажет ей об отце Николае — радость развязывает язык любому человеку. А эта женщина сейчас так рада приходу гостьи, что выложит ей все без утайки. Впрочем, она, кажется, из тех людей, которые просто не способны хитрить и лукавить. Увы, сейчас таких людей становится все меньше…
Тем временем на столе в гостиной (впрочем, Степанида Григорьевна называла гостиную по-старинному «залом») появились не только чашки и обещанное вареньице, но еще и картофельные шаньги («сама пекла»), и даже графинчик с настойкой.
— Клюквенная настоечка-то, сама настаивала, правда, за клюквой уже второй год как не хожу, силы не те стали, — доверительно пояснила хозяйка, наливая по стопочке — себе и Нине.
Настоечка оказалась отменной, хотя довольно крепкой. Так что вскоре Нина и Степанида Григорьевна, словно две старые подруги, раскрасневшись и повеселев, повели между собой задушевный разговор:
— Я ведь не здешняя, — доверительно рассказывала Степанида Григорьевна. — Нас сюда в двадцать седьмом году из Пензенской губернии выслали. У отца лошадь да корова были, вот и раскулачили его, и всех нас сюда выслали. Отец в тот же год умер, и младший братик Вася… есть-то было нечего. Одна я осталась. И пошла работать в раковую больницу прачкой. Да еще и санитаркой подрабатывала: зарплата-то маленькая была, а жить как-то надо[30]. Всего-то я там навидалась, видала и как смерть за человеком приходит. Приходит она и протягивает ему смертную чашу, чтобы он ее выпил. А кто ее пить хочет? Ведь чаша-то эта ой какая горькая! Вот человек от нее голову и отворачивает… причем всегда налево… сколько раз примечала. Тогда смерть ему силой рот открывает и вливает в рот из чаши. Морщится человек, а потом губы оближет… глядь, а он уже дух испустил. Вот оно как бывает-то… а еще говорят, будто Бога нет…
— А с отцом Николаем Вы где познакомились? — спросила Нина, потрясенная не столько рассказом старушки, сколько теми спокойствием и простотой, с которыми она повествовала о самом страшном для человека — о расставании с жизнью.
— Да там же и познакомилась — в раковой больнице, — ничтоже сумняшеся, ответила Степанида Григорьевна. — У него жировик на плече был большой. Вот он и лег в больницу, чтобы тот жировик убрали. Там-то мы с ним и познакомились, и разговорились. Как он узнал, что я из высланных, говорит мне:
— А чего бы тебе, Степанидушка, не пойти в церковь работать?
— Что Вы, батюшка, — отвечаю. — Я ж не шибко боговерующая, ваших церковных порядков не знаю.
Только он мне в ответ:
— А тебе их и знать нечего. Ты только свое дело знай. Будешь прачкой работать: церковное стирать. И мое заодно постираешь, а я тебе за это приплачу. Ну как, согласна?
Подумала я — и согласилась. Деньги-то не лишние. Опять же, и батюшку обидеть жалко. Добрый он был. Вот и пожалел меня. После отца и матери никто меня не жалел, кроме него…
На глазах старушки показались слезы. Утерев их, она попыталась улыбнуться Нине:
— Да что ж это я? Лучше я Вам про батюшку расскажу, как он со мной однажды шутковал. Как выписали его из раковой больницы, главный врач тамошний, профессор Филатов, велел ему потом на прием явиться. А отец Николай то ли забыл, то ли некогда ему было, вот он все не идет да не идет. Тогда Филатов меня к нему и послал: мол, сходи да напомни ему, чтобы пришел. Очень он батюшку уважал — да как же его было не уважать! Редкой души был человек… Вот прихожу я к нему на Кемскую, 8 (там церковный дом стоял, где батюшка с семьей жил), а он, как увидел меня, обрадовался:
