Евфимия Пащенко - Свой человек на небесах
…В Успенском храме отец пятнадцать лет прослужил. Из них тринадцать лет был настоятелем. Вот, видите (он пролистал несколько страниц альбома и показал Нине фотографию отца Николая в рясе, с блестящим крестом на груди), каким он был тогда. А вот здесь (видите!) он на Пасхальной службе вместе с Владыкой Леонидом. Он отца очень уважал, и всегда другим священникам в пример ставил. При нем отец получил все церковные награды. И прихожане отца любили, и всегда верили, что он честен. Еще бы им его не любить! Он ведь с каждым человеком мог общий язык найти. С простыми людьми пошутить любил, вспоминал всякие забавные случаи из деревенской жизни — рассказчик он был отменный. С образованными да учеными тоже мог на любую тему поговорить — дивились они его знаниям. Кстати, видите эти книги? Большинство из них — отцовские. И Диккенс, и Куприн, и Пушкин, и даже медицинская энциклопедия. А сколько журналов он выписывал! От «Огонька» до «Знание — сила». Неудивительно, что кругозор у него был необычайно широким. И это удивляло людей, привыкших думать, что все священники — невежды и мракобесы. Один врач, знавший отца, мне о нем так рассказывал:
— Не думал я, что Ваш отец так много знает. А как поговорил с ним, понял: куда мне до него! Это мне впору у него учиться.
Так же и мой командир о нем говорил. А поначалу, когда я еще только-только в армию пришел, он требовал, чтобы я от отца отрекся. Пока сам с ним не встретился. Встретились врагами, а расстались друзьями: командир потом к моему отцу не раз приезжал: поговорить о рыбалке, об охоте, о книгах и просто «за жизнь». Правда, приезжал тайно: в те времена за подобные визиты да знакомства по головке не гладили — наказать могли. Ведь статья антисоветчика, за которую мой отец в лагерь попал, на нем всю жизнь висела. Лишь в 1989 году его наконец-то реабилитировали. Только отца моего к тому времени уже почти четверть века как не было на свете…
— А правда ли, что ему Божия Матерь являлась? — задала Нина Сергеевна давно вертевшийся у нее на языке вопрос.
— Не знаю, коллега, — ответил Владимир Николаевич. — Но киот на икону Божией Матери он и впрямь заказал. Это я хорошо помню. Потому что как раз в ту пору в отец устроил в Успенском храме ремонт. Точнее, тогда он заказал несколько киотов одному местному мастеру. Зайдете в Успенский храм — сами увидите. А вот почему он это сделал — врать не буду, он нам этого никогда не рассказывал. Но одно могу сказать точно — молился мой отец много и подолгу. Придет, бывало, из церкви (мы тогда жили на улице Больничной), выпьет стакан горячего чаю — и к себе в комнату. Мы тогда старались вести себя тихо, потому что знали — он молится. Где-то через час он выходил, и тогда мы всей семьей садились обедать. Это я хорошо помню. И нас он учил молиться как можно чаще, и на все праздники в храм ходить. А ведь тогда на Рождество и на Пасху возле храмов «комсомольские патрули» дежурили, с красными повязками на рукаве. Увидят, что парень или девушка в церковь идут, остановят и давай спрашивать: «Как фамилия, где работаешь?» Да и в будние дни в церкви такие люди стояли — правда, без повязок, а тоже смотрели-примечали, кто туда вошел. Так что не всякий человек в ту пору осмеливался в храм зайти. И все равно на праздники в церквях было полно народу. Особенно на Пасху. За два часа до Богослужения храм уже был полон. Со всех концов города приезжали, и с окрестных деревень, и с соседних островов… Так же и на Рождество было. Между прочим, чтобы тем прихожанам, которые жили за городом, легче было в храм добраться и потом домой вернуться, мой отец попросил у Владыки Леонида благословения делить Рождественскую службу на две части, и одну из них совершать вечером, а Литургию служить как обычно, в девять утра. Как они стали служить после того, как отца за штат отправили — не знаю. Мы ни на кого зла не держим…
Старик смолк и снова прихлебнул уже остывшего чаю. После чего заговорил снова:
— Отец умер перед Благовещением. В ту пору он уже четвертый год был за штатом. Утром поехал в собор, служил там вместе с епископом Нифонтом, который был у нас после Владыки Леонида. Исповедался, причастился и поехал домой на автобусе. По дороге почувствовал себя плохо, вышел и сел на лавочку у остановки. Одна прихожанка увидела его и побежала за нами. Мы его еще в сознании застали. Увидел он нас и говорит мне: «Володя, я сегодня причащался». И потерял сознание. Вызвали мы «Скорую», отвезли его в больницу, и той же ночью он умер. Судя по всему, от инсульта. А где он похоронен — Вы уже знаете. Памятник ему мы с сестрой поставили. Ну, а надпись — это он незадолго до смерти мне сказал, чтобы мы такую надпись на его надгробии сделали. Возможно, он предвидел, что скоро умрет.
Владимир Николаевич отставил в сторону пустую чашку и добродушно улыбнулся Нине:
— Ну вот, уважаемая коллега, я Вам и рассказал про своего отца. А в заключение скажу о нем словами шекспировского принца Гамлета: «Он человек был, человек во всем. Ему подобных мне уже не встретить»[28]. Думаю, теперь Вы узнали все, что хотели узнать, и удовольствуетесь этим. Не так ли?
…Лишь позднее, уже вернувшись домой, Нина Сергеевна поняла, что после разговора с Владимиром Поповым у нее не убавилось вопросов. Скорее даже их стало больше. Потому что сын старца Николая рассказывал о своем отце совершенно иначе, нежели старуха-прихожанка. Вдобавок, в его рассказе напрочь отсутствовали упоминания о каких-либо знамениях и чудесах, связанных с личностью покойного священника. Никаких «непростых людей», покаявшихся надзирателей и сгоревших храмов. Разумеется, свидетельству ближайшего родственника отца Николая следовало доверять больше, чем россказням постороннего человека. И все-таки как обидно, что в жизни отца Николая не было ни одного, хотя бы самого малюсенького, чуда!
Сожалея об этом, Нина не сразу поняла, что Владимир Попов не ответил на самый главный из интересовавших ее вопросов: почему отец Николай похоронен не возле Успенского храма, а на отшибе? И что за странную фразу он обронил ненароком: «мы ни кого зла не держим»? Что это — случайная оговорка? Или за этими словами скрывается новая тайна?
Нина снова и снова до мельчайших подробностей вспоминала свой разговор с сыном старца Николая. И вдруг в ее уме промелькнула догадка, которая одновременно была и загадкой — уж не оттого ли Владимир Николаевич так охотно согласился рассказать ей об отце, чтобы за кажущейся правдивостью и подробностью рассказа скрыть от нее некую тайну, связанную с именем протоиерея Николая? Не случайно же он завершил свое повествование словами: «Думаю, Вы узнали все, что хотели, и удовольствуетесь этим». Он явно не хочет, чтобы Нина Сергеевна продолжала выяснять подробности биографии его отца. Но почему? И не стоит ли Нине последовать его совету?
Впрочем, сможет ли тогда она написать книгу о старце Николае? Вряд ли. Вдобавок, и отец Александр наверняка захочет, чтобы Нина Сергеевна продолжала поиски: он явно заинтересован в том, чтобы все узнали: возле его храма похоронен старец, исповедник, подвижник. Нет, отступать уже поздно, придется идти до конца.
Однако кто, кроме родственников и прихожан, мог знать старца Николая? Разумеется, те, кто работал в Успенском храме в годы его настоятельства. И если при церкви существует какой-нибудь архив, там наверняка можно найти имена этих людей. Возможно, кто-то из них еще жив и согласится побеседовать с Ниной. Тогда есть надежда, что она наконец-то узнает правду о старце Николае.
* * *— Ну, Нина Сергеевна, хоть Вы человек и проницательный, но на сей раз ошиблись, — покачал головой отец Александр, когда в ближайший выходной Нина приехала к нему в Успенский храм, чтобы просмотреть пресловутый «церковный архив». — Никакого архива тут нет. Личные дела священников — в епархии. Кстати, я попытаюсь взять у Владыки благословение, чтобы Вам дали посмотреть дело отца Николая… но я поеду по делам в епархию только на следующей неделе. А здесь единственное, что у меня есть, — это журналы храма.
Он открыл шкаф, извлек оттуда пачку пухлых, запыленных папок и положил их на стол перед закашлявшейся Ниной:
— Вот, посмотрите. Хотя вряд ли там найдется что-нибудь подходящее.
Нина Сергеевна, то и дело чихая и сморкаясь в платок, принялась просматривать содержимое папок. Чего в них только не было! И чертежи храма, и свидетельство об его регистрации, и договоры с пожарными, и переписка с местными уполномоченными по делам религий за разные годы… Ага, а вот и списки церковной двадцатки. Вспомнив, что отец Николай начал служить в Успенской церкви с 1945 года, Нина отыскала соответствующую папку и принялась просматривать списки, пока не добралась до 1960 года, в котором старца Николая Попова отправили за штат и новым настоятелем Успенского храма стал протоиерей Алексий Бондарь. При нем список двадцатки полностью поменялся. И первым был сменен староста, Петр Чупров… выходит, покойный муж дочери отца Николая был церковным старостой! Что ж, как говорится, новая метла по-новому метет. Вот и вымела всю прежнюю двадцатку…
