Пол Клеменс - Снятие с креста
– Бывает, – отозвалась за шефа Катрин и презрительно скривила губы. – Порой полезна хорошая оплеуха в унылой череде успехов.
– Это Жерар Травель? – проявила Селин глубокое знание предмета. – Последний раз его брали в 96-м за кражу в «Салон де Пьютик»… Но почему он здесь лежит? Разве этот парень не покончил с прошлым несколько лет назад?
Полицейские переглянулись.
– Гкхм, – откашлялся сержант. – Этот парень, мадемуазель, действительно покончил с прошлым несколько лет назад. Но это не мешает ему здесь лежать. Вы приехали в Гвадалон по делу? Ваша фирма, если не ошибаюсь, разорвала договор с господином Раковским?
– Да, но… – Селин опять замялась, как-то беспомощно глянула на Анджея, словно просила поддержки. – Это не мешает мне проявить сочувствие к господину Раковскому и приехать спросить, как у него дела. Я открыто заявляла, что не согласна с решением руководства «Голиафа»…
– Да уж, господину Раковскому сегодня в первую очередь нужно ваше сочувствие, – развеселился сержант.
– Сегодня сочувствие в первую очередь нужно Жерару Травелю, – отрезала Катрин. – А господин Раковский может подождать. Сожалеем, мадемуазель Шаветт, но здесь не театральная постановка, требующая зрителей. Не могли бы вы подъехать в управление часика через два?
– Ах, какая женщина, – прошептала на ухо Изабелла. – Обратил внимание, как она на тебя смотрит? Не замужем, поди?
– Абсолютно, – буркнул Анджей. – Как статуя Свободы.
– Так займись на досуге. Надо же ассимилироваться в местный социум… Послушай, Анджей, – Изабелла подозрительно закряхтела, – эта штука, что у меня под курткой, сейчас вывалится… На меня и так уже смотрят. Зачем я ее вытащила, ты не знаешь? А теперь неудобно перед людьми.– Держись, Изабелла. Я, кажется, догадываюсь, что это может быть.
– Я, кажется, тоже. Тебе предлагают сыграть в азартную игру. У тебя хватит ума отказаться?
В голове уже давно стучали тревожные молоточки. Злодей сменил тактику, он предлагает новые правила. Не столь кровавые, но по-прежнему изощренные. Он не может пустить игру на самотек, он должен контролировать ситуацию. Хотя бы эпизодически… Голова и все чувства работали как ошпаренные. Бригада специальных людей грузила тело на носилки. Сотрудники следственного отдела хмуро за ними наблюдали. Ирен Маклассар уже увезли. Селин Шаветт выбралась на дорогу, села в машину, грустно посмотрела на стоящих рядом Анджея и Изабеллу, стала неуклюже разворачиваться. Матово переливались стекла второго этажа поместья Гофрэ – с места происшествия по ним можно было бить прямой наводкой. Отсюда не видно, стоит ли кто у окна… Хруст камней привлек внимание людей. Тяжелой походкой приближался Пьер Вассаль. Он был небрит, одет в мешковатый плащ, болотные сапоги, влажно поскрипывающие при каждом шаге. За плечами болтался рюкзачок, на плече он держал старомодный телескопический спиннинг.
– Месье Вассаль? – Сержант Жулье сделал вид, будто удивлен, протянул руку. Пенсионер ответил на рукопожатие, дружелюбно кивнул всем остальным. Инспектор предпочел руки не подавать, отвернулся.
– Добрый день, господа, – поздоровался отставник. – Рыбачил за перекатом, услышал голоса.
– Поздновато вы их услышали, месье Вассаль, – криво усмехнулась Катрин.
– Ветер переменился, – объяснил Вассаль. – Очередное происшествие, господа полицейские?
– Не ваше дело, – буркнул инспектор. – К счастью, вы уже на пенсии, Вассаль.
– Вы любезны, как всегда, Шовиньи, – засмеялся отставник. – Знаете, я давно не держу на вас зла, и, честно говоря, мне глубоко и искренне на вас плевать. Жаль людей, которые в пустоту платят налоги. Может, кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? Я видел, как отсюда отъехали несколько машин.
– В одной была Селин Шаветт, – начал перечислять Анджей. – В другой Ирен Маклассар повезли в полицейское управление, в третьей – некоего Жерара Травеля – надо полагать, в морг, поскольку куда еще в таком виде?
– Жерар Травель? – На чело отставника улеглась тень воспоминаний. – Травель, Травель… Это не тот Травель, который с блеском обнес в 96-м «Салон де Пьютик», а будущий инспектор Шовиньи сделал все возможное, чтобы не раскрыть дело? Но благодаря капитану Арманжу вора удалось задержать и даже вернуть часть похищенного. Он отсидел четыре года и разжалобил окружную комиссию по помилованию.
– Это точно он, месье, – прыснула Катрин.
Инспектор со злобой посмотрел на подчиненную.
– Вы хотите сказать, его убили? – Рыбак растерянно глянул на Анджея, который пожал плечами и жестом апеллировал к небу.
– Да, месье, – подтвердил сержант. – Причем его убили при весьма загадочных обстоятельствах.
Пьер Вассаль на минутку задумался. Потом пожал плечами.
– Ну что ж, успехов всем присутствующим. А вам, месье, – он добродушно улыбнулся Анджею, – подольше оставаться свидетелем. Не будете возражать, если вечерком я вам позвоню?
Вечер подкрался незаметно. Разъехалась полиция. Обитателей Гвадалона отпустили с богом. Анджей обнаружил, что часовая стрелка уже перевалила за шесть. Люди, которым он доверял, собрались на кухне, соединенной узким проходом с обеденным залом. Павел демонстративно отпочковался от компании, выгружал продукты на разделочный стол, бормотал, что уже не модно ходить за покупками – надо посылать прислугу.
Остальные в напряженных позах стояли вокруг стола и с опаской смотрели, как Изабелла извлекает из-под куртки изъятую у покойника вещицу. Такое ощущение, что под курткой у нее мина, которая вот-вот рванет. Она не могла справиться с молнией, бледнела, движения путались.
– Собрались как-то инквизиторы вокруг костра… – мрачно пошутил Павел и начал извлекать из последнего пакета спиртное: бутылку виски, вторую бутылку виски…
– Изабелла, ты не могла бы поторопиться? – попросил Франчишек.
– Не могу, – жалобно сказала Изабелла. – Что-то сердцу тревожно. Движения не выверяются.
– А по-моему, это головная боль на пустом месте, – раздраженно махнул рукой Франчишек и отвернулся.
Изабелла извлекла из интимного места изрядно мятый рулон, перевела дух и сунула Анджею.
– Фу, подмышки намокли. Разбирайся. Наше дело маленькое.
Анджей развернул рулон, чувствуя, как сердце вываливается из груди. Дышать становилось труднее. Холст, сшитый из двух продольных полотнищ. Картина. Он давно догадывался. Писана маслом из конопляного семени. Монограмма в правом нижнем углу: сплетенные, как змеи, «S» и «C» – Клод Шандемо… Картина от длительного хранения в неправильном месте покрылась сетью трещин – кракелюрами, не желала распрямляться, норовила свернуться обратно в трубочку. Краска сыпалась с картины…
Вразвалочку подошел Павел, держа за горлышки четыре бутылки, утвердил на углах осыпающегося полотна.
– На карту поставлено всё, – пошутил Франчишек.
– А теперь потрудитесь объяснить, что это значит, – ворчливо сказал Павел. – Бледная версия у меня имеется, хотелось бы сравнить ее с вашими.
Но все молчали. Намокали не только подмышки, намокало все тело. В горле пересохло. Голова лихорадочно думала: обе двери в «блок питания» заперты, окно задернуто шторой… Картина небольшая, сохранилась ужасно, но это определенно Шандемо. На полотне изображен уголок мастерской художника. Дело было вечером: в крохотное окошко видно, как по небу расползается багрянец от заходящего солнца. Людей на картине нет. Имеются только произведения живописи и подручные средства, при помощи которых эти произведения явились на свет. Угол комнаты. Дощатый сучковатый пол, стены из подогнанного горбыля, в щелях топорщится пакля. На полу установлены мольберты, двухъярусная этажерка, стул с отломанной ножкой, которую с успехом заменяет глиняный графин. Масляные лампы испускают рассеянный свет. Валяется палитра, свернутый рулон пергамента, шляпа с пером на гвозде. Кисти, щетки, мастихин – гибкая лопаточка для очистки палитры, снятия с холста излишней краски и нанесения мазков на холст. Симметрия отсутствует, все хаотично разбросано, как и должно в мастерской творческой личности, не обремененной чистоплотностью. На всех горизонтальных плоскостях выставлены картины (картины в картине!), прописанные с удивительной четкостью. Художник явно старался. Картины большие, картины маленькие, законченные, недоделанные, в пышном золотом обрамлении, в узорчатых церковных окладах, в обычных деревянных рамах, многие без рам, но украшены отрезами материи, посторонними предметами хозяйственного назначения. А ведь у художника, невзирая на общепринятое мнение, буйная фантазия, мелькнула мысль. Или старость тому виной, когда мысли о предстоящей смерти заставляли разыграться воображению?.. Кораблик, налетевший на скалу, разбитый в щепки, освещен зловещим разрядом молнии… Гламурные посиделки в высшем свете: дамы с вавилонскими башнями на головах обмахиваются веерами, а с потолка на них взирает страшный бес и лелеет коварный замысел. Людовик XIV в сиреневом саду в окружении лизоблюдов разглагольствует о большой политике, ненароком обнимая за талию млеющую камеристку. Флирт не нравится придворному с женственно-красивым лицом. Он расположился в стороне, исподлобья взирает на обожаемого короля и явно не прочь съездить по августейшей морде… Худощавый человек с козлиной бородкой и в кардинальской мантии выслушивает доклад высокопоставленного гвардейца: сцена погружена в полумрак, кардинал – в раздумья. Он не любит лишних слов, он сам придумал фразу: «Чтобы управлять государством, нужно меньше говорить и больше слушать…» Причудливая каменная мельница, озаренная лучами восходящего солнца. Бурная речушка вращает гигантские барабаны-жернова, направляющие движение воды на полезное пищевое производство. Натюрморт с ветчиной, грейпфрутами, свисающей из корзины индюшкой и недопитым бокалом вина. Обнаженная женщина, томящаяся в любовной неге на роскошных перинах дворцовых палат… Пейзаж с разбитым колодцем и старым замшелым дубом, напоминающим макроцефала-горбуна с длинными руками… Смиренный седобородый старец, сомкнутые пальцы, глаза всезнающего мудреца…
