Екатерина Лесина - Клинок Минотавра
– Он их убивал? – поинтересовалась Ольга.
– Нет. Делал рабами, но нам интересен не сам Тавр, а его клинок, созданный Дедалом… помните, тот мастер, волшебник, который создал крылья, чтобы сбежать с острова?
– И лабиринт, – кивнула Женька.
– И лабиринт, – Галина Васильевна сцепила руки. – Дедал сотворил немало вещей. Кубок царя Миноса, в котором якобы никогда не заканчивалось вино, серьги для царицы, способные сохранить ее красоту… или вот клинок Тавра. Он пил кровь поверженных, силу их отдавал Тавру. И с каждой победой тот становился сильнее, только теперь ему приходилось убивать…
Она замолчала, и стало слышно, как гудят над ирисами пчелы. И ветер шелестит-трется о жесткую старую черепицу, будто намеревается содрать.
– Чушь какая, – громко сказала Ольга, отодвигая тарелку с искромсанным огурцом. – Спасибо. Я не голодна.
Она встала и, развернувшись, гордо удалилась в дом. Вовка дернулся было следом, но махнул рукой и остался. Галина Васильевна лишь плечами пожала: мол, пускай себе.
– Вместе с могуществом росло и безумие. Смерть за смертью становился Тавр сильнее, и уже сам Минос, прежде любивший северянина, стал его опасаться. Вдруг да захочет он сам Критом править?
– Закономерно, – Владлен Михайлович подцепил маринованную лисичку и, подмигнув Женьке, поинтересовался: – Женечка, что вы ничего не едите? Или тоже на диете?
– Нет. Просто… слушаю.
– Слушайте. И ешьте. Одно другому не мешает…
– Нельзя сказать, были ли у Тавра подобные мысли. Вряд ли, полагаю, поскольку к тому времени он и вправду превратился в животное, жил одним лишь желанием – убивать. Больше крови – больше силы, – Галина Васильевна говорила тихо, но голос ее оглушал. – Он упивался этой силой… убивал и рабов, и свободных воинов… и мужчин, и женщин… и стариков не щадил… бык Миноса вышел из-под контроля царя… его пригласили во дворец, якобы царь желал наградить верного слугу, и поднесли кубок с вином, в котором был яд. Тавр выпил. Однако силы его оказались столь велики, что яд не сразу подействовал. Тавр, поняв, что отравлен, выбрался из дворца. Он успел найти сына, которого прежде не замечал, и вручить ему величайшую ценность – клинок… тогда еще он звался просто Рогом. Сын же покинул Крит, чтобы вернуться на родину отца…
– Сюда?
– Сюда, Женечка… к слову, эту версию довольно известной легенды я узнала из записей отца Сергия. Он весьма сблизился с Елизаветой. И позже раскаивался, что подозревал ее в столь страшном преступлении, как убийство. В классическом варианте легенды и вправду существовала такая личность, как Тавр, не то охранник, не то наставник молодого царя Миноса, но известно о нем крайне мало. Вариант Елизаветы отличается характерным для греческих легенд драматизмом.
– И признайся, что нравится тебе куда больше, – подмигнул Владлен Михайлович.
– Признаю, – Галина Васильевна рассмеялась. – Есть у меня такая слабость, хочется прикоснуться к чуду, чтобы настоящее… Рог Минотавра виделся мне именно таким вот чудом…
– А где вы его…
– В склепе, Женечка. В семейном склепе. О нет, не спеши, мы получили разрешение вскрыть его. Живых родственников не осталось, а исторический интерес, сами понимаете… там довольно-таки любопытно. В девятнадцатом веке возродилась мода на мумифицирование трупов, поэтому тела сохранились очень хорошо. Елизавета весьма похожа на свой портрет. А ее кузены и вправду близнецы. Но мы ожидали найти больше… увы, одежда почти истлела. А из предметов обихода в склепе обнаружились лишь пара серебряных кубков, икона и Рог Минотавра. Он был захоронен отдельно, представляете?
Женька не представляла. Ей почему-то стало обидно от мысли, что кто-то, пусть и из самых благих побуждений, вскрыл черную дверь с бычьей головой. Потревожил покой.
Ограбил.
– Черный саркофаг. Мы сперва решили, что похоронен ребенок, удивились, потому что записей о детях в церковной книге не имелось. А оказалось – клинок. Я его называю кинжалом, но на самом деле это весьма странный нож, длиной сантиметров в тридцать, он имеет изогнутую форму, расширяясь от острия к основанию. И вправду похож на бычий рог. Сделан из бронзы… рукоять украшена навершием в виде бычьей морды. А на гарде – темный камень, не драгоценный, нет… мы его называли «Бычьим глазом».
Галина Васильевна вздохнула.
– Конечно, по-хорошему следовало бы передать находку столь ценную в краевой музей, но нам это казалось несправедливым. Ко всему, мы не верили, что клинок и вправду настолько древний. Двести-триста лет… слишком уж хорошо он выглядел. А на пожарище не нашли и следа бронзы… и камень… нет, я не буду лгать, что просеивала пепел руками, но все осмотрела довольно-таки тщательно. Клинок исчез.
Еще одна тайна маленькой деревни.
– Но это дела нынешние, – с нарочитым весельем произнесла Галина. – А мы о прошлом… итак, остались княжна и два ее брата, которые не слишком-то между собой ладили. Конечно, единственный мой свидетель довольно-таки предвзят, но некоторые его наблюдения были… весьма точны. Полагаю, отец Сергий не стал бы возводить напраслину.
Вовка опять лег на стол. Он ничего не ел и на Женьку не смотрел очень старательно, отчего Женьке становилось неловко.
– И если о княжне он мнение изменил, и вскоре называл ее душой заблудшей, отчаявшейся, то братья ее – дело иное. Они изнемогали под гнетом страстей. Это его выражение, Женечка. Петр был пьяницей. Павел – опиоманом. Они ненавидели друг друга люто, и ненависть выплескивали на окружающих. Отец Сергий писал о том, что эти двое вели себя так, будто иной власти помимо их воли не было. И он, пытаясь образумить их, рисковал. Впрочем, как я поняла, отец Сергий был нестарым, полным сил мужчиной, который не боялся, скажем так… отстаивать добро с кулаками.
Владлен Михайлович старинную знакомую не слушает и на Вовку не глядит, напротив, взгляд его устремлен на дом, в котором скрылась Ольга. А она, точно желая убедиться, что по ней тоскуют, подошла к окну, встала.
Смотрит.
Два человека, разделенные стеклом.
Незнакомые друг с другом. И откуда это ощущение, что Женька подглядывает?
Неправда.
– Они погибли в одну ночь.
Владлен Михайлови взгляд отвел. И лицо его исказила престранная гримаса не ненависти, не отвращения, но… отчаяния?
Тоски.
Нехорошо подглядывать за людьми, и Женька отвернулась.
– Отец Сергий упоминает грозу. И пишет, что, дескать, чаша терпения Господня переполнилась… а потом здраво так рассуждает, что брат убил брата, застрелил из-за наследства, а после сам во тьме заплутал и шею свернул. Несчастный случай? Или высшее правосудие? Как знать… – Галина Васильевна вдруг рассмеялась и, перегнувшись через стол, схватила Владлена Михайловича за руку. Тот вздрогнул, отпрянул, но тут же успокоился.
– А ты все шутишь, Галочка!
– Прости, ты был таким задумчивым… я просто не могла упустить момент.
Неестественная, будто нарисованная улыбка.
– Мне, пожалуй, пора… – Владлен Михайлович встает.
– Куда?
– Домой, Галочка… мне в город надобно… я о встрече договорился, нехорошо человека подводить.
Она руку разжала. И все же нахмурилась, явно не желая отпускать гостя.
Здесь и сейчас в этом дворе происходило что-то, Женьке не понятное, и это происходящее совершенно не нравилось ей. Беспричинно.
Подспудно.
– До свидания, Женечка, – Владлен Михайлович поцеловал руку. – Вовка, не скучай…
Дойти до ворот ему не позволили.
– Убили! – этот визг, громкий, всполошенный, донесся с улицы. – Люди добрые… убили! Насмерть!
Ворота распахнулись, и во двор ввалился запыхавшийся, запылившийся человек в дрянном пиджаке, надетом отчего-то наизнанку. Он был грязен и страшен, со вздыбленными, наполовину седыми волосами, с кепкой, которую мял в руках, с лицом перекошенным, побелевшим.
– Убили! – повторил он, рухнув на колени.
– Кого? – с раздражением спросил Владлен Михайлович. И человек, икнув, тихо произнес:
– Сигизмунда!
Он сидел под старым тополем, к дереву прислонившись, и издалека выглядел живым, задремавшим. Белая шляпа съехала, прикрывая лицо. Голова упала на грудь, руки безжизненно повисли. И левая была испачкана краской.
Не краской – кровью.
Женька икнула и попятилась.
– В дом иди, – Вовка, оказавшийся сзади, осторожно переставил ее за спину и уточнил: – К бабе Гале в дом…
– Нет, я лучше…
…Там Ольга, которая совершенно не обрадуется Женькиному появлению.
– Тогда стой тут. И не уходи никуда. Ясно?
Нет, но Женька кивнула: не уйдет. Будет стоять, смотреть на Сигизмунда с другой стороны улицы, уговаривая себя, что показалось Игорьку, который теперь вился рядом с Галиной Васильевной, уговаривая ее налить стопочку. Для нервов укрепления. Нервы-то у него не казенные.
– Я иду… гляжу, Сигизмунд сидит… – назойливый голос Игорька гудел, пробиваясь сквозь другие звуки. А ведь негромко он говорит.
