Екатерина Лесина - Клинок Минотавра
– Хорошо.
– Так какой у нас на сегодня план? – Иллария все же выпила чашку горячего шоколада. – Полагаю, всех кандидатов я видела?
– Видела… и сегодня мы пойдем к ведьме…
Иллария приподняла бровь, но и только.
– Антонину у нас тут ведьмой считают, на самом деле она фельдшерица… была, уже на пенсии давно, но новую не присылают. А заодно и староста, и… в общем, из активистов она. И партийная.
– Партийная ведьма – это сильно, – Иллария улыбнулась.
– Она тебе понравится, – без особой уверенности произнес Иван. – Лара, она… порой странные вещи спрашивает. Или делает. Но если вдруг, то отвечай, ей сложно не ответить, да и людям она помогает.
– Мне помогать не надо.
– Не надо.
Колючая и сердитая, хватается за рукава безразмерной своей кофты и хмурится, подозревая Ивана в покушении на личную свою жизнь.
– Но ты, главное, ничему не удивляйся, ладно?
Кивок.
– Зачем она нам вообще? – Иллария все-таки кофту отпустила. – Или думаешь, что на кофейной гуще нагадает?
– Не нагадает, – Иван поднялся. – Антонина гаданиями не занимается, но к ней многие ходят. И знает она здесь каждого, даже то знает, что люди предпочли бы забыть. Поэтому вдруг да скажет, к кому Машка моя приезжала…
…Не его. Да и была ли его хоть когда-нибудь?
Странно, что больше нет обиды, только вялое разочарование. Иллария же поднимается, возится, собирая со стола тарелки и ложки, от помощи Ивана отмахивается, а сама еле-еле…
И видно, что оттягивает момент, когда из дому выйти надо.
– Если хочешь, останься.
Предложил, потому как был уверен, что не останется.
– Нет, – тряхнула головой Иллария и, стащив косынку, лицо вытерла. – Я… я не боюсь… просто… однажды меня цыганки обобрали. Заморочили голову и… у меня первые деньги, я сапоги купить хотела… знаешь, зимой в осенних, клеенчатых, совсем грустно. А они обобрали и…
– Антонина – не цыганка. Она тебе понравится.
…Партийная ведьма.
И живет в старом своем доме, который слегка облагородила вагонкой. Крышу перестлали. Забор поправили. Работал Вовка, и Иван хотел помочь, но Вовка отмахнулся.
Он был злым.
Разговаривал мало, а молотком стучал так, будто на дереве, на гвоздях вымещал ярость. Антонина же, заслышав приход гостя, выглянула на крыльцо и сказала:
– Не мешай. Ему надо.
И Иван отступился. Раз надо… работа – то еще лекарство, и когда эта история закончится, когда Иван вернется в клинику, то примет это лекарство в двойной дозе.
…Носы, подбородки, веки…
Сложное дело перерисовки чужого лица, когда сам себя видишь художником, пусть и работать приходится не кистью и красками, а скальпелем. А ведь хотел людям жизни спасать. Но пластический хирург зарабатывает больше…
У Ивана же талант.
Во дворе Антонины думалось обо всем и сразу.
А еще цвел какой-то развесистый полудикий куст. Под ним лавочка резная примостилась, а на лавочке растянулся угольно-черный кошак.
Лара только фыркнула и вцепилась в Ивана.
Ведьма.
Партийная. И статуя трубящего пионера, которая украшала некогда школьный двор, теперь пряталась под старой грушей, облезшая, несчастная.
Открылось окошко, и Антонина, выглянув, сказала:
– Чего на пороге мнетесь, как неродные? Заходите. Только переобуйтесь… тапочки в сенях.
И Лара, вдруг смутившись, шепчет:
– Может, я домой…
– Нет.
Нельзя ее отпускать, сама она не справится со страхами, заморочат, вымотают душу. Иван, заставив сесть на шаткий стул, сам стаскивает с Лариных ног туфли, глухие, старушечьи.
– Ты что… – шипит и дергает, ногу высвободить пытаясь.
– У тебя ноги красивые.
– Придумал тоже…
– Смотри, какая узкая ступня… и пальцы длинные, аккуратные.
– Прекрати!
Злится. И хорошо, перед злостью ее страхи отступают ненадолго. Хватит, чтобы обуть старые разношенные тапочки.
– Идем…
В избе Антонины пахнет травами. Резковато – полынью, и мягкий аромат ромашки пытается сгладить эту резкость, разбавляет смесь мята. Осторожно вплетаются ноты душицы…
Здесь ничего-то не меняется. Тот же пол, лесенкой уложенный, выкрашен рыжей краской, и кажется, будто потеки ее, неровности хорошо Ивану знакомы.
– Заходи, заходи, – Антонина возится на кухне.
Стол круглый, накрыт расшитой скатертью. Старый буфет. И старый диван… на стенах портреты: Ленин, Сталин, Дзержинский…
– Давай знакомиться, – Антонина выплыла с подносом, на котором возвышался фарфоровый чайник и троица кружек. – Я – Антонина.
Она походила не на ведьму, на партийного секретаря, который и дома не снимает синий чиновничий костюм. И что за дело, если костюм этот сшит из мягкого вельвета, а очки – солидной немецкой фирмы? Образ не нарушают.
– Иллария, – завороженно глядя на Антонину, сказала Лара. – Я… с Иваном.
– Вижу.
Чай травяной, душистый, Антонина разливала сама. И лучше не спрашивать, чего она намешала в травах. Не ответит, только улыбнется, а в глазах мелькнет этакое… ведьмовское…
Может, и вправду?
Нет, не верит Иван в сверхъестественное…
– А страхов-то ты где, девочка, понахватала таких? – Антонина разглядывала Лару сквозь прицел очков, и Лара ерзала, но держалась. – И прокляли… чернота одна вокруг.
– Я не верю в проклятия.
– Не верь, – спорить Антонина не любила. – Твое право, но черноты меньше не станет… ты ее в себе носишь, она же тебя жрет. Изнутри… небось, язву имеешь?
– Даже три.
Иллария вдыхала ароматный пар и успокаивалась.
– Три… и печень шалит… сердечко, опять же… с кровью тоже проблемы?
– Иммунитет слабый.
– Да, иммунитет… удобное ныне слово, все на него валить можно. Ванечка, родной, сходи-ка прогуляйся… а мы тут…
– Баба Тоня!
– Сходи, сходи… вот к Галочке загляни, занеси ей меду, а потом возвращайся, поговорим о деле…
Иллария молчала.
– Не бойся, не трону ее… надо нам о своем, о женском. Если хочешь, чтобы страхи ушли. Ты ведь хочешь, девочка?
И Лара кивнула.
Попросила:
– Иван, ты… потом за мной вернешься, ладно?
– Вот и правильно… чтобы из себя черноту прогнать, надобно наизнанку вывернуться, а изнанка – вещь неприглядная, – плотные красные ладони Антонины гладили волосы Лары, не то утешая, не то… колдовство?
Ведьма, как есть ведьма.
Но дала крынку меда с перевязанною горловиной.
– Скажи, что свежий, самое оно ей для спины. И для Вовки ее… пусть вечерком тоже ко мне заглянет с этой своею… дурная девка, ох дурная…
Иван и прежде-то удивлялся, откуда Антонине становилось известно, если не все о жизни деревни, то многое. Однако, к чести ее, Антонина то, что удавалось узнать, хранила.
Сплетни – это не по ее части… а Ларе вдруг да поможет.
До двора Галины Васильевны идти было недалеко, но Иван не торопился, оставляя деревенской ведьме время. Пускай разговорит, вычистит грязь с Лариной души, залечит раны, отпугнет страхи. А остальное – подождет.
За мысли эти вдруг стало стыдно, потому что выходило, будто остальное – это как раз Машка и ее убийца. И надо было все-таки рассказать полиции… через знакомую дернуть, чтобы внимание обратили… а не самому… какой из него сыщик?
– Оль! Ну ты опять себе напридумывала! – Вовкин бас разносился на всю улицу. – Нет у меня тут никакой любовницы!
– А где есть? – мстительно поинтересовался женский голос.
– Нигде нет!
– А эта…
– Знакомая она! Просто знакомая! Случайная!
– Да? – женщина явно не верила Вовке. – Я там… страдаю… места себе не нахожу, думаю, как помириться, а он… тут… со знакомой… случайной…
Картинный всхлип.
– Оль, ну перестань…
Ворота распахнулись, едва не задев Ивана створкой, и на улицу выскочила девушка.
– Здравствуйте, – мирно сказал Иван, отступая.
Девушка взвизгнула.
Красивая. Как Машка… нет, Машка была крупнее, но… есть в них что-то общее… к примеру, обиженно поджатые губы… и взгляд раздраженный, злой.
– Иван, – представился Иван, разглядывая незнакомку.
Высокая, худая, наверняка на диете. И в солярий заглядывает регулярно, отринув все слухи о его вреде. В конечном итоге красота требует жертв. Волосы вон добела выжгла. И личико корректировала, у хорошего специалиста, поэтому получилось естественно, но…
– Нечего пялиться! – взвилась Ольга, отступая во двор. – Вовка, он на меня пялится!
На ней были коротенький сарафан и соломенная шляпка.
– Кто? А, это ж Ванька… привет, Ванька, – Вовка пожал руку. – Он свой.
– Что значит «свой»? – вскипела девица. – Для кого свой? Для тебя?
– Это Ольга… моя подруга.
– Подруга, значит?
– Оль, ну что ты к словам-то цепляешься? – Вовка был мрачен. – Ты сюда отдыхать приехала или концерты устраивать?
– Мириться с тобой приехала! – крикнула девица так, что со старой вишни взлетели всполошенные скворцы. – А ты… ты…
Она таки выскочила за ворота, оставив Ивана в полной растерянности.
