Пол Клеменс - Снятие с креста
– Честно говоря, я не сторонница взваливать на господина Раковского все эти жуткие преступления, – призналась Катрин. – Но должна признать, что ведет он себя подозрительно, концы с концами не сводит и имел прекрасную возможность избавиться от служанки. Правда, ума не приложу, зачем это ему надо.
– Отсутствие мотива – еще не повод не совершать преступление, – глубокомысленно изрек сержант.
«Прекрасная фраза, – подумал Анджей. – Она должна стоять эпиграфом во всех пособиях по криминалистике».
– Инспектор, я могу наконец быть свободен? – раздраженно спросил Анджей. – Хорошо, я веду себя подозрительно, не свожу концы с концами, имел прекрасную возможность избавить этот городок от излишков населения и вряд ли остановлюсь на достигнутом. Но вы же трое прекрасно понимаете, что я этого НЕ ДЕЛАЛ. Может, хватит заниматься глупостями, а обратим энергию на поиски реального преступника?
Катрин и сержант вновь обменялись недоуменными взглядами. А инспектор произвел кролика из рукава. Не спуская глаз с подозреваемого (как будто тот мог сбежать), он повернулся к пиджаку, висящему на спинке стула, и извлек несколько фотографий.
– Рад бы потворствовать вашему мнению, месье, но реальность вынуждает усугубить ваше положение. Вы узнаете себя на этих снимках?
Катрин вытянула шею. Сержант оторвался от стены, подошел, выражая любопытство. Анджей угрюмо уставился на фотографии. Он сам, собственной персоной. Отходит от машины, направляясь к решетчатой ограде. Поднимается на крыльцо. Протягивает руку к двери. Открывает. Последний снимок – из укромного местечка где-то в переулке: на лице страх, он лезет из окна, чтобы прыгнуть на яблоню…
От полицейских не могло укрыться, как смертельно побледнел «подозреваемый», холодный пот хлынул со лба.
– Узнали, – удовлетворенно кивнул Шовиньи.
– А что это? – сглотнула Катрин.
– А вы неплохой спортсмен, месье, – хмыкнул сержант. – Как много мы о вас, оказывается, не знаем.
– Фотограф пожелал остаться неизвестным, – с расстановкой сообщил инспектор. – Фотографии пришли на адрес управления еще вчера, с пометкой, отпечатанной на компьютере, что сделаны в Шартарене. Почтовая служба не придумала ничего другого, как отдать их в аналитический отдел. Но там быстро разобрались и попросили меня зайти. Что мы имеем, месье? На снимках стоит дата и точное время, когда вас сняли. Были сопоставлены некоторые факты, просмотрены сводки по Шартарену за позавчерашний день. В собственном доме убиты бывший архивариус Музея изобразительных искусств Симон Ле Пьен и его племянница. Ориентировочное время смерти совпадает со временем на снимках. Прибывшая по вызову анонимного источника полиция, кроме трупов, никого не нашла. Да, месье, вы говорили, что были в тот день в Шартарене, но как-то позабыли упомянуть, что заходили к господину Ле Пьену. Это неспроста?
Его помощники озадаченно молчали.
– Неужели не понятно? – прохрипел Анджей. – Раз меня снимал анонимный фотограф, значит, сознательно подставлял. Особенно последний снимок – ему ведь пришлось сменить позицию. Не забывайте, что после этого события кто-то на джипе пытался сбросить меня с дороги…
– Не согласен, – покачал головой инспектор. – Сделать снимки мог любой добропорядочный человек, проживающий в округе. А если он ловкач, то сподобился бы и на последний. А если он скромняга, то пожелал остаться неизвестным. Кому нужны заморочки с полицией? – Но тот, кто сделал эти снимки, прислал их в Шантуа, а не в полицейское управление Шартарена… – недоверчиво промолвила Катрин. – Выходит, он знал, что в Шантуа этим событием заинтересуются больше…
– Странностей много, согласен, – допустил инспектор. – И все же господину Раковскому придется многое объяснить.
– Я объясню… – прохрипел Анджей.
– А после того как вы объясните, вам все равно придется задержаться в нашем гостеприимном доме, – огорошил Шовиньи. – Было бы странно, месье, если после всего, что случилось, мы позволили бы вам болтаться на воле…
Он лежал на жесткой пластиковой полке, смотрел в потолок и представлял, как приходит польский посол, всех посылает к шайтану и распахивает тюремную дверь. Камера была двухместная и очень напоминала аквариум. С той лишь разницей, что вместо стекла была прочная решетка, а корм насыпали не сверху, а подавали на подносе в узкое окошечко, которое Анджей мысленно окрестил кассой. Он лежал и размышлял о зигзагах человеческих судеб. Есть и спать не хотелось. Мимо «аквариума» бродили полицейские с дубинками, деловые люди в штатском. Пару раз продефилировала Катрин Дюссон и показала язык. Анджей вытаскивал руку из-под головы и приветливо ей помахивал. Очнулся сосед по камере – худой, скрюченный, как оглобля, наркоман, которого замели с дозой героина, намного превышающей «прожиточный минимум». Поднялся, почесал оба уха, провел ногтями по лбу, оставив на коже красные борозды, и, тоскливо глядя в потолок, высказал пожелание:
– Эх, уколоться бы сейчас…
– Не говори, – вздохнул Анджей. – Было бы замечательно.
– Правда? – обрадовался наркоман. – Это круто, приятель. Рад единомышленнику. Слушай, а за что тебя забрали?
– За семь убийств, – не стал скрывать сермяжную правду Анджей.
– Ох, мама мия… – наркоман позеленел от страха, стал искать, куда бы спрятаться. Забрался обратно на полку, отвернулся к стене, обнял колени. Через минуту повернулся:
– Слушай, а ты меня не убьешь? Тебе ведь без разницы – семь пожизненных или восемь…
– Это пожелание? – не понял Анджей.
– Не-е, – протянул собеседник. – Опасение.
– Посмотрим, – не стал зарекаться от соблазна Анджей. – Если не будешь докучать, имеешь шансы.
Окон в камере не было – впору писать в Гаагский суд о нарушении прав заключенных. Часы отобрали, приходилось ориентироваться по биологическим часам, которые сломались после трех часов отсидки и все последующее время твердили, что сейчас ночь. Он задремал. Очнулся от лязга запоров, поднял голову. «На эшафот поведут?» – мелькнула невеселая мысль. Полицейский открыл дверь. За решеткой появилась сутулая фигура инспектора Шовиньи. Красные от недосыпания глаза часто моргали.
– Приветствую вас, инспектор, – пробормотал Анджей и сел. – Вы ко мне? Ну что ж, входите, присоединяйтесь, вместе посидим.
– Нет уж, месье Раковский, – усмехнулся полицейский лис. – Давайте лучше вы к нам. Выходите. Не волнуйтесь, это ненадолго. Скоро вернетесь.
– А как насчет адвоката? – вспомнил Анджей. – В современном кинематографе очень популярна фраза: «Я буду разговаривать только в присутствии…»
– Но вам же хочется сменить обстановку? – перебил инспектор. – Прогуляетесь, разомнетесь. Ваш адвокат Фредерик Лежа, по данным из компетентных источников, уехал по делам в Руан – он просто не знал, что вы загремите в кутузку. Раньше завтрашнего дня и не ждите. Ну что, месье, не желаете поговорить? Вам сегодня скучно, и мне на дежурстве скучно.
– Ладно, но при условии, что будет кофе и не будет избиений. – Анджей запахнул куртку и побрел из камеры.
Разговаривать пришлось в той же комнате для допросов, но уже тет-а-тет. Заспанный сержант принес кофе, какой-то замороженный круассан на блюдце. Инспектор с трудом усмирял зевоту.
– Предлагаете повторить? – полюбопытствовал Анджей.
– Предлагаю рассказать историю еще раз, – кивнул инспектор. – С добавлением недостающих деталей, от которых она будет звучать более правдоподобно.
– Знаете, инспектор, я долго думал, – сказал Анджей. – И решил, что не случится ничего страшного, если расскажу вам всю правду. И ничего, кроме правды. Вы обеспокоены?
– Вы плут, месье, – покачал головой инспектор. – Ну, хорошо, давайте попробуем. Но не рассчитывайте, что я категорически вам поверю.
– Ну, еще бы. Категорически вы можете поверить только в то, что я прикончил семерых.
Он рассказал инспектору все, на одном дыхании – от начала до конца. Чистую правду. Почти. Он поведал даже о том, что, по мнению ныне покойной Мишель Одрэ, убийца сам находится у кого-то на крючке (впрочем, данная информация, похоже, не осела в голове инспектора). Перевел дыхание, допил остывший кофе, совершенно не заботясь, какой эффект произвел его рассказ на инспектора.
– Ага, – задумался инспектор. – Шандемо, Шандемо… Где-то я слышал эту фамилию…
– В уголовной сводке, – поддел Анджей. – Возможно, вы и про Рубенса слышали.
– Немного, – кивнул инспектор.
– Скажите, инспектор, вы хоть раз посещали галерею замка Гвадалон – не по работе, а ради утоления естественных потребностей в прекрасном?
– Признаться, нет, – проворчал инспектор. – Естественные потребности предпочитаю утолять в другом месте. Каждому свое, месье. Позвольте уточнить, вы действительно не знаете, куда пропали из замка семь картин Шандемо? Кто их видел в последний раз? Существовали ли они на самом деле?
