Вильям Хорстберг - Сердце Ангела
Вытянув шею, Эпифани подняла глаза на викторианский «дворец» красного кирпича, наш «Челси». Ее улыбка говорила о том, что девушка очарована изящными железными балконами, украшавшими каждый этаж.
– Который ваш?
– Шестой, – указал я. – Над аркой.
– Давайте войдем.
Вестибюль не представлял ничего особенного, если не считать черных резных грифонов на камине. Эпифани уделила им внимания не более, чем бронзовым табличкам на фасаде. Чуть внимательней она глянула на седовласую женщину с леопардом на поводке, которая вышла из служебного лифта.
У меня были две комнаты и кухонька с окнами на улицу. Не слишком шикарно по нью-йоркским стандартам, но когда мы вошли, на ее лице появилось восхищенное выражение, словно перед ней распахнулись двери особняка Дж. П. Моргана.
– Люблю высокие потолки, – заметила она, уложив пальто на спинку кушетки. – Они помогают чувствовать себя важной персоной.
Взяв ее пальто, я повесил его вместе со своим в шкаф.
– Они что, выше чем в «Плазе»?
– Почти такие же. Ваши комнаты больше.
– Но не сравнятся с баром внизу. Хотите выпить? Она с удовольствием согласилась, и я отправился на кухню смешать коктейли. Когда же я вернулся с бокалами, она стояла, опираясь о дверной косяк и не сводя глаз с двуспальной кровати в соседней комнате.
– Таковы местные удобства, – заметил я, подавая ей бокал. – Мы выработаем какое-нибудь соглашение.
– Не сомневаюсь, – произнесла она чуть хрипловатым, не лишенным намека голосом. Она сделала глоток, одобрила качество и села на кушетку у камина. – Он действует?
– Действует, когда я не забываю купить дров.
– Я вам напомню. Грех не пользоваться им.
Открыв свой чемоданчик, а показал ей плакат Эль Сифра.
– Знаете что-нибудь об этом типе?
– Эль Сифр? Он, кажется, какой-то «свами» [Индуистский проповедник. Учитель.]. Давно в Гарлеме ошивается, – по крайней мере, с тех пор, как я себя помню. У него собственная маленькая секта, но проповедует он везде, куда пригласят: для «Господней Благодати», «Отца Божественного», мусульманских сект – в общем, кому угодно. Однажды он даже выступил с кафедры «Абиссинских Баптистов». Пару раз я получала его плакаты почтой и вывешивала их в витрине аптеки, как и плакаты Красного Креста, или Сестры Кении. Понимаете, это общественный долг.
– Вы когда-нибудь встречались с ним лично?
– Никогда. А почему он вас интересует? Он как-нибудь связан с Джонни Фаворитом?
– Возможно. Но я не уверен.
– Вы просто не хотите сказать.
– Давайте сразу кое о чем условимся. Не пытайтесь выкачать из меня информацию.
– Извините. Обычное любопытство. У меня тоже «ставка» в этом деле.
– Вы замешаны в нем по уши. Вот почему кой-какие вещи вам лучше не знать.
– Боитесь, что я кому-нибудь о них расскажу?
– Нет. Я боюсь, кто-нибудь решит, что у вас есть что рассказать.
Кубики льда звякнули о стенки пустого бокала Эпифани. Я смешал еще пару коктейлей и сел рядом с ней на кушетку. Мы чокнулись за здоровье друг друга.
– Скажу вам честно, Эпифани, – продолжал я. – С тех самых пор, как мы с вами встретились, я не продвинулся ни на шаг в поисках Джонни Фаворита. Он был вашим отцом. Должно быть, мать рассказывала вам о нем. Постарайтесь припомнить хоть что-то, хоть какую-то мелочь.
– Она почти не говорила о нем.
Эпифани гладила пальцами сережку, маленькую камею, оправленную в золото.
– Мама сказала однажды, что он человек «силы и власти». Она называла его волшебником. Обеа – один из многих путей, которые он исследовал. Мать сказала, что он научил ее многому в черной магии. Она узнала больше, чем ей хотелось бы узнать.
– Что вы имеете в виду?
– Поиграй с огнем и обязательно обожжешься.
– Ваша мать не интересовалась черной магией?
– Мама была доброй женщиной, и душа ее была чиста. Она говорила – Джонни Фаворит подошел к истинному злу так близко, что она даже и помыслить не могла об этом.
– Наверное, это его сильно привлекало, – заметил я.
– Может быть. Вот из-за таких типов обычно страдают девушки.
«Ну с тобой-то этого не происходит», – подумал я.
– А что еще она говорила?
Эпифани улыбнулась, взгляд пристальный – как у кошки.
– Что ж, могу вспомнить еще одно. Она говорила, что он классный любовник.
Я кашлянул. Она откинулась назад на кушетке в ожидании моего хода. Я извинился и прошел в ванную. Горничная оставила ведро и швабру прислоненными к высокому, в рост человека, зеркалу, поленившись отнести их в служебную кладовку после работы. Ее серый рабочий халат висел на ручке швабры подобно забытой тени.
Застегивая молнию на брюках, я не сводил глаз со своего отражения в зеркале. Я говорил себе, что глупо путаться с подозреваемой. Неразумно, неэтично и, вдобавок, опасно. Занимайся своим делом и спи на кушетке. Отражение глупо и похотливо ухмылялось в ответ.
Когда я вернулся в комнату, Эпифани улыбнулась. Она сняла туфли и жакет. Нежная шея цветком распускалась в открытом вороте ее блузки, напоминая своей грацией ястреба в полете.
– Хотите повторить? – Я потянулся к ее пустому бокалу.
– Почему бы и нет?
На этот раз я сделал их крепкими, прикончив бутылку, и, подавая бокал Эпифани, заметил, что две верхние пуговицы на блузке расстегнуты. Я повесил свой пиджак на спинку стула и ослабил узел галстука. Топазовые глаза Эпифани следили за каждым моим движением. Тишина обволакивала нас, как бы накрывая огромным колоколом.
Я опустился на кушетку одним коленом, кровь тяжелым молотом застучала в висках. Взяв ее недопитый коктейль, я поставил его рядом со своим на кофейный столик. Губы Эпифани слегка разжались. Я положил ладони ей на затылок и привлек ее к себе. Она резко вздохнула и замерла.
Глава тридцать третья
То, что происходило потом на кушетке, было лихорадочным переплетением одежды, рук и ног. Три недели воздержания от женского общества не пошли на пользу моим любовным стараниям. Я обещал выступить лучше, если представится еще один случай.
– Случай здесь ни при чем. – Эпифани стряхнула расстегнутую блузку с плеч. – Секс – наше общение с богами.
– Может, продолжим этот разговор в спальне? – Я пинком освободился от спутанных брюк вместе с трусами.
– Я серьезно. – Она говорила шепотом, снимая с меня галстук и медленно расстегивая рубашку. – Есть легенда, которая старше Адама и Евы. О том, что мир начался с совокупления богов. Мы вместе – все равно что зеркало Мироздания.
– Не будь такой серьезной.
– Это не серьезно, это приносит радость. – Она сбросила на пол лифчик и расстегнула молнию на помятой юбке. – Женщина – радуга, мужчина – молния и гром. Смотри. Вот так.
Оставшись в одних нейлоновых чулках и поясе с подвязками, Эпифани выгнулась на «мостик» с легкостью мастера йоги. Ее тело было гибким и сильным. Нежные мускулы играли под смуглой кожей. Она вся переливалась – как птицы в полете, когда они вразнобой плавно взмахивают крыльями.
Или как радуга, – если на то пошло, ладони касались пола, спина изогнулась идеальной аркой. Ее плавное, легкое движение являло собой чудо природы, краткий миг совершенства. Она медленно опускалась – пока не легла на пол, касаясь его лишь плечами, локтями и подошвами ног. Это была самая чувственная поза из всех, какие я когда-либо видел у женщины.
– Я – радуга, – пробормотала она.
– Молния бьет дважды. – Я опустился возле нее на колени, как прилежный ученик, у алтаря ее раскрытых бедер, но это настроение живо испарилось, когда она сократила дистанцию и поглотила меня. Радуга превратилась в тигрицу. Ее напряженный живот, дрожа, прижался к моему.
– Не шевелись, – прошептала она, сокращая скрытые мускулы ритмичным, пульсирующим движением. Я едва удержался от вопля, когда кончил.
Эпифани уселась мне на грудь и приникла влажным лбом к моим губам.
– С барабанами лучше, – сказала она.
– Ты делаешь это на публике?!
– Бывают мгновенья, когда в тебя вселяются духи. Банда или бамбуше, – минуты, когда ты можешь танцевать и пить всю ночь, – и трахаться до рассвета.
– Что такое банда и бамбуше?
Эпифани, улыбаясь, поиграла моими сосками.
– Банда – священный танец в честь Гуэде. Он очень дикий, яростный, и всегда исполняется в хунфорте общины. В том, что ты называешь храмом вуду.
– Пупс называл это хумфо.
– Другой диалект, но то же слово.
– А бамбуше?
– Просто вечеринка. Члены общины выпускают излишки пара.
– Наподобие церковных посиделок?
– Ага, но тут гораздо веселее…
Мы провели день как дети, – играли, принимали душ, совершали набеги на холодильник и – общались с богами. Эпифани поймала по приемнику Пуэрториканкскую станцию, и мы танцевали, пока наши тела не истекли потом. Когда я предложил выйти пообедать, моя смешливая мамбо вывела меня на кухню и покрыла наши интимные части пенящимися сливками. Да, пир послаще, чем в «Кавано», где веселились когда-то «Алмазный» Билл и его грудастая девчонка.
