Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
После четырехмесячного заключения в Бутырке Любовь Кричевская покидала зал суда с гордо поднятой головой.
Мочалов курил на крыльце в компании прокурорских работников, которые даже не пытались его утешать — настолько все в тот день чувствовали себя оплеванными. Мимо них хлынула из дверей возбужденная толпа — это выходили победители, Кричевская и ее адвокат. Навстречу им, сдерживаемые оцеплением милиции, устремились журналисты и просто добровольные болельщики. Адвокат Кричевской воздевал вверх руки, демонстрируя победу, как судья на ринге. Прокурорские работники стыдливо отворачивались от камер.
Перед зданием суда Кричевская устроила для ожидавших ее журналистов импровизированную конференцию. Мадам Любовь была в ударе, много острила, отвечала на телефонные звонки, попутно вела деловые переговоры, чтобы войти в курс дела. Журналистам Кричевская заявила, что ни на кого не держит зла. Что время в тюрьме она использовала для чтения и отдыха, как возможность подумать о жизни… Что ее любимыми книгами в тюрьме были Библия и «Приключения Робинзона Крузо»… Что из всех блюд, которых ей не хватало, она больше всего соскучилась по блинам с икрой, да-да, и наплевать на фигуру… И что в самое ближайшее время она намерена вернуться к работе в руководстве холдингом «Угра», и на конец марта уже назначены деловые совещания и встречи.
Мочалов слышал все до последнего слова, и от чувства бессилия щекотало в глазах.
— Вы довольны решением суда? — дергали его журналисты.
Он огрызался:
— Без комментариев!
Сотрудники «Угры» прислали к зданию суда белый свадебный «линкольн». Они встречали свою госпожу и повелительницу цветами и шампанским, словно первую женщину-космонавта. Кричевская села в белый «линкольн», и кортеж машин помчался за нею через всю Москву в клуб на пятидесятом километре Загородного шоссе, на банкет, устроенный в ее честь в Охотничьем зале клубного ресторана. Мочалову шепнули «осведомленные источники»: полтораста человек приглашенных, семь перемен блюд, Муслим Магомаев в качестве почетного тамады…
Живут же люди!
Но прежде чем это случилось, Любовь Кричевскую встретил у здания суда молодой человек со скромным букетом орхидей. Когда охрана оттеснила журналистов и мадам Любовь, в норковой шубе нараспашку, возбужденная, сияющая, с охапкой роз в руках, подошла к белому «линкольну», молодой человек сделал шаг ей навстречу и протянул цветы.
Мочалов, наблюдавший за Кричевской с крыльца, невольно подумал, что так вот и происходят все неожиданные убийства: сейчас следом за цветами парень достанет пистолет и выстрелит в упор в зеленоглазую женщину… (Глупая ассоциация, с чего бы ей взяться?)
Нет, старший лейтенант Интерпола Юрий Малышев и не думал стрелять в Кричевскую. Он просто подал ей орхидеи и что-то сказал. Наверное, поздравлял, как и все. Любовь распахнула дверцу своего лимузина, приглашая Малышева садиться. Юра помотал головой.
Мочалов, глядя на них сверху, гадал: что, черт возьми, эта встреча значит? Куда это она его зовет?
До него долетали обрывки фраз. Кричевская, прижимая к лицу орхидеи, громкой и возбужденно говорила:
— Никогда не забуду твоей помощи! Спасибо тысячу раз! Смогу ли я когда-нибудь тебя отблагодарить?
В ответ Юра что-то тихо ей сказал.
И тут…
И тут до Мочалова дошел смысл этой сцены. Он все понял… Следователь испытал шок, какой испытывает верный муж, внезапно догадавшийся об измене горячо любимой жены. Словно черная пелена была сдернута с его глаз. Словно он был слеп — и вдруг прозрел, был глух — и вдруг стал слышать. Оглушенный своим открытием, Мочалов не расслышал слов Юры, зато услышал звенящий голос Кричевской:
— Сейчас мне не хочется думать о проблемах, ведь я заслужила роскошный отдых! Поговорим о них позже. Едешь со мной?
Юра отрицательно покачал головой.
— Буду о тебе думать, — пообещала Любовь, усаживаясь в машину. — Когда и где мы увидимся?
Мочалов мог бы поклясться, что не ослышался, хотя Юра Малышев говорил очень тихо. (Он всегда говорил очень тихо, этот интеллигентный парнишка.) Мочалов, переживший сегодня свое Ватерлоо, всеми пятью обострившимися чувствами уловил тихий, едва слышный ответ Малышева:
— В аду, любимая.
Когда кортеж автомобилей во главе с белым «линкольном» понесся мимо по проспекту, разбрызгивая февральскую грязь, Юрий Малышев повернулся и ушел.
Он шел, скользя на мокром снегу, втянув голову в плечи, делая вид, будто не замечает Мочалова (а может, вправду его не замечал, погруженный в свои мысли?). Он ушел, а Мочалов, в растерянности от своей догадки, заколебался и не успел его догнать.
Юрий Малышев подключился к расследованию этого дела на самом последнем этапе, когда Кричевская уже сидела в Бутырке, а ее подельник Леже пребывал в бегах. Мочалов не удивился, когда однажды к нему пришел скромный, приятный в общении молодой человек, представился, сказал, что у Интерпола есть своя заинтересованность в поимке Лежнева-Леже и что в связи с этим он, старший лейтенант Юрий Малышев, подключается к расследованию этого дела. В связи с чем согласовал с Мочаловым свой визит в следственный изолятор к Любови Кричевской.
Но ни тогда, ни позже — когда во время суда над Кричевской обвинение стало разваливаться, а свидетели вдруг резко стали менять показания — Мочалову не приходило в голову заподозрить лейтенанта Малышева в предательстве. И только когда все уже было кончено, битва проиграна, Мочалов впервые взглянул на персону Малышева под другим углом…
«Встретимся в аду, любимая»?
Через два дня Малышев застрелился. Следователь этого не знал, как не знал и того, что Малышев во время своего активного расследования числился в отпуске и никакого поручения руководства НЦБ Интерпола на вмешательство в дело Кричевской не имел. Мочалов узнал эти факты от Гольцова только сейчас, сидя в тени синего тента.
— М-да, — только и сказал Мочалов, вздохнув и зябко поежившись при мысли, что сам бы мог оказаться сейчас на месте Малышева (тьфу-тьфу!). — Такая кому хочешь запудрит мозги.
Он вспомнил зеленоглазую ведьму, закинувшую ноги на стол. Всплыли перед глазами черные ажурные резники ее чулок и обнаженная тыльная сторона ее бедер, наверняка нежнейших, шелковистых, а если по ним провести рукой, то в мелких пупырышках наэлектризованной кожи…
Следователь даже слегка дернулся от воспоминания. Если бы мадам Любовь сразу не выплеснула ему на голову ушат с помоями (да что там помои! со змеиным ядом!), кто знает — не украшал ли бы теперь траурный портрет самого Мочалова фойе родного казенного дома на Таганской?
— Одного не понимаю, — чтобы отвлечься от соблазнительного образа, спросил Мочалов, — как они могли так быстро сойтись? Неужели за один допрос? Все-таки она в тюрьме и поле для маневра у нее не то, да и внешние данные проигрывают — это же Бутырка, а не ночной клуб… Черт, в самом деле — как?
Гольцов опустил глаза. Мочалов ничего не заметил по лицу собеседника — открытому и простому, и Георгий надеялся, что следователь ни о чем не догадался.
— Так что свидетели? — напомнил Георгий, переводя разговор на другую тему. — Отказались от показаний?
— А то как же! Все до единого. В один голос пели Кричевской здравицы, — хмыкнул Мочалов.
Свидетелей, рассказал он, было трое: сторож из строительного вагончика, начмед станции «Скорой помощи» и домработница Завальнюка. Первым сюрприз преподнес сторож, кулацкая морда, хоть и полковник. На суд явился при параде, в военной форме, на вопросы отвечал — словно присягал на червленом стяге, как такому не поверить?
Ситуация со сторожем выглядела следующим образом: водитель Завальнюка, когда его спрашивали, как он мог не заметить на дороге бульдозер, отвечал, что внезапно перед машиной на дорогу выскочили мальчишки на велосипедах. («Это в одиннадцать-то часов ночи?» — иронично заметил Мочалов.) Водитель успел увидеть оранжевые огни перфораторов, резко повернул руль вправо — и это все, что он помнит…
Первым на место аварии прибежал сторож. По идее, если бы вправду какие-то сопляки на велосипедах катили по шоссе, сторож должен был бы их увидеть, далеко они смыться не могли. Но никогда, ни разу до суда над Кричевской, сторож ни словом не обмолвился о том, что в ночь аварии видел кого-то на дороге. А во время суда — бац! — сторож неожиданно заявляет, будто видел двух пацанят лет двенадцати-четырнадцати, которые с велосипедами в руках бежали со стороны шоссе через поле к кустам. Почему раньше не сказал? Не придавал этому факту значения, а теперь вот решился обнародовать.
Это свидетельское показание сильно сыграло на руку защите. Защита ведь пользовалась на суде показаниями Леже, которые взяли с него в больнице сразу после аварии. Ввиду промелькнувшей информации, будто между водителем и Кричевской существовали любовные отношения, у суда к показаниям Леже доверия и быть не могло. И вдруг — заявление незаинтересованного лица! Подтверждение показаний Леже! Даже если аварию на шоссе в самом деле спровоцировали неизвестные гавроши, то разыскать их спустя год не представлялось возможным. Были — не были? Информация из разряда недоказуемой.
