Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
— Вы доверяли этому человеку?
— Я его любила. Вы знаете, как в таких случаях легко поддаешься уговорам. Он взял деньги и исчез, а я осталась практически без гроша в кармане. Но теперь у меня опять все в порядке. Однако я стала намного осторожнее. Я ведь уже сказала вам, что вкладываю все заработанное мной в драгоценности. Я стала бережливой и недоверчивой. И уже никогда не доверю своих денег мужчине.
Для меня было наслаждением смотреть, с каким аппетитом она ела.
— Но если появится мужчина, которого вы полюбите, вы конечно опять это сделаете, — сказал я.
— Ну, если только полюблю, — спокойно сказала Анжела. — С этим мне не везет. Да и что такое любовь? Нечто эфемерное. Она проходит, и либо мужчина уходит, бросая женщину, либо она уходит, оставляя его. Конечно, время от времени нормальные люди ощущают нужду в существе другого пола. Но разве это можно назвать любовью?
— Нет, — сразу согласился я.
— Вот видите, — сказала Анжела. — Лехаим!
— Лехаим, — повторил за ней я.
22
Когда кельнер начав печь блины прямо возле нашего столика, — зажег спиртовку, и пламя высоко взметнулось, — Анжела рассмеялась как ребенок.
— Я каждый раз заново радуюсь, — призналась она.
— Вы любите смотреть на огонь?
— Очень, — ответила она. — И уже много лет пытаюсь писать огонь. Но ничего не выходит.
В зал вошла босоногая и оборванная девочка. В руках она держала корзинку, в которой лежало пять или шесть матерчатых зверюшек.
Девочка была худа и бледна, и глаза у нее были заплаканные. Она переходила от столика к столику, и наконец дошла до нас.
— Пока ничего не удалось продать? — спросила Анжела.
Девочка грустно покачала головой. Ее босые ноги были покрыты толстым слоем грязи и пыли.
— Сколько стоят твои зверюшки?
— Десять франков, мадам.
— Я возьму ослика, — сказала Анжела и дала девочке десятифранковую банкноту.
— А я — медвежонка, — сказал я. Девочка кивнула, и, не поблагодарив, направилась к выходу. В дверях она столкнулась с Фернаном, который, немного передохнув от жары, собрался двигаться дальше. Я видел, что он перекинулся парой слов с девочкой. Потом они вместе направились к отелю «Карлтон». Анжела за это время рассмотрела матерчатых зверушек:
— У ослика лопнула шкура, — сказала она. — Из дыры сыплются опилки, одно ухо почти совсем оторвано, и он весь в грязи.
— Медвежонок тоже грязный, — продолжил я. — Причем весьма и весьма. И мех его изрядно потерт. Мы оставим игрушки здесь.
— О нет! — с неожиданным жаром воскликнула Анжела. — О нет! Я подарю вам своего ослика, а вы мне вашего медвежонка, и мы оба их сохраним..
— А зачем?
— Просто так. Из суеверия. Вашего медвежонка я подвешу у себя в машине. А вы — вы тоже сохраните моего ослика?
— Всенепременно, — сказал я. — В память о сегодняшнем дне.
— Нет, — возразила Анжела. — В память о том времени, когда мы были очень бедны, очень молоды и очень счастливы.
23
Мы как раз покончили с сыром и кофе и принялись за какой-то арманьяк, якобы способствующий пищеварению, когда в ресторанчик вошел капитан-лейтенант Лоран Виаль, черноволосый, загорелый и облаченный в холщовую рубашку и такие же брюки. Он быстро оглядел зал в поисках свободного места, заметил нас с Анжелой и быстро направился к нам.
— Анжела! — Он поцеловал ей руку и кивнул мне. — Можно я присяду к вам?
— Разумеется, — отозвался я и крикнул официанту: — Еще одну рюмку и коньяк для этого господина!
— Вы знакомы? — спросил я Виаля.
— О, много лет! — Он нежно посмотрел на нее. — Как тебе живется, Анжела?
— Отлично. А тебе?
Виаль сказал:
— Ты же знаешь, я занимаюсь сейчас расследованием взрыва на яхте. И все это время работал в лаборатории. Но работу пока еще не завершил. Однако не позже завтрашнего утра я смогу сказать, что это был за динамит и откуда он взялся. — Тут появился официант с арманьяком для Виаля. — Я начинаю как бы с конца, — заметил тот. — Это моя любимая марка — арманьяк «Три ключа». Божественная влага, разве нет?
— Ты прав, — сказала Анжела, — божественная.
— Когда мы раскроем это преступление, — сказал Виаль, — я с вашего согласия приглашу вас сюда на обед, и мы втроем отпразднуем это дело, согласны? Вы мне очень симпатичны, мсье Лукас, а Анжела — моя давняя, очень давняя добрая приятельница. Так как — принимается?
— С удовольствием, Лоран, — сказала Анжела и положила свою ладонь на его руку, от чего меня внезапно пронзила ревность. — Но теперь нам пора. У нас еще куча дел.
— Завтра утром я позвоню вам в отель, — сказал мне Виаль. — Пожелайте мне удачи.
— С радостью.
Когда мы поднялись уходить, Лоран символически поцеловал Анжелу в щечку. Они еще немного поговорили между собой, пока я расплачивался.
Я оглянулся. Анжела все еще разговаривала с Виалем. Они оба смеялись. Потом Анжела подошла ко мне, взяла меня под руку, мы вышли из «Феликса» и пошли к ее машине.
— Что это вы мрачны, как туча?
— Да нет, с чего вы взяли?
— Не «нет», а «да»!
— В самом деле, вам показалось, мадам Дельпьер.
— Называйте меня Анжела. А я буду звать вас Роберт. Вот, а теперь скажите, что у вас на сердце.
— Симпатичный парень, этот Виаль, — сказал я.
— Ах, вот оно что, — вздохнула Анжела. — Да, очень симпатичный. Один из самых лучших.
— Да.
— И вы хотите знать, спала ли я с ним, — как ни в чем не бывало сказала Анжела.
— Ну, что вы в самом деле… Нет, мадам…
— Анжела.
— Нет, Анжела, на самом деле я не хотел… Так вы с ним спали?
— Несколько раз, много лет назад, — сказала Анжела, когда мы как раз проходили мимо витрины филиала Ван Клифа. — Но ничего не получилось. Мы… Боже, мы просто не подходили друг другу. И решили, что можем остаться добрыми друзьями. Что и произошло. Так будет и впредь. Успокоились?
— Я не имею права ни беспокоиться, ни успокаиваться!
— Верно. Но мне, тем не менее, хотелось бы знать.
— Простите, я сболтнул лишнее.
Мы подошли к ее машине. Жара внутри была адская. Я бросился первым делом открывать окошко с моей стороны. А Анжела отыскала в перчаточнике кусок бечевки и в самом деле подвесила несчастного медвежонка к зеркальцу заднего вида. Вновь мимо с легким шуршаньем заскользили шикарные лимузины.
Следя глазами за движениями Анжелы, привязывавшей медвежонка, я сказал:
— Мсье Лакросс назвал мне несколько цифр.
— Каких цифр?
— Имеющих отношение к богачам, с которыми ему и мне придется иметь тут дело. К примеру, два с половиной процента населения Америки контролируют две трети ее экономики. Все, буквально все, даже инфляция делает их еще богаче, а всех остальных людей — все беднее и беднее.
— Да, — ответила Анжела. — Мне он это тоже рассказал. Ну вот, теперь медвежонок висит как надо.
— Вас это не интересует…
— Меня это интересует и даже очень, мсье Лукас. Я социалистка. Думаю, что и вы социалист.
— Конечно, — кивнул я. — А кем еще можно быть в наши дни, если ты не идиот?
— Однако, мы с вами как бы социалисты с двойным дном, дорогой мой, — возразила Анжела. — Я, к примеру, живу на деньги этих супербогачей. Вы живете в отеле для супербогачей. Мы только что пообедали в ресторанчике, в который не ходят бедняки — и в прежние годы ни вы, ни я не могли бы и подумать о том, чтобы пообедать там. Сдается, что немыслимые богатства, с которыми вы здесь сталкиваетесь, производят на вас даже слишком сильное впечатление.
— А вот и нет, никакого впечатления не производят, мадам салонная социалистка.
— Производят, производят, сами вы салонный социалист, — парировала она. — Давайте условимся, что мы оба хотим хорошо жить и все же оставаться социалистами.
— Давайте, — согласился я.
— Чем не двойное дно — стоит лишь вспомнить о мире нищеты?
— Вы правы, — сказал я и почувствовал легкую боль в левом боку. Украдкой я быстро сунул в рот и проглотил две таблетки нитростенона.
Анжела тут же спросила:
— Что это вы жуете?
— Таблетки, которые всегда принимаю после еды, — небрежно ответил я. Мы ехали вверх по Круазет. Жара стояла стеной. Ни ветерка.
24
Анжела подъехала к моему отелю. У входа ее уже поджидал высокий мужчина в синем комбинезоне — один из автомехаников гаража. Анжела вышла из машины, я тоже. Автомеханика звали Серж. Он пожал Анжеле руку. Из их разговора я понял, что Анжела, если задерживалась в городе надолго, всегда ставила свою машину в здешнем подземном гараже, где было прохладно. Потом они заговорили о последних скачках в Кань-сюр-Мэре. А я прошел в вестибюль и справился у портье, не было ли на мое имя почты. От Бранденбурга до сих пор не было ни слуху, ни духу.
