Рауль Мир-Хайдаров - Масть пиковая
Поведение заведующего Отделом административных органов, ставшего в Белом доме сразу заметным человеком, к которому благоволил сам Тулкун Назарович, не могло не броситься в глаза коллегам. Одни думали, что Акрамходжаев, занимая такой пост, неожиданно ставший в ЦК ключевым, располагает данными на некоторых высокопоставленных товарищей, оттого и отношения строит подобным образом, что вообще-то характерно для этой среды. Другие, уже привыкшие к крутым и частым переменам власти, думали, а может, кто-то наверху и даже из самого Кремля делает ставку на него, а почему бы и нет? Ведь он поднялся только со смертью Рашидова, и в служебной записке при назначении писал, что он со своими взглядами и принципами много лет не мог защитить докторскую диссертацию о правовом государстве в условиях сложившегося социализма и что дальше районный прокурор хода не имел. Чем не кандидатура?
Но как привести к власти себе подобных, не затусованных в прежней затрепанной колоде? Как бы он ни раскладывал новую колоду карт без замусоленных валетов, королей, тузов и дам, пожалуй, и без шестерок тоже, новый пасьянс никак не складывался. Разве только следовало держаться подальше от самых одиозных, скомпрометировавших себя пиковых валетов, рассуждал он, открывая всю тяжесть политической возни, в которую окунулся и вне которой себя уже не мыслил. Да, никогда не думал он, что так неподъемна ноша политика, рвущегося к власти. Перспективы, перспективы, а сегодня без помощи Тулкуна Назаровича и ему подобных не обойтись, Сенатор это понимал, хотя явно переходить на их сторону, афишировать связи не стоило. Жить в волчьей стае и не выть – этому в новой среде еще предстояло научиться, хотя его сущность (сыщика и вора в одном лице) предполагала быструю адаптацию в политической среде. Но времени для адаптации как раз и не оказалось, перемены в стране происходили стремительно: рушились вечные стереотипы, отметались незыблемые железобетонные догмы, сметались вчерашние авторитеты, намечались невероятные перемены в общественной жизни, провозглашались и обсуждались невозможные доселе идеи, в газетах и журналах публиковалось неслыханное, по телевизору говорили такое… Растерялись в шоке все: партия, народ, правовые органы, суды, только вольготнее в своей тарелке чувствовал себя преступный мир.
«Наконец-то дали нам дышать, неразбериха для нас самое подходящее время, – говорил Беспалый во хмелю, доставивший все-таки на дом Сухробу Ахмедовичу комплект ручного инструмента из золингеновской стали. Если такова демократия или там ее… плю… рализм мнений, – мы за нее двумя руками, не дадим бюрократам и всяким сталинистам задавить свободу и гласность. Можете на нас вполне рассчитывать», – бахвалился пьяный Артем Парсегян своему давнему другу и подельщику прокурору Акрамходжаеву.
Но крепко замусоленная рашидовская колода номенклатурных карт таяла на глазах, слишком уж часто стали выпадать из нее тузы и короли, о возврате в колоду не могло быть и речи, битой оказывалась пиковая масть.
Если когда-то арест Анвара Абидовича Тилляходжаева, секретаря Заркентского обкома партии, вызвал в республике шок, то теперь взятие под стражу людей подобного ранга воспринималось спокойно и даже с любопытством, спрашивали, кто же следующий? Покончил с собой при задержании туз бубновый, каратепинский хан, тот самый секретарь обкома, который без ложной скромности любил, когда его называли «наш Ленин», не меньше. Располагал информацией Сухроб Ахмедович, что нити хищений в ocoбo крупных размерах потянулись к некоторым секретарям ЦК, и опять рушилась концепция, где расчет строился на людей из прежней колоды, валетов пиковых и прочей пиковой масти. Но не только крушение, крах партийной элиты республики расстраивал его, с этим он смирился и считал неизбежным, уж слишком они дискредитировали себя перед народом и даже без тех сенсационных тайн, что вскрывались чуть ли не каждый день в республиканской и центральной печати и выплескивались на судебных процессах, как, например, того же Анвара Абидовича или у его свояка, начальника ОБХСС области, полковника Нурматова.
Кто останется равнодушным к пудам золота, к миллионам, припрятанным в тайниках и у родственников, к коврам ручной работы, гниющим в сараях и на чердаках, и это в крае, где многодетный дехканин за тяжкий труд на хлопковых полях от зари до зари получал в лучшем случае сто рублей в месяц. Край, где он жил, для посвященного человека открывался еще одной неожиданной стороной. При всей неограниченной власти партийного аппарата, как и везде в стране, тут на равных правили и тайные силы, что-то наподобие теневого кабинета.
Если сказать кому-то, что назначение иного министра решается не в Ташкенте, а в скромном горном кишлаке Аксай, под Наманганом, наверное, многие приняли бы за байку и посмеялись. Но смеяться не следовало, Сенатор знал расклад сил в Узбекистане как никто другой, и если бы за него ходатайствовали из Аксая, то он уже давно сидел где-нибудь повыше даже, чем сегодня. Скромный директор агропромышленного объединения, дважды Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета, ценитель чистопородных скакунов, бывший учетчик тракторной бригады, недоучка Акмаль Арипов, любивший, возможно, в пику каратепинскому хану, чтобы его называли «наш Сталин», но и благожелательно откликавшийся на «наш Гречко», чуть ли не подменял Верховный Совет республики. Сюда, в Аксай, прежде всего тянулись за поддержкой соискатели министерских портфелей. Он настолько считал себя сильным, что позволял себе, не таясь, называть самого Шарафа Рашидовича – Шуриком. Шурик и звонил ему чуть ли не ежедневно, отладили дорогостоящую правительственную связь с резиденцией аксайского хана. Не смог Сенатор в свое время найти дорогу ни к Шарафу Рашидовичу, ни к аксайскому хану, они вполне обходились и без районного прокурора Акрамходжаева, но сегодня без него, как он считал, не может обойтись и всесильный Акмаль Арипов.
Если к судьбам многих высокопоставленных деятелей он относился равнодушно, а в иной раз и радовался их беде, как в случае с Анваром Абидовичем и каратепинским ханом, пошедшим на самоубийство, что, честно говоря, с облегчением было принято во многих заинтересованных кругах, у всех в памяти оказывались еще свежи искренние признания заркентского секретаря обкома, оба они могли при случае стать ему конкурентами в борьбе за высшую власть, то его отнюдь не радовало, что следователи по особо важным делам все теснее сжимали кольцо вокруг аксайского хана.
Акмаля Арипова отдавать в руки правосудия Сенатору не хотелось. Удивительно быстро стала меняться жизнь, еще год-два назад кто бы мог предвидеть судьбу Анвара Абидовича и каратепинского хана, они казались вечными, незыблемыми и с высоты своего положения кичливо посматривали на Акмаля Арипова, хотя знали его связи и возможности. Как они втайне радовались, что сама Москва решила заняться делами аксайского хана, ибо народ в округе завалил престольную жалобами и слезными мольбами о средневековой дикости нравов, царящих в Аксае, где правил друг Рашидова, народный депутат Акмаль Арипов, щедро награждаемый ежегодно государством золотыми звездами, орденами и медалями.
Но у Москвы тогда оказались руки коротки против миллионов Акмаля-ака, в силе был еще Шараф Рашидович, да и Леонид Ильич снисходительно относился к шалостям в Средней Азии, знал он Акмаля Арипова и не хотел обижать друзей Шурика. Но комиссия ЦК КП Узбекистана занялась все-таки аксайским ханом, и возглавил ее для объективности человек из Президиума Верховного Совета республики, вот он-то и спас Акмаля-ака. Вывод проверяющих оказался единодушным – ложь и клевета на выдающегося сына узбекского народа, дважды Героя Социалистического Труда, народного депутата, орденоносца и прочая, и прочая…
Параллельно помогли Акмалю Арипову и продажные следователи из Прокуратуры республики, они потрясли хана как следует, Сенатор даже знал приблизительно, во сколько обошелся акт о кристальной честности директора агропромышленного объединения. Но тут аксайский хан не скупился, вопрос стоял круто: быть или не быть. Не обошел вниманием Акмаль-ака и председателя комиссии, своего давнего друга и протеже, это с его помощью тот стал преемником Шарафа Рашидовича, хотя, по всем прогнозам, как, впрочем, предполагал и Шубарин, пятый этаж Белого дома по праву должен был занять Анвар Абидович Тилляходжаев или каратепинский хан, по-самурайски сделавший себе харакири.
Конечно, жалоб на Акмаля-ака хватало, и в них материалов для следствия предостаточно. Находился в бегах и бывший бухгалтер хозяйства, не поладивший с самодуром, он, видимо, писал во все инстанции о крупных финансовых махинациях аксайского хана, только большинство этих жалоб прежде возвращалось в Ташкент, в ЦК с визой разобраться на месте. Через день они попадали в руки того, на кого жаловались, и тот разбирался, не откладывая просьбу в долгий ящик. Теперь письма из столицы с наивными от бессилия адресами, наподобие: «Москва, Мавзолей, Ленину», ибо нигде и никто не хотел выслушать беду дехкан, попадали в руки следствия. Но Сенатор предполагал, что основным свидетелем деяний аксайского хана теперь становился раскаявшийся Анвар Абидович, этот мог рассказать многое о своем сопернике, который некогда ударил его камчой, уводя породистого ахалтекинца Абрека из конюшен колхоза «Москва». Теперь, откровенно говоря, жалел, что предупредил КГБ о возможном покушении на жизнь бывшего заркентского секретаря обкома, по прозвищу хлопковый Наполеон.
