Андрис Колбергс - Тень
- Ты все-таки скажи, где его искать.
- Оставьте вы меня в покое... Я за ним по пятам не хожу, за этим идиотом!
- Ты, Белла, голос не повышай, а то ведь я могу и рассердиться.
- Идите к цыганам, там он! - вдруг крикнула из другой комнаты сестра.
В машине майор потер заспанные глаза и, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Ну что я могу с ними поделать? Ничего. Скандалов не устраивают, приводят из кабачка старичков малахольных, те во всем слушаются и ведут себя спокойно. Молодые, цветущие бабы, а сами себя губят. И неглупые, небось понимают, что вечно так продолжаться не может. Мойщицы вагонов с лакированными ноготками! Хороши! Поработают пару недель - и ищи-свищи! Им бы приличному ремеслу обучиться, тогда, может, и встали бы на ноги.
Машина тем временем выехала из квартала и повернула на широкую асфальтированную улицу, параллельную железной дороге.
- Езжай прямо, - сказал майор. - Путь неблизкий.
- Что это она молола о старой любви?
- Чепуха, - махнул рукой майор. - Белла, может, и была для него первой любовью, но никак не наоборот. Во всяком случае, так мне дворничиха рассказывала. Еще когда Виктора в первый раз арестовали. Ей, в свою очередь, поведала мать Виктора. Мамаши, известно, всегда найдут романтическую причину. Краденые денежки он спускал на пару с Беллой, ей все было мало, все грозилась уйти к другому. Ездили кутить в Таллинн, в Ленинград. Подростка ночами нет дома, а мамочка молчит, как заговорщик. Вот и домолчалась до инфаркта.
Между улицей и железнодорожным полотном стоял не огражденный забором розовый дом в два этажа, перед ним выстроился ряд дровяных сарайчиков, темнела чугунная водокачка.
- И этот у меня вот где! - проговорил майор, вылезая из машины. Все жильцы вроде работают, а на самом деле шляются по Центральному рынку, спекулируют.
- Когда-то тут пасся конь рыжей масти.
- Это давно было. Когда в доме одни цыгане жили.
- А теперь?
- Теперь всякий народ, но все равно гляди в оба. Все время что-нибудь случается. Весной четверых посадили за изнасилование.
Решили, что и на этот раз наверх пойдут вдвоем, а оставшиеся в машине последят, чтобы из дома никто не удрал.
За дверьми был облупленный, грязный коридор с квартирами по обе стороны. Где-то хныкал ребенок, на него покрикивала мать.
- Здесь... Только осторожно, не споткнитесь.
На второй этаж вела крутая скрипучая лестница без перил, со сбитыми ступеньками.
- Как в бочке... Держитесь рукой за стенку, - наставлял майор.
В дальнем конце коридора тускло светилось окно, на дворе светало.
Все же номеров квартир было не разглядеть, и майор принялся считать двери.
- Кажется, тут, - проворчал он и постучался.
Дверь открыли сразу, и Харий увидел женщину, кутающуюся во фланелевый халат. В лицо пахнуло теплым смрадом.
- Доброе утро!
- Доброе... - ответила женщина. Взгляд у нее был робкий и пугливый. Видно, утренние и вечерние визиты милиции были ей не в диковинку, казалось, она уже смирилась с очередной потерей.
- Виктор дома?
- Он спит.
Харий с майором прошли на кухню. Половину ее занимала плита, на которой стояла сковорода с недоеденной вечером картошкой. Стены пропитались дымом и кухонными запахами.
Майор, ничего не спрашивая, миновал кухню, нащупал у косяка выключатель. Комнату залил белый свет, лампочка была без абажура и очень яркая.
На диване, лицом кверху, лежал, раскрыв рот, Виктор Вазов-Войский. Он негромко похрапывал. Лицо его, покрытое трехдневной щетиной, выглядело серым. На полу стояли две пустые бутылки из-под крепленой бурды, неизвестно почему именуемой портвейном.
- Вставай! - Майор тряхнул спящего за плечо.
Приоткрылись воспаленные глаза, видно было, что он пытается оценить ситуацию, чтобы понять, как действовать дальше.
- Оставьте меня в покое, я спать хочу! - враждебно произнес парень и отвернулся было к стене, но участковый потянул его за плечо.
- Просыпайся-подымайся, - добродушно сказал он. - Скоро у тебя будет вволю времени, успеешь выспаться.
Женщина на кухне тихонько заплакала.
- В чем дело? - Молодой человек привстал с постели. И заросший, он разительно походил на Эрика Вецберза. Даже морщины те же, разве что более глубокие.
- Поедем, там узнаешь...
- Никуда я не поеду!
- Поедешь... поедешь... Давай-ка лезь в штаны, нам некогда.
- Вы на меня собак не вешайте. Моя совесть чистая.
- Тогда тем более поторопись.
- Не дадут человеку отоспаться с похмелья. - Парень сел на краешек дивана. - Мария, дай мне чистую рубашку!
Казалось, каждое движение дается ему с трудом, причиняет боль. Харию вспомнилось, как его дед тяжело, с натугой вставал по утрам и одевался, торопясь в хлев, чтобы накормить скотину; но всю одеревенелость - ему тогда было под восемьдесят - как рукой снимало, стоило деду войти в конюшню и услышать тихое ржание встрепенувшейся в стойле Тиллы.
- Где работаешь?
- Брось сети накидывать, начальник! Всего два месяца! Я еще выбираю. Наш брат тоже законы знает!
- Он уже пристроился в топливном тресте, но... - бормотала женщина, роясь в шкафу.
- Заткнись! - прикрикнул на нее парень, и она тотчас умолкла.
Наконец он собрался - дешевые туфли, поношенные джинсы, спортивного покроя трикотажная рубашка, куртка на искусственном меху с пристежным капюшоном. Нет, непохоже, что у него совсем недавно были восемьсот рублей.
- А бритва, помазок! - спохватилась женщина.
- Не боись, милая, стричь и брить меня там будут бесплатно.
Женщина застыла посреди бедной комнатки - ждала, что он с ней попрощается. Она держалась стоически, но глаза уже наполнились слезами.
- Ну, бывай, Мариша! - парень похлопал ее по плечу.
- Пиши...
Майор вышел на кухню, Харий Даука последовал за ним. Женщина даже не допускала мысли, что парня взяли по ошибке, что он может оказаться невиновным, и это потрясло Хария. Наверно, не первый, кого вот так уводят из этой квартиры, потому-то на ее лице, когда она открывала дверь, не было и доли изумления, одно лишь примирение с судьбой.
Провожая взглядом уходящих, она ни с того ни с сего вдруг сказала следователю, который поотстал от остальных:
- Не везет... Страшно мне не везет...
И резким движением притворила дверь, повернула ключ в замке. Будто опасалась, что Харий станет допытываться у нее, почему не везет. Даука представил себе своего начальника Алстера и решил, что уж тот не раздумывал бы над ответом.
"Не тех друзей выбираете, - сказал бы Алстер. - В следующий раз будьте поосторожней!"
И в его словах было бы много правды. С одной поправкой: в этот дом приходят не те, кто обитает в комфортабельных квартирах с лоджиями на солнечной стороне.
Харий слышал, как идущие впереди спускаются по темной лестнице, рукой придерживаясь за стену.
- Она-то работает? - спросил у Виктора майор.
- Оставь ее в покое, начальник. Она святая. Может, бог мозгами обидел, но святая, точно.
- Прохладно. Может, наденете пальто? - поеживаясь, сказал Харий Даука, когда они вышли на улицу. Он умышленно пропустил слово "кожаное". - Вернитесь, мы подождем.
- Нет у нас, начальник, теплой пальтушечки, - ответил Вазов-Войский и, завидев на обочине милицейскую автомашину, пошел к ней без приглашения.
- Я останусь. - Майор протянул руку Харию. - Коли встал рано, проверю заодно несколько адресочков поблизости. Где-то тут один неплательщик алиментов скрывается.
Распрощались.
Подымался туман, встречные машины шли с ближним светом, чтобы быть заметнее.
Вазов-Войский сидел нахохлившись и всю дорогу смотрел в заднее зарешеченное стекло.
Допрос почти ничего не дал.
Битых два часа следователь Даука путал Вазова-Войского вопросами и ставил ему логические ловушки, но тот и не собирался признаваться. Единственно, появились какие-то вехи, указывающие направление дальнейших поисков. Когда Виктору необходимо было о чем-то умолчать, он пользовался ответом, который казался ему универсальным средством от всех бед.
- Не знаю, - говорил Вазов-Войский. - Не помню, бухой был.
Даука записал всю беседу на магнитофон и то же самое запечатлел на бумаге. Он не старался что-либо доказывать задержанному, только спрашивал и спрашивал, чтобы потом, в одиночку, не спеша проанализировать его ответы и наметить схему дальнейшей работы. На втором допросе он прижмет Войского как следует; доказательств для осуждения достаточно, парень знает, что за чистосердечное признание наказание смягчают, так что, возможно, расколется. Во всяком случае, он не похож на тех твердолобых, которые на следствии с перепугу твердят, что белое это черное, и только на суде рыдают горючими слезами, надеясь на смягчение приговора.
О том, что совесть у допрашиваемого нечиста, говорило грустное прощание с Марией и то, что у него слишком много этих "не знаю" и "не помню".
- Сколько дней вы работали после выхода на свободу?
