Леонид Словин - Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)
— Клади на кровать! — раздался срывающийся от напряжения голос курносого. — А ты, чтоб здесь осталась. — Приказал он слегка притихшей девице. — Пока не проспится. И не давай ему ложиться на спину: сразу переворачивай…
— Наклюкался, — с омерзением бросила Анастасья.
Виктор пожал плечами. Он эту историю близко к сердцу не принимал. Да какое ему, в конце-концов, дело до этого идиота?!
Они сидели в номере Анастасии. Она — перед зеркалом, он — уставившись в телевизор.
Виктор снял телефонную трубку.
— Далеко звонишь?
— В турбюро. Вдруг что-нибудь проклюнулось…
— Напрасно торопишься: тише едешь, дальше будешь, — выдавила она, не разжимая губ. В них была кисточка: она подкрашивала ресницы.
Виктор не среагировал и снял трубку. Он набирал номер. Сначала было несколько гудков, потом — записанный на автоответчике и чуть дребезжащий из — за расстояния голос.
— Я по объявлению! Мог бы вам помочь. Свой телефон оставить не могу. Сами понимаете. Позвоню завтра. Перед обедом…
Виктор свистнул и выразительно посмотрел на Настю. Что это она там сейчас говорила?
На ее лице застыло выражение напряженного ожидания.
Вот и красивой ее не назовешь, мелькнуло в голове Виктора, а есть что — то такое, что не во всякой женщине обнаружишь, что не даст пройти. Невольно взгляд но бросишь.
Он еще раз оглядел ее: медные пряди волос, ясные серые глаза, правильно очерченные губы…
Она подошла к нему. Смотрела настороженно, словно спрашивала: неужели началось?
Виктор позвонил вниз, спросил, когда поезд. Положил трубку.
— Пошли будить заморского дружка. Возвращаемся в Москву через два часа. Полно дел еще.
Анастасия пожала плечами и отвернулась.
— Ну уж нет, сестрица! — насмешливо бросил он. — Пойдешь со мной. Его, может, еще приводить в себя надо: поможешь…
По ее лицу пробежала гримаса.
— Там эта блядь…
— Вот уж не думаю, — недобро усмехнулся он. — Не до нее ему…
Дверь в номер Алекса не была закрыта на замок. Девица, свернувшись калачиком, лежала на софе. Из под смятой миниюбки белыми похабными прожекторами светили здоровенные ляжки: таких только запрягать. А потом пахать, и пахать.
Вымазанный в рвоте израильтянин валялся на полу.
— А ну пошла! — толкнула деваху туфлем Анастасия.
— Че, — протянула та, спросонья. Еще не очухалась.
— Сказала, пошла, давай! — грубовато подтолкнула ее рукой Анастасия, и рукой и стала стягивать с софы.
Продрав глаза, девица тряхнула рыжей чолкой:
— Что я, дура, что ли? Плати прежде! Без денег не тро нусь!
Скривив рот и прищурившись, Виктор сунул руку Крончеру в нагрудный карман, вытащил и брезгливо протянул ей пятидесятидолларовую банкноту.
— Мало! — моргнула белесыми глазами деваха и втянула в себя воздух. — Давай еще столько же…
— Чего? — взбесился Виктор. — Сейчас я ментов приглашу. С ними будешь торговаться…
Он взялся за трубку телефона.
Девка поспешно схватила сумку и, подпрыгивая на ходу — туфля плохо оделась — рванула к двери.
— Эй! — Виктор принялся тереть в ладонях уши израильтянина. Очнись, мудила!..
Крончер выворачивался. Не давался.
Виктор стянул с него куртку, освободил одну руку и повернул Крончера на бок. Стал расстегивать одежду.
Алекс не открывал глаз.
— Эй, — начал закипать Виктор, — сказали тебе? Вставай, еврей!
— Ну да, еврей! Не араб! — подтвердил пьяно Алекс. — Можешь документы проверить. — Израильтянин…
Лишь дважды в жизни он почувствовал, что оба этих понятия сливаются воедино. И оба раза это было связано с уничтожением гитлеровцами еврейского населения Европы.
Впервые — когда еще в первом классе школы, услышав о шести миллионах погибших, горестно, со слезами на глазах спросил у отца:
— А где же была израильская армия?
А еще раз, когда ему и его сверстникам, старшеклассникам, приехавшим в Освенцим по программе школьного обучения, пришлось участвовать в массовом побоище с местными бритоголовыми — неонацистами со свастиками на куртках.
Чернышев стащил с него брюки и махнул рукой в сторону Анастасии:
— Давай в ванную его…
Они втащили его в ванную и открыли кран. Напор гудящей ледяной струи обрушился на обалдевшего Алекса.
— Зубур… — забормотал он. — Зубур!
— Чего он там? — спросил Виктор у Анастасии, но она пожала плечами.
— Черт его знает, на иврите, наверное, что — то значит…
Алекс задыхался, отряхивался, фыркал. Наконец, слегка протрезвевшими глазами взглянул на Виктора и Анастасию.
Попытался прикрыться рукой — не вышло. Он был совершенно мокрым. Короткие темные волосы посверкивали, по смуглому лицу стекали струи. Он уже приходил в себя.
Анастасия, пожав плечами, величественно удалилась.
— Через полтора часа поезд, — объяснил Виктор. — Может, хочешь остаться с костромскими ментами?
— С кем, с кем? — не понял Алекс.
— Ну, как их у вас там называют? С местными полицейскими…
— Едем!
Он начал одеваться.
Рубашка сразу прилипла к телу накрепко, словно ее приклеили столярным клеем и ее надо потом отдирать вместе с кожей.
Выйдя из ванной и стряхивая с себя капли, обратился к Анастасии.
— Есть у вас сушилка для волос?
Ни слова не говоря в ответ, она вышла и через пару минут вернулась с электроприбором.
— Что это на иврите у вас «Зубур — Зубур»?
Алекс обалдело уставился на Виктора.
— Да ты сам — то и вопил…
Алекс досадливо зажмурился.
— Это сленг. Армейский… Когда получаешь звание. И тебя в грязь голого, а потом еще из шланга поливают…
Виктор с усмешкой глядел на смуглого иностранца: темные, цвета круто заваренного кофе глазища, длинные ресницы. Хмыкнув, бросил:
— Головка бо-бо? Во рту ва-ва… Денежки тю-тю?
Крончер скривился.
— Хорош ты был! У вас чего? Не пьют, когда звания отмечают?
— Это почему же? Я только недавно обмывал «капитана». Перед самым вылетом…
День этот выдался долгим и беспокойным.
Он чувствовал себя в своей полицейской форме не очень к месту в уличном калейдоскопе карнавальных масок.
О командировке в Россию еще и речи не шло, хотя оставалось до нее чуть больше суток.
В Иерусалиме праздновали Пурим. Вокруг, взявшись за руки, разгуливали коты и жирафы. Дракула с омерзительной рожей и кривыми зубами в пасти, держал под руку Принцессу Диану. Петух флиртовал с кокетливой лисой…
Есть в этом дне что-то дерзкое, пьянящее, что сбивает с толку. Под ногами крутятся дети, визжат дудки, хлопают хлопушки, безостановочно трещали трещотки.
Обычно отдающая легким снобизмом улица Бен Йегуды, куда нет въезда транспорту, а магазины, кафе и пиццерии выставили наружу свои столики, чтобы посетители могли видеть фланирую щую толпу, превратилась в огромную сцену.
Кто-то стукнул Алекса пластиковым, полым изнутри молотком по фуражке: то ли счел, что он — тоже участник карнавала, то ли были у человека свои счеты с полицией.
Буквально, продираясь через толпу вниз, к Нахлат Биньямин, Алекс обратил внимание на то, что в связи с праздником как смело уличных музыкантов и певцов. В таком шуме иартеллерийской канонады не услышишь.
Здесь, рядом с парикмахерской «Марсель», еще недавно довольно скверно пел оперные арии лысоватый, в очках математик, из Санкт-Петербурга: его фотографию даже поместил популярный американский географический журнал. Голоса у бывшего петербуржца не было, но зато зарабатывал он больше, чем двое его коллег-математиков.
Чуть наискось — играл на настольном, но не электрическом, органе Баха и Генделя способный парень из Сан Франциск. Иногда похаживал в белой хламиде с золотой короной из картона на голове Давид — царь иудейский с лирой в руках — тоже неплохой доход.
Сейчас карнавал оставил всех без работы. Ну да ладно. Это ведь только один день…
Алекс внимательно приглядывался: среди завсегдатаев улицы Бен Йегуда у него были свои люди. Отсюда он черпал информацию и здесь заводил знакомства. Сравнительно узкая и короткая, она, как магнит, стягивала сюда силовые линии человеческих лиц и характеров.
На площади, у высокого, нафаршированного оффисами здания стояли «джипы» с пограничниками. Темно-зеленая форма, автоматы за плечами: с праздником террористы не поду мают считаться. Очаровательная брюнеточка в солдатской куртке с сержантскими нашивками сделала ему глазки, и Крончер подми гнул ей в ответ: так в старину переговаривались флажками сближающиеся корабли.
Но Алекс двинулся в один из ее боковых присосков, в Нахлат Биньямин, еще лет десять назад — район полутрущоб. Сейчас здесь на вес золота был каждый квадратный метр: полузаброшен ные, в трещинах, с обсыпавшейся штукатуркой дома принаряди лись, наполнились жизнью и смыслом и щеголяли перед, как артисты в новом и ярком спектакле и сейчас щеголяли перед иностранцами экзотикой: странной, почти немыслимой смесью Востока и Запада.
