Рэй Брэдбери - Голливудские триллеры. Детективная трилогия
— Я… — хрипло проблеял я.
— Что с тобой? — крикнул он.
— Я…
— Чего ты испугался? Смотри. Смотри! Сюда смотри!
Что-то подтолкнуло меня в глубину тьмы, в самый водоворот черных теней. Все они толпились вокруг некоего вполне телесного существа. Его гортанные вскрики напоминали мольбы утопающих — как будто какая-то женщина тонет в океане тьмы.
Кричит, стонет, плачет, потом замолкает и стонет снова.
Кто-то щелкнул зажигалкой, и синий язычок пламени выхватил из темноты взъерошенное создание, завернутое в шаль.
Следом за первой зажигалкой из тьмы с тихим посвистом выплыла вторая, огонек которой вздрогнул, но устоял. А потом еще одна, и еще… Как будто огненные светлячки слетались на представление и в темноте рассаживались по кругу. Десятка два проникли в самую середину — чтобы осветить все эти муки, стенания, шепот и всхлипы, поджечь этот голос, устроить ему ритуальное сожжение… И чем гуще был их хоровод, тем пронзительнее кричало создание, требуя невидимых даров[489], умоляя признать его, не оставлять его, дать ему жизнь, соединить и примирить между собой это лицо, тело и сущность.
— Если бы не мои голоса, я бы впала в уныние! — причитал голос.
Что-то страшно знакомое. Где-то я уже это слышал… Я точно помню. Но где же, где?
— Здесь, на просторе, в тишине, звон колоколов слышится, как будто с небес… И от каждого удара тянется долгий отзвук… В этом отзвуке и живут мои голоса!
Ну же, ну… Что-то крутится в голове… Господи, да что же это?
И вдруг где-то вдалеке ударил гром, из темноты со стороны моря вырвался порыв соленого штормового ветра.
— Ты? — крикнул я уже в полной темноте. — Это — ты!
Как будто все огни разом превратились в истошные вопли.
Я громко выкрикнул ее имя, но мой голос потонул в лавине голосов и топоте ног.
Началась давка. В темноте я натыкался на чьи-то тела — то рукой, то ногой, то лицом, то коленкой, и снова кричал: «Ты! Ты!»
Тьма еще сильнее забурлила, прорастая тысячами новых притоков. Из нее вынырнул один мерцающий огненный светлячок, который, подплыв к самым моим губам, гневно крикнул голосом одной из этих тварей: «Это ты, ты ее спугнул!»
И тут ко мне со всех сторон стали тянуться хищные руки — пока не повалили навзничь.
— Нет! — заорал я.
Перевернулся, вскочил на ноги и побежал, изо всех сил надеясь, что бегу в сторону моря, а не обратно к призракам.
Споткнулся, упал, выронил фонарь. Господи, только бы его найти… Я должен немедленно его найти.
Ползая на четвереньках в полной темноте, я заклинал: «Ну, пожалуйста, ну, найдись!»
Наконец, мои пальцы нащупали свет. Я вскочил и, как в пьяном угаре, побежал дальше, подгоняемый потоком тьмы. «Только не упасть, только не упасть!» — твердил про себя я. Луч фонаря тянул меня вперед, как на веревке, — не падай, не оглядывайся! Где они? Совсем рядом, или отстали, или ждут в засаде? Боже всесильный!
И тут туннель огласился самыми чудесными из всех существующих на земле звуков. А впереди замаячило нечто напоминающее солнечный рассвет в раю… Сверкнули фары, запел автомобильный гудок, и, словно довершая эту картину счастья, ударил гром. Машина!
Некоторые люди, вроде меня, привыкли мыслить мизансценами — крупными и средними планами, вспышками молнии, выхватывающими из жизни самые сочные кадры… И я подумал: Джон Форд[490], ни дать ни взять! Долина монументов в Колорадо! Индейцы! Прибытие нашей кавалерии!
Вот она, красавица, выходящая из морской пены… Старая колымага, спасение мое… И в ней привставший за рулем… конечно же, Крамли. Изрыгающий самые страшные ругательства, на которые он только способен. Проклинающий меня последними словами и абсолютно счастливый оттого, что меня нашел.
— Черт возьми, смерти моей хочешь! — Я с трудом увернулся от автомобиля, затормозившего прямо у моих ног.
— Не торопись, ублюдок, дай мне только выйти отсюда… — проорал Крамли.
В свете фар тьма тут же съежилась и отступила. А Крамли обрушил на меня такой поток ругательств, что я остолбенел. Зажмурив глаза, он орал, размахивал руками, долбил по кнопке клаксона, брызгал слюной…
— Твое счастье, что этот чертов драндулет сюда пролез! Что там у тебя?
Я оглянулся назад, в темноту.
— Да ничего…
— Ну, тогда и незачем тебя отсюда вывозить! — Крамли нажал на газ.
В ту же секунду я с такой страстью прыгнул на сиденье, что колымага содрогнулась.
Крамли схватил меня за подбородок.
— Ты как, в порядке?
— Теперь — да!
— Тогда можно ехать!
— Не можно, а нужно! — завопил я, увидев, как из темноты снова поперли тени. — Жми двести пятьдесят!
— Девяносто — не хочешь?
Крамли вгляделся в темноту.
— Сэчел Пейдж[491], кажется, говорил: никогда не оглядывайся. Тупое правило — его очень легко могут использовать против тебя.
Несколько фигур уже вышли на свет…
— Поехали! — заорал я.
И мы сорвались с места. Со скоростью явно больше стольника.
— Это Генри позвонил мне! — на ходу проорал Крамли. — Говорит: кажется, наш недоносок Марсианин опять попал! Причем конкретно!
— Генри? — переспросил я.
— Фриц тоже позвонил! Сказал, что Генри не прав! Что ты гораздо хуже, чем просто недоносок!
— Так и есть! А ты еще быстрее можешь?
Крамли смог. И я, наконец, услышал шум прибоя.
Глава 41
Мы вырулили из водостока, и я сразу увидел нечто заставившее меня вскрикнуть от удивления.
— Смотри!
Крамли следом за мной повернулся на юг.
— Это же дом Раттиган! Отсюда — метров сто пятьдесят, не больше! Как же мы раньше не замечали этот сток?
— Просто раньше ему не приходилось работать трассой 66.
— Значит, если мы смогли проехать внутри туннеля от Китайского театра до берега, то и Констанция могла добираться от этого места к Грауману…
— Могла, конечно. Если совсем с дуба рухнула… Так. Похоже, она рухнула одновременно со всех дубов штата Огайо! Гляди…
По песку вился узкий след.
— Велосипед! Ну да, на велосипеде отсюда не больше часа.
— Да нет, нереально. Я ни разу не видел ее на велике.
Привстав прямо в машине, я бросил взгляд на вход в водосток.
— Она еще там. Вряд ли ей удалось уйти. А если и удалось, то слишком далеко и совсем не туда… Бедная Констанция.
— Бедная?! — взорвался Крамли. — Да у этой бедной шкура толще, чем у мамонта. Давай-давай, жуй сопли из-за этой шлюшки, а я позвоню твоей жене, чтоб приехала и оторвала тебе яйца!
— За что? Я пока ничего такого не сделал.
— Ах, неужели? — Крамли с ревом газанул и выехал на берег. — А то, что ты три дня носился, как конь педальный, — поперся на Маунт-Лоу, собрал всех вшей у всех вшивых фриков Лос-Анджелеса, влез на крышу Китайского театра — это как, не считается? Возглавил парад придурков — и все из-за прошмандовки, получившей «Оскара» за то, что дешевле всех продалась! Или я не прав? Можешь разбить мою шарманку, если я сыграл хоть одну фальшивую ноту!
— Крамли! Я же видел ее там, в водостоке. Раттиган! И после этого ты предлагаешь мне ее послать?
— Конечно!
— Ты так не думаешь, — сказал я. — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты пьешь водку, а писаешь яблочным соком.
Крамли еще сильнее надавил на газ.
— Что ты имеешь в виду?
— В душе ты остался мальчиком при храме.
— Так, стоп! Пожалуй, поеду-ка я подальше от этого гребаного Приюта одиноких моряков!
Он прищурился, рванул еще быстрее, скрипнул зубами, но потом все-таки сбросил скорость.
— Что еще скажешь?
Я сглотнул и продолжал:
— Ты же был мальчиком-сопрано. Может быть, ты забыл, как твои родители гордились тобой на полуночной мессе? А когда мы сидели в кинотеатре? Думаешь, я не видел, как ты скрывал, что плачешь от фильма… Католический верблюд, который сломает себе хребет, но все-таки пролезет в игольное ушко. Знаешь, Хрум-хрумли… Из великих грешников получаются великие святые. Как бы ни был плох человек, он всегда заслуживает второго шанса.
— У твоей Раттиган их было девять десятков!
— Думаешь, Господь их считает?
— Боюсь, что да!
— А ты не бойся. Лучше подумай о том, что когда-нибудь, через много-много лет, ночью, ты позовешь священника, чтобы он тебя благословил, — и он вернет тебя в одну из тех далеких рождественских ночей, когда папа тобой гордился, а мама плакала от умиления… И ты закроешь глаза, и это будет такое сумасшедшее счастье для тебя — вернуться в свой родной дом, где не нужно прятаться в туалете, чтобы скрыть свои слезы… Ведь надежда все еще не умерла в тебе. И знаешь почему?
— Ну, и почему же?
— Потому, что я очень хочу, чтобы так было, Хрум-хрумли. Хочу, чтобы ты вернулся к себе домой, чтобы ты пришел к чему-нибудь, не важно, к чему — пока не поздно. Можно я расскажу тебе одну историю…
