Инна Булгакова - Сердце статуи
— И ничего не слышала?
— Только «Гибель богов».
— О, проклятое пижонство! Но если она после него появилась, то кто ей дверь открыл — убийца?
— У нее мог быть ключ от твоего дома. И у тебя предохранитель заедает, не всегда опускается. Например, она входит, поднимается в мастерскую… думая, что ты убит, бросается к тебе — и тут ее настигает…
— Ладно, настиг, пролил кровь — а потом? Разбил статуи, но одну не добил, она улизнула в сад и качнула головою.
— Макс, честное слово, это не галлюцинация! И как ты ужасно сказал по телефону: «Статуя торжествует!»
— Надюша, ты-то хоть не сходи с ума. Нет, твой брат прав: втянул я тебя в историю.
— Макс, ты ее любил?
— Не помню. Но судя по всему, сердце у меня было любвеобильное. Я видел фотографию Веры.
— Где?
— Сегодня ездил к ее подруге. Тебе статуя кивнула, а мне фотокарточка подмигнула.
— Как это?
— А так, что мы с тобой на пределе. Ее образ вызвал во мне сильное чувство.
— Любви?
— Страха. Не сразу, но как будто я вспомнил, как будто видел ее уже после… ну, после удара, понимаешь?
— Ты был в коме, без чувств, без жизни.
— Однако факт. Я эту девицу боюсь. Тебя — нет, а ее…
— Если б она не была такая маленькая! — выпалила Надя мстительно. — Как бы все сошлось! Из ревности разнесла тут…
— Какая ревность, Надюш! Она меня бросила.
— Как бы не так! Зачем тогда 10-го явилась?
— Я подарил дорогой изумруд, но сломал застежку. Кулон остался у меня.
— Когда подарил? — спросила Надя мрачно.
— Давно, еще в апреле. Видишь, Наденька! — я вдруг обрадовался. — Она 3-го за ним приезжала, а я в течение недели застежку так и не починил, хотя обещал. Выходит, правда: ты для меня все затмила, над «Надеждой» трудился.
Она отвернулась и после паузы заговорила доверчиво, как-то по-детски:
— Ладно, Макс. Ты не хочешь меня вспомнить. Ладно. Но вот в пятницу ты как бы заново со мной познакомился — и что? Что скажешь?
— Очень хорошо, скажу. Ты — единственный человек, которому я доверяю. Такая славная девочка.
— Нет, не то, Макс.
— Прости, дорогая, я опустошен и бесчувствен в смысле страсти… может быть, навсегда. Если это тебя слишком раздражает…
— Не слишком.
— То скажу: ты мне нужна.
— В качестве сиделки?
Мы пристально посмотрели друг на друга, она улыбнулась.
— Ладно, я согласна.
12
В среду, как обещал, невропатолог явился. «У вас же, Иван Петрович, машина есть?» — «Вместе с Семеном купили, еще до инфляции. Сейчас в ремонте, с июня барахлит». — «Богато жили?» — «Бедней тебя». — «Чего ж я-то без машины?» — «Не хотел хлопот». — «Я, часом, не алкоголик?» — «Нет, выпивал в рюмках».
Я на тахте в спальне лежал, он у окна сидел, лица почти не видно, только губы — узкие и красные, как свежий шрам.
— Как спал сегодня? — поинтересовался профессионально.
— Как обычно — со статуей.
— Твой сон — находка для психоанализа. Два главных утраченных влечения — эрос и творчество — соединились в одном образе. Статуя женщины?
— Да.
— Тебе она знакома?
— Черт ее знает!..
— Тебе знакомо ее лицо? — перебил он жестко, и я так же жестко отрубил:
— Нет.
— Или откровенность — или излечение становится проблематичным.
— Лицо скрыто, я стараюсь его угадать.
— С чем для тебя ассоциируется все это в целом? Что всплывает в подсознании?
— Зеленое пятно.
— Замкнутый круг! — Иван Петрович задумался. — Хорошо, вернемся к истокам болезни. В двадцать лет ты начал заниматься скульптурой…
— И влюбился в девушку. Вы ее знали — Люба?
— Нет.
— Я начал лепить с нее статую «Любовь».
— Не может быть, чтоб ты вспомнил! — быстро перебил доктор.
— Почему не может?
— Ну… ты б иначе себя вел сегодня.
— Не вспомнил. Ездил вчера на старую квартиру, мне рассказал сосед.
— Чем кончилась юношеская история?
— Она вышла за другого, я разбил «Любовь».
— Вера, Надежда, Любовь. — Иван Петрович усмехнулся. — Любопытная аналогия. Но даже если ты сам разбил своих идолов…
— Я был способен на это, как вы думаете?
— Опыт моей многолетней практики свидетельствует: человек на все способен, особенно художник.
— Но зачем?
— В том-то все и дело. По-настоящему сжигала тебя «одна, но пламенная страсть» — к творчеству.
— Может, я с ума сошел?
— В житейском смысле ты был нормален, дела свои устраивал разумно, даже расчетливо, несмотря на широту натуры. Вот, к персональной выставке готовился… Словом, не нахожу реальной причины, по которой ты уничтожал бы целое состояние.
— Вы сказали: по аналогии… — пробормотал я задумчиво. — Я вчера думал об этом, но… по внутреннему ощущению пустоты… и подружка Веры подтвердила: я ее не любил.
— И мне так кажется, — согласился Иван Петрович очень серьезно. — Не все на это способны.
— Я, наверное, не способен. Бьющий фонтан и горящая лампада приоткрывают пустоту, — я засмеялся, но осекся. — Тем не менее кто-то меня пытался уничтожить. На кувалде стерты отпечатки пальцев, следователь сказал.
— Ты был у следователя?
— Он ко мне приходил. Где же эта девица провела неделю, с 3-го по 10-е — вот загадка.
Иван Петрович улыбнулся снисходительно.
— Макс, у нас с тобой одна цель: ты должен вспомнить. Не деликатничай с доктором, задавай любые вопросы. Отвечаю на первый: твоя Вера не приезжала в кемпинг ни разу, что могут подтвердить мои приятели и их жены. Хочешь им позвонить?
— Не стоит, верю. Иван Петрович, вы женаты?
— Нет.
— Но были?
— Не был.
— Простите, почему?
— Не встретил достойной, — он рассмеялся тихо и иронически. — В какой-то степени мы тут с тобой похожи: и я живу своей работой.
— Тоже, извините, ходок?
— Наоборот. Скорее, аскет по натуре.
— Вам нравилась Вера?
— Пожалуй. Хорошенькая девочка… Да я не обратил особого внимания, — отозвался он равнодушно.
— Из-за чего погибла Неля?
— Как? — он изумился. — Ты чувствуешь связь…
— Не знаю. Меня очень волнует ее смерть, какая-то тайна там скрывается.
— Минутку! — доктор сосредоточился. — 9 мая мы познакомились с Верой. «Прелестное дитя» — ты сказал. Детски-наивная повадка…
— Ага, я с дитяти Цирцею лепил!
— Любопытное раздвоение личности. Помню, я удивился.
— Семен назвал ее потаскушкой и ведьмочкой.
— Ну, наверное, зелен был виноград… Впрочем, должен признаться, я слабо разбираюсь в женской психологии.
— Вы — доктор с большой практикой.
— Что ж, и Фрейд редко излечивал женщин. Существа с луны. Мои пациенты — сильный пол. А волшебница с острова Эа была почти готова, осталось лицо.
— Большая скульптура?
— В полчеловеческого роста примерно.
— А, как «Надежда».
Иван Петрович взглянул вопросительно, я пояснил:
— Последняя работа, подарок для соседки. Надя — отсюда «Надежда».
— Однако ты параллельно на два фронта работал.
— Значит, вы видели «Цирцею».
— Твоя возлюбленная, как школьница, хвасталась и сорвала покрывало.
— Тайком от меня?
— Ты не любил демонстрировать неготовую вещь.
— Как это случилось?
— Ну, все уже крепко приняли, разбрелись, кто в сад, кто… пауза перед вторым заходом. Кстати, Сема не пил, был за рулем.
— А вы?
— Я остался у тебя ночевать, как и предполагалось. Так что мог себе позволить.
— Интересно!
— Пожалуй… Словом, я пошел в мастерскую.
— Зачем?
— Просто пошел. По лестнице спускалась Неля.
— Семен сказал, что я ее любил.
— Ты и здесь успел?
— Нет, по-человечески.
— Пронеслась мимо меня, как эльф на крыльях. Экзальтированное существо, нервное. В мастерской ароматические свечки зажжены…
— Да, я любил.
— И Сема с Верой, ну, детский лепет… Она увидела меня и сорвала покрывало с Цирцеи.
— Иван Петрович, жена послушала детский лепет и погибла.
— Не исключено. Я был на взводе и не отдал себе отчета. Мы втроем болтали, когда ворвался ты и, увидев скульптуру, пришел в ярость. Свечи погасли.
— И порвал застежку кулона?
— Какого кулона?
— Я подарил Вере изумрудную подвязку.
— Да! — Иван Петрович взволновался и чуть приоткрылся. — Помню зеленый камень на загорелой коже. Но ничего ты не порвал.
— Значит, позже. 10 июня Вера приехала ко мне наверняка за камнем.
— Неужели эта девочка была настолько меркантильна?
— Судите сами: решительным образом она порвала со мной и вдруг явилась 10-го.
— Порвала? Когда?
— 7 июня Вера написала мне письмо: «Не ищи меня, не звони». Послано 8-го из Каширы.
— Все слишком запутано! — резко отреагировал Иван Петрович. — Может, у нее там родня?
