Инна Булгакова - Сердце статуи
Я прислушался.
— …он все помнит.
— Кто?
— Да сосед же, Тихон Матвеевич. Как вас по телевизору показывали, хвастался.
— И я его помню!
— Конечно, — женщина взглянула удивленно. — Столько лет бок о бок.
— Еще раз прошу прощения.
— Не за что. Приходите, когда вам надо.
— Я веду себя несколько эксцентрично, но…
— Но вы же художник! — подхватила милая дама. — Человек не от мира сего.
Это точно. Как кувалдой меня огрели, так я словно с луны свалился.
А дядю Тишу я с ходу узнал — человек из позапрошлой жизни. Мы расцеловались, и он упрекнул:
— Что ж ты, Макс, совсем потерялся!
— Потерялся, дядя Тиша, правда. Больше не буду.
Мы рассмеялись. Моя привычная детская скороговорка на все взрослые приставания: больше не буду.
Ну, он мигом стол собрал на кухне, поллитровку вынул из холодильника, в графинчик перелил (все помню — и графинчик помню!). А я объяснил — во второй раз уж сегодня: черепно-мозговая травма, память потерял, хочу, мол, здоровье восстановить. Дядя Тиша все это воспринял как самую обыкновенную вещь, за что я ему так благодарен был.
— Это контузия, у ребят на фронте случалось. Отойдешь, Бог даст. Будь здоров!
— Вы тоже, дядя Тиша.
— Полину в прошлом году похоронили.
— Тетя Поля умерла?
— Умерла, царство ей небесное.
Помянули.
— А ты все один, Макс?
— Один.
— Неужто Любовь свою не можешь забыть?
— Какую любовь?
— Ты, правда, ничего не помнишь?
— После двадцати лет ничего. Какую любовь?
— Любу, вы пожениться собирались… Да что я буровлю! — перебил старик сам себя. — Этих Любовей у тебя перебывало…
— Когда это случилось?
— Давно. Ты как лепить начал… вот статую с нее лепил. Так и называлась «Любовь».
— Она умерла?
— Да ну. За другого вышла, тут недалеко живут. Я почему запомнил? Ты статую разбил, грохоту на весь дом было.
— Значит, она меня из-за другого бросила?
— Значит, так. Или ты ей изменил… дело молодое, темное.
Дело, правда, темное… а с виду такое банальное, простое. Девушка вышла за другого, я обиделся, никто не умер, кроме статуи. Каким же эхом отозвалось все это через десятилетия?
— Кто ж тебя травмировал-то?
— Не помню, дядя Тиша. Ничего не помню.
11
Смутное чувство подсказывало мне: ничего не предпринимать, сидеть тихо и ждать, пока само собой не вспомнится. Но ведь сказано: пятьдесят на пятьдесят. А если не вспомнится?.. И все подталкивают к действию, вон Надя боится: он придет тебя добить. Это хорошо, я был бы рад — лицом к лицу — и померяться силами. Я бы предпочел уничтожить убийцу, ничего не вспоминая, выговорилась странная вещь. Отсюда логический вывод: я его спровоцировал на убийство. Может быть.
Приподнялся взять сигареты, увидел свои отражения в нескольких зеркалах: губы красные-красные, а лицо больничное, бледное… и чего я их тут понавешал? Красота какая… пижон.
Итак, 2 июня она узнала, что не получит «рольку», но на следующий день все-таки поехала в Каширу…
Я «наизусть» набрал номер телефона. Однако и у меня была память!
— Сема, привет.
— Макс, ты вспомнил?
— Что?
— Голос у тебя… прежний, властный.
— Не волнуйся, не вспомнил. 3 июня, когда ты Веру на электричку сажал, у нее была с собой дорожная сумка?
— Не было.
— Точно?
— Точно! Дамская сумочка из парчи, под серебро, как рыбья чешуя.
— Во что она была одета?
— В белые шелковые брюки-юбка…
— Брюки или юбка?
— Ну, пышные такие штаны, как юбка, и белая блузка, вышитая бисером. В сочетании с загаром…
— Она была загорелой?
— Шоколадной.
— Спасибо, Сема. Прощай.
Шоколадный загар — и белое «гипсовое» лицо статуи в саду. Либо Надя не разглядела с испугу, либо… Повинуясь неясному ощущению, я себя пересилил и поднялся в мастерскую. Бьющий в глаза «голый» свет. В Северном простенке между окон, сказал Святослав Михайлович. Я ползал по полу под окнами, собирая осколки… Нашлось несколько деталей посмертных масок: нос, губы, подбородок… наверное, матери и отца. Ненависть пронзила судорогой. Кто посмел?.. Найду и уничтожу — на этой клятве слегка успокоился. Мое невольное «опрощение», смирение даже, кое-когда давало сбой, разбиваясь о чертов темперамент.
Итак, гипсовые личины остались на месте преступления, их никто не использовал для обмана в изощренной игре… Надо узнать — хоть у Нади, — не было ли у меня других посмертных масок. Ну не статуя же, в самом деле, качнула головой!
Я спустился вниз, свалился в кресло.
Итак, 3 июня Вера поехала в Каширу без вещей. Хорошо, дорожную сумку привезла позже, но где и с кем провела она неделю — «медовый месяц»? Письмо послано из Каширы, однако Иван Петрович отрицает. Надо провести с ним психоанализ… я расхохотался… на предмет причастности невропатолога к преступлению: как видоизменилось его либидо?
Тут в дверь позвонили. Я ринулся вниз, как бык на красненькое. Надя в ночи.
— Увидела свет в мастерской, — заговорила она, словно оправдываясь, — и подумала…
— Проходи, Надюш, садись.
— Тебя сегодня весь день не было.
— В Москву ездил в прошлое. Все меня вспомнили, я не самозванец. Искать мне убийцу или ждать пробуждения?
— Ты все время ищешь, Макс, как из больницы вернулся.
Господи, подумалось, ну сколько можно ныть и жаловаться, ведь все равно докопаюсь!
— Надя, расскажи про тот день, про 10-е.
— С утра ты работал, я тебя не видела. Днем к тебе заказчик прибыл за скульптурой, ты говорил.
— Какой заказчик?
— Не знаю. На грузовике с рабочими в комбинезонах. Они вынесли ее в деревянном ящике.
— Значит, я заказ выполнял?
— Нет, он раньше был готов. Последнюю неделю ты работал над «Надеждой». О, я поняла! — воскликнула она вдруг. — Почему ты с убийцей не справился. Ты же ногу растянул, когда с крыльца с ними спускался. Очень сильно, ты даже вскрикнул. Щиколотка распухла, я тебе делала массаж. Потом ты в холодной воде держал и раздражался.
— Чего это?
— Тебе очень хотелось «Надежду» подарить, ну, укрепить в саду. Я ее еще не видела, ты полотно набрасывал — не любил, когда неготовую вещь рассматривают. Уже вечером мы поднялись в мастерскую.
— Там было все в порядке?
— Конечно! Покрывало упало и… Макс, это прекрасно, ты выразил самую суть любви. А когда мы снесли «Надежду» вниз — зазвонил телефон.
— Кто звонил?
— Не знаю. Я подошла — ты на лестнице сидел отдыхал. Линия не сработала, шум и треск, ничего не слышно.
— Жаль, — я был разочарован.
— Погоди. Когда мы уже в дверях были, он снова зазвонил. На этот раз ты трубку взял.
— О чем шел разговор?
— Я не поняла, но запомнила твои реплики. Ты сказал: «Да, Макс», — и слушал. Вдруг опустился в кресло, произнес изменившимся голосом: «Я не изменял». Пауза. «Я не изменял. Приезжай, поговорим». Потом засмеялся и сказал: «Статуя торжествует».
— Разговорчик такой… с душком.
— Да, странный. Ты был под таким впечатлением, что меня не слышал, на третий раз откликнулся.
— «Я не изменял», — повторил я. — Это я перед Верой, что ли, оправдывался?
— Кто она такая, Макс?
— Говорят, что она была моей любовницей. Надя, скажи, я ей действительно изменил?
— Со мной? — она усмехнулась смущено и гордо. — Изменил.
— Но письмо давно отослано, она со мной порвала — какие могут быть претензии?
— Может, она истеричка, — проронила Надя небрежно. — Потом мы установили скульптуру. Ты сказал, что у тебя новый замысел мелькнул, хочешь сделать эскиз. Ушел, вскоре Вагнер заиграл.
— Это во сколько было?
— В начале десятого. Я к тебе через час пришла — за окнами двигались тени.
— Кто ж там был со мной — Вера или он…
Она задумалась.
— Мне кажется, он. Андрей с электрички должен был в четверть одиннадцатого прийти. То есть все произошло почти одновременно: он видел идущую к тебе женщину, а я — два силуэта в мастерской.
— А если он тебя видел и перепутал… впрочем, нет, она же очень маленькая.
— Мы во всем противоположны, — заявила Надя высокомерно (я вдруг почувствовал ее страдания и пожалел… и что-то слегка стронулось между нами с этой секунды). — У меня черные волосы и платье было темно-синее, почти черное в темноте. Если б я в калитку вернулась, я бы ее, конечно, встретила. Но я через штакетник перепрыгнула и к «Надежде» пошла, просто не могла от нее оторваться.
— И ничего не слышала?
— Только «Гибель богов».
— О, проклятое пижонство! Но если она после него появилась, то кто ей дверь открыл — убийца?
— У нее мог быть ключ от твоего дома. И у тебя предохранитель заедает, не всегда опускается. Например, она входит, поднимается в мастерскую… думая, что ты убит, бросается к тебе — и тут ее настигает…
