Инна Булгакова - Сердце статуи
— У меня соседка была, Надя. Она взяла трубку — молчание. На второй звонок я сам ответил.
— Кто звонил?
— Если б вспомнить! Я перед кем-то оправдывался: не изменял, мол, приезжай, поговорим. Не знаю, кого я к себе позвал: убийцу или Веру?.. Статую, — я расхохотался. — Я сказал по телефону: «Статуя торжествует».
— Ужас, Макс. Я ничего не понимаю, ни-че-го.
Кажется, ювелир искренне сокрушался, но чем-то болезненным отдавал наш разговор перед семейным алтарем с его культом мертвой женщины с тревожными глазами. Семен проследил за моим взглядом и сказал просто:
— Я только ее любил. И убил.
— Какого черта ты связался с Цирцеей?
— Не лучше ль на себя оборотиться? — огрызнулся Сема. — Ты порядочный подонок, Макс.
— Я больной подонок.
— Прости, — это было сказано с таким чувством, что я удивился.
— За что?
— Ты пижон и с причудами, да… но ты оказался жертвой, Макс.
— Жертвой кого?
— Обстоятельств, — ответил он туманно, «момент истины» миновал.
— Это мне с моими причудами пришла в голову извращенная идея — поставить на могилу Ангела смерти?
— Мне. Она не показалась мне извращенной! Я в Питере видел в старом склепе Александро-Невской лавры. Описал тебе, ты набросал эскиз — красиво, оригинально.
— Ты после похорон в Питер ездил?
— Так это ж было год назад, видел визитку? Ты для фирмы эмблему сделал. Если б я знал, чем это обернется, я бы никогда…
— Что «никогда»?
— Не связался бы.
— С кем?
Семен глядел в одну точку и проговорил невнятным шепотом:
— С нею.
— С Авадонной?
Он вздрогнул и словно очнулся.
— С Верой.
— Ну что за демоническая личность! Ведь девчонка же.
— Не скажи! — Сема все шептал. — Так ведь убили! Куда тело делось, а?
— Превратилось в статую.
— Макс, не шути! Не смей, черт подери, надо мной издеваться.
— Ну, извини, если задел… какие-то там струны, — я достал из кармана джинсов фотокарточку трех товарищей. — Когда мы фотографировались?
— 1 мая, — Семен вдруг вырвал фото, поднес к глазам. — Это спортивные костюмы, — добавил мрачно, — ты привез себе и Ванюше из Германии, адидасовские.
— Какие?
— Фирменные, фирма такая.
— Ну и что?
— Ничего. Для сведения.
— Ты не помнишь, что за скульптура там в глубине, в кладовке — вон рука видна?
— Что-то знакомое… погоди, что-то знакомое!
— 1 мая видел?
— Наверное.
— Чем-то она меня тревожит… может, Цирцея?
— Черт ее знает. Ведь у меня феноменальная зрительная память, а не соображу.
— Ладно. Почему фотография с дырочкой — видишь, над твоей головой?
— Понятия не имею.
— В какой фирме ты заказывал гроб для Нели?
— Я только один заказал!
— В какой?
— «Скорбный путь» на площади Ильича.
— Господи, что за маразм у вас здесь творится!
На Ильича молодой приказчик — в полном трауре, с идеальным пробором и с прыщавым лицом — со скорбной медлительностью продемонстрировал мне образец. Точной мой.
— Замки работают?
— Не сомневайтесь, сударь. Мне нужен ваш размер… то есть вашего почившего.
— И много этих гробов покупают?
— У состоятельных граждан они пользуются успехом.
— Вот из этих граждан кто-нибудь покупал, не помните?
Я протянул приказчику фотографию трех товарищей из секретера, он взвизгнул:
— В чем дело?
Тут другой из невидимой дверцы в стене за прилавком проснулся, пожилой, но тоже траурный и с пробором.
— Что господину угодно?
— Просто узнать, покупал ли у вас гроб кто-то из этих лиц?
— А как же! Вот этот — он ткнул костлявым пальцем в мое изображение (при усах и бороде) посередке.
— Вы ошибаетесь… — начал я учтиво и тут поймал взгляд его выцветших глаз с откровенной наглой усмешкой. Бешенство накатило на меня, я схватил образец, поднял на вытянутых руках; гробовщики проворно юркнули в дверцу, молодой визжал:
— Сейчас ребят вызовем! Мокрое место от тебя, психа, останется!
Я швырнул гроб оземь, равнодушно посмотрел, как развалился он на куски, и ушел.
14
Уже в синих сумерках я вышел на свою платформу в густой толпе (пятница), свернул в аллею из старых сосен, в которых грачи галдели; нагнал стройного молодого человека, щегольски одетого, с большой сумкой. Я узнал его.
— Добрый вечер, Андрей.
— Здравствуйте.
— На уик-энд приехали?
Выражение как раз для рекламщика из фирмы (я еще от гробовых фирмачей не совсем отошел); он поправил холодновато:
— На выходные.
Теперь до понедельника Надю не увижу… нет, буду, как мальчишка, тайком на ночные свидания бегать. И чего мне сдался этот генеральский сын? А вот поди ж ты, как магнитом притягивает; странное, почти сладострастное желание узнать о себе самом, прежнем, какую-нибудь гадость. Этот не постесняется.
— Вот, Андрей, веду следствие.
— Желать больше нечего?
— Нечего. Жизнь не мила, покуда не найду убийцу.
— И что вы с ним сделаете?
— Как что?
От такого прямого вопроса я растерялся… ни разу эта мысль в голову не пришла.
— Казните сами? В органы сдадите? Или простите?
— Как можно простить?
— Ах, на вас напал. Дорожите своей шкурой?
— И моя шкура чего-то стоит. Но он убил женщину.
— Какую женщину?
— Веру Вертоградскую. Вы ее видели т о г д а в моем саду в четверть одиннадцатого.
Андрей поморщился.
— Видел. Но из чего следует, что она убита?
— На моем полутрупе, так сказать, была обнаружена ее кровь.
— А не вы ли эту женщину…
— Другая кровь не смешалась с моей, следователь сказал. То есть к тому времени меня уже свалили ударом кувалды.
— Поразительная история! — Андрей остановился и смотрел на меня странным острым взором голубых глаз. — Куда делся ее труп?
Я почувствовал его внезапный жгучий интерес, чем и воспользовался: сел на лавочку меж двух сосен. Андрей присоединился.
— Это главная загадка. Ни дачники, ни приехавшие из Москвы (вы в том числе), ни следователь с невестой, ни ваша сестра ничего не видели. Ну, женщину в крови, убитую или раненую у кого-то на руках. И машина вроде на улице не появлялась.
— В саду закопали?
— Не успели бы: Надя меня сразу обнаружила и позвонила в милицию. Ну а те провели обыск; позже даже собаку привели — ни малейших следов.
— Но если прятать в доме! — воскликнул Андрей. — Возникнет запах разложения.
— В моем доме не пахнет, — коротко отозвался я, возникла пауза, мы молчали. А в его доме? — пришла закономерная мысль. Перебросить через невысокий штакетник и… и дать показания, что он видел ту женщину? Ерунда! И все же этот вдруг вспыхнувший интерес к преступлению неспроста.
— Вы знали Вертоградскую?
— Нет.
— Но на даче бывали весной?
— Приезжал огород копать, с любовницами вашими не знакомился.
— Андрей, мне так хорошо с вашей сестрой… не возмущайтесь — по-человечески хорошо, спокойно. Я б на ней женился, но я болен.
— Так чего сыщика из себя разыгрываете?
— Чтоб выздороветь.
— И кого вы подозреваете? — спросил он вкрадчиво-нервно (чего он так нервничает?).
— Не знаю, просто голова раскалывается. Ну, кто в здравом уме вдребезги разнесет скульптуры?
— К вам вернется память?
— Мне кажется, если я вычислю убийцу — да. Но не уверен, что мне этого хочется.
— Почему же?
— Доктор говорит: я подсознательно боюсь вспомнить, потому что этот тип мне дорог. Но кто мне дорог — вы?
— Нет, увольте.
— Иван Петрович? Семен?
— Ваши друзья?
— Так называемые. Я никем не дорожу, просто никого не помню, — я закурил, протянул пачку Андрею.
— Не курю.
— Ах да, вы же спортсмен.
— Дилетант, любитель.
— И чем занимаетесь?
— Каратэ.
Про каратэ я, кажется, слыхал. Какая-то убойная забава.
— Андрей, почему вы на дачу 10 июня в пятницу приехали, а не в субботу, как собирались?
— Это вам Надя сказала?
— Да.
Он пожал плечами.
— Да так, захотелось из Москвы вырваться, на две недели перед этим застрял.
(Вполне вероятно, что явился он застать сестру врасплох — со мной).
— А когда вы увидели женщину…
— Я не смогу опознать ее, лица не рассмотрел.
— То не заметили два силуэта в окнах мастерской?
— Нет.
— И сразу легли спать?
— Сразу, — помолчав, он счел нужным объяснить: — У меня крайне утомительная работа, иногда по двенадцать часов.
— Вы воспитали Надю?
— Я вам не доверяю, Максим Николаевич, — заявил он вдруг бесстрастно.
— Почему?
— По инстинкту. Терпеть не могу богему, случайных связей, вспышек сладострастия или безумия.
— Безумия?
