Рауль Мир-Хайдаров - Двойник китайского императора
Может, понимали, что, развенчав легенду о вол-шебном хозяйственнике, о его "семи этажах рен-табельности", подрывали миф о сказочной респуб-лике Узбекистан, витрине Востока, где все цветет и пахнет и труженики каждый день едят плов и танцуют андижанскую польку?
А может, пожалели заодно репутацию известных писателей и журналистов, и не только Ташкента, что воспевали ложные достижения деспота, не за-мечая произвола, рабовладельческого строя вокруг, хотя только пожелай увидеть -выйди из-за богато накрытого стола, шагни в первый переулок безлюд-ного Аксая...
А может, просто дрогнул Верховный, постарел, испугался акмалевских нукеров, которыми и сам при случае пользовался?
Все домыслы останутся теперь загадкой, тайной для Анвара Абидовича -не спросит же он об этом прямо у Верховного.
"Но будь моя воля, -- рассуждает Тилляходжаев, -- я бы расправился с Ариповым руками Москвы -- такие люди нужны были шестьдесят лет назад в басмаческом движении, когда гуляли в крае, наводя ужас, Джунаид-хан и курбаши Курширмат, а теперь другое время, иные методы..."
А тут и новые перспективы вроде для некоторых открылись -- зачастил в республику с инспекцион-ными визитами зятек Леонида Ильича, генерал МВД Чурбанов. И в степной Каратепе, и в благородной Бухаре, и в святом Хорезме, и других областях встречали генерала по-хански. Да и как же не встре-чать, если его в Ташкенте принимали как главу иностранной державы по высшему разряду, со всеми почестями дипломатического этикета: военным па-радом, пионерами, толпами согнанных на улицы людей и даже торжественное заседание ЦК посвя-тили приезду сиятельного зятя, отчитались как бы перед ним, стоя приветствовали его в зале и пре-зидиуме, ладоши поотбивали в бурных аплодисмен-тах. И каждый в областях норовил заручиться его дружбой в своих интересах на будущее и настоящее, в поисках самостоятельного выхода на Москву.
Анвара Абидовича на этот раз оттерли от важного гостя -- проморгал он момент, хотя заезжал молодой генерал с женой и в Заркент, и принимал он их не хуже, чем в Каратепе, но откровенно на дружбу не навязывался, держался с достоинством, чем на-верняка удивил гостя. Считал генерала выскочкой, временщиком, сделавшим карьеру выгодной женить-бой, как его свояк Нурматов, и понимал, что власть у того, пока жив тесть. У Анвара Абидовича своих друзей в Москве хватало, тех, с кем он учился много лет назад в академии, -советы и помощь Верховного оказались кстати, многие его однокаш-ники круто пошли в гору. Вот тут перспективы серьезные, основательные; они знают, кто у них в Узбекистане настоящий друг и на кого нужно ста-вить карту, только бы подвернулся случай. Нет, зять, пусть даже и генерал-полковник, первый за-меститель министра, -- слишком зыбко, несерьезно...
И после каждой его инспекции начинались кад-ровые перемещения в республике. Своих людей ста-вит на ключевые посты, даже оттер на вторые роли Яллаева, министра внутренних дел, старого товари-ща Верховного, заменил на Пирмашева. Хотя один другого стоит, тот пример, когда от перемены мест слагаемых сумма не меняется; Анвар Абидович знал обоих хорошо: алчные, жестокие люди.
"Может, в противовес им выпестовал Верховный Арипова и потому не отдал его на растерзание Мо-скве?" -- мелькнула неожиданная догадка. Рашидов -человек дальновидный, мог предусмотреть и этот шанс: нужна узда и для МВД -слишком большая власть у них на местах.
Нет, он ни в коем случае не должен поддерживать смуты и раздоры и тянуть одеяло на себя прежде времени, как пытаются делать иные каратепинцы, бухарцы, джизакцы и самые влиятельные "господа ташкентцы", ну и конечно, Акмаль Арипов, который представляет не область и даже не род, клан, а самого себя. "Я -- тимурид", -- говорит он тем, кто интересуется его родословной: оттуда, мол, у меня тяга к власти, могуществу, богатству, и кровь меня не страшит, а пьянит.
Надо бы всех вновь вернуть под знамена Вер-ховного: мол, пусть, уходя, он и назовет имя пре-емника -- вроде как справедливо и у каждого есть свой шанс. Но Анвар-то Абидович знал, что в этом случае возможности у него предпочтительные, и не только оттого, что более образован, родовит, доктор наук, учился в столице, имеет прочные связи и выходы на Москву, а прежде всего тем, что он ближе всех Верховному по духу, -- в этом Тилляходжаев не сомневался.
Серьезные мысли гложут душу Наполеона, он забывает и про секс-фильм, который не досмотрел, и про Шарофат, и про аппетитный ужин, что спе-циально готовится для него, и даже про золото полковника Нурматова, в чьей роскошной постели он удобно расположился. И опять всплывает в па-мяти, вроде как некстати, Пулат Муминович. "Как с ним все-таки поступить?" -- впервые всерьез за-думывается Анвар Абидович. И вдруг думает, что неплохо бы использовать авторитет, уважение в на-роде в своих целях: например, предложить Махмудова Верховному -- тот, наверное, сумеет определить место человеку, не погрязшему в воровстве и бес-честии, порою нужны и такие люди.
И вспоминается ему долгий зимний вечер в Мо-скве в здании узбекского представительства, где он провел приятные часы наедине с Верховным, -- тогда он уже заканчивал аспирантуру и рвался домой.
Сейчас он не помнит, по какому же поводу пер-вый высказал такую вот мысль, да это и несуще-ственно, важно, что она теперь оказалась к месту и, считай, спасла Пулата Муминовича от тюрьмы.
"Русские, -- говорил он своим бархатным, хорошо поставленным голосом, -- искоренили свою аристок-ратию и интеллигенцию в революцию, оставшихся добили в гражданскую, а тех, кто чудом уцелел от того и другого, сгноили в тюрьмах и лагерях или выгнали на чужбину, а двум поколениям их детей закрыли доступ к образованию. Мы должны учесть их опыт и бережно относиться к своей аристократии и интеллигенции".
Выходит, законопать он в тюрьму Пулата Му-миновича -- нарушит наказ своего учителя, пойдет против его воли, а тот может и разгневаться, если узнает еще, что отец Махмудова расстрелян в трид-цать пятом году и распалась семья, род и теперь, спустя полвека, повторилась история. Да, мрачная получилась картина -- за такое Верховный и его не погладит по головке.
Надо придумать что-нибудь другое, рассуждал Анвар Абидович, и в ближайшие дни возбуждение уголовного дела Пулату Муминовичу не грозило. А там, кто знает, -- переменчиво настроение Наполеона. Но сегодня ему хочется думать только о при-ятном, хватит для него и изнурительной борьбы с Махмудовым -- весь день сломал, выбил из колеи... Вдруг до него доносится из кухни песня -- поет Шарофат; у сестер Касымовых приятные голоса -- об этом знают все в округе. Хорошее сегодня у нее настроение, и он доволен, что решил остаться на ночь, хотя дел у него невпроворот, и, смягчаясь душой, думает, что он не совсем справедлив к нынешнему дню, даже если и был в нем упрямый Махмудов.
"Вот если Верховный сделает меня своим пре-емником, -- предается он вновь сладким мечтам, -- перво-наперво я сокращу области, перекрою всю карту, оставлю их всего четыре-пять..." Ведь правил же краем один генерал-губернатор Кауфман с не-большой канцелярией и без современных средств связи, дорог, автотранспорта, авиации. А взять хотя бы Саида Алимхана, владыку бухарского эмирата, остатки казны которого перекочевали теперь к не-му, -- и тот правил с минимальным штатом. И толку будет больше и меньше конкурентов, а уж пять-шесть верных людей, которые тоже поклянутся ему на Коране, он всегда найдет.
От канцелярии Саида Алимхана мысль невольно переключается на остатки казны эмира. С наслаж-дением он вспоминает, как доставили ему верные люди и ханское золото, и его хранителя, некоего садовника Хамракула, служившего при дворе с юных лет. Сообщение о золоте эмира казалось столь не-правдоподобным, что Наполеон распорядился не-медленно доставить Хамракула-ака, и его привезли через три часа из района Купыр-Пулата. В обкоме шло совещание, но Юсуф дал знать, что невероятный груз доставили, и Анвар Абидович быстро свернул заседание и, сославшись на экстренные дела, вы-проводил всех и даже велел помощнику отпустить секретаршу и запереть дверь, чего не делал и тогда, когда принимал в комнате отдыха любовниц.
Увидев золото, много золота, он сразу потерял интерес к старику и не очень задержал того, хотя поначалу мыслил принять внимательно, с почтени-ем. Он и слушал его вполслуха и ничего толком не запомнил, потом Юсуф пересказал ему подробно: что, где, когда, откуда. А тогда он спешил как можно скорее остаться наедине с хурджином, в ко-тором старик доставил остатки эмирской казны. Вначале, ослепленный блеском золотых монет, он хотел щедро отблагодарить Хамракула-ака, дать ему две-три сотни рублей, и даже в душевном порыве полез в карман за портмоне, но в последний момент передумал и велел Юсуфу накормить аксакала и лично доставить его домой -- этим он избавлялся от помощника на весь вечер.
Оставшись один, Наполеон осторожно высыпал содержимое хурджина на ковер -- такая замечатель-ная получилась картина, что хозяин кабинета даже на какую-то минуту пожалел, что никто не видит лучшей на свете композиции -золото на красном ковре! Что там Рубенс, Гойя, Модильяни, Рафаэль, Тициан, реализм, кубизм, импрессионизм... Вот он, настоящий импрессионизм, -- радует не только глаз, но и душу, золото само есть высшее искусство!
