Андрей Дышев - Сладкий привкус яда
Она вздрогнула, отошла от окна, взяла со спинки стула плащ и погасила в комнате свет. Скрипнул дверной запор. Девушка вышла на порог. Мы стояли друг против друга и молчали. Я взял ее ладони. Они были ледяными, словно Татьяна только что мыла руки в пруду, посреди которого еще плавал тонкий и рыхлый лед.
– Мне очень плохо, – шепнула она и опустила голову мне на грудь.
Я невольно стал гладить ее волосы. Такая неожиданная доверительность застала меня врасплох. Я думал, что мы остыли друг к другу. Оказывается, я был счастлив уже только от этого прикосновения к себе.
– Тот номер… в гостинице… – бормотала она.
Я кивал: да, да, я понимаю, я все помню.
– Ты освободил его?
– Нет, я все еще там числюсь.
– Поедем туда? Мне страшно здесь.
– Конечно! Хорошо! Только у меня нет ни кофе, ни вина. Надо будет заехать на вокзал…
– Это позже. А сейчас давай прогуляемся. И помолчим, ладно?
Она взяла меня под руку. Мы пошли к пруду. Татьяна разогналась – нарочно, будто она спешила, или это получилось как бы само собой от вечерней прохлады и нервов, и наше стремительное продвижение уже трудно было назвать прогулкой. Друг за другом мы пролетели над озером по мосту. Я направился к гроту и к главной аллее, но Татьяна снова взяла меня под руку и повела к нашему с Родионом особняку.
Тогда я понял, что прогулка в том смысле, в каком я понимал это слово, ее совсем не интересовала. Чтобы не шуршать гравием, мы пошли по рыхлой и вязкой клумбе, поравнялись с входом, посмотрели на темные окна особняка.
– Скажи мне, что ты здесь ищешь? – шепнул я, но Татьяна не ответила и пошла под редкую сень вязов, на край наполненного туманом оврага и встала там – в том же месте, в той же статичной позе, что и в тот день, когда мы сбежались сюда на звук выстрелов. Какая-то черная птица, громко хлопая крыльями, взлетела с ветки, и по листьям защелкали капли дождя.
Я пошел к девушке, но она предупреждающе подняла руку вверх. Теперь я старался идти так, чтобы не загребать листья ногами. Остановившись рядом, на краю оврага, я стал всматриваться в непроницаемую черноту, слегка разбавленную водянистыми комками тумана. Мы стояли так несколько минут, и у меня от напряжения стало звенеть в ушах. Ночь наваливалась на парк все быстрее, мы слепли, и рассмотреть что-либо на дне оврага, как, собственно, и пять минут назад, было невозможно.
И тут мне стало ясно, что Татьяна не всматривалась, а вслушивалась. Ее пальцы сдавили мою руку с такой силой, что я не мог думать уже ни о чем другом, как о состоянии девушки. Я уже не в первый раз удивлялся ее удивительно тонкому слуху: очень смутно я улавливал глухие ритмичные удары, и, если бы не туман, можно было бы подумать, что где-то далеко, за пределами усадьбы, выбивают ковер, но Татьяна, коснувшись губами моего уха, уверенно прошептала:
– Копает…
Не знаю почему, но я сразу подумал о садовнице: раз копает, раз дело связано с землей, никого другого на дне оврага быть не может. Возбуждаясь от мысли, что мне сейчас откроется чья-то жуткая тайна, что я могу кого-то застать за дьявольским занятием, я взял Татьяну за плечи, отвел ее от края оврага, но она поняла, что я собираюсь сделать, и успела схватить меня за ворот куртки, когда я уже начал спускаться вниз.
Я пытался оторвать ее цепкую руку от воротника, но Татьяна схватилась еще и за плечо и повисла на мне, пытаясь остановить меня таким отчаянным способом. Вместо того чтобы застать врасплох ночного землекопа, я отбивался от девушки, как рыбак от русалки. Должно быть, мы производили слишком много шума, чтобы сохранить надежду остаться незамеченными. Мне все же удалось вырваться на свободу, оставив куртку в руках Татьяны, и, уже не таясь, я побежал по скользкому склону вниз, с треском ломая колючие кусты и сушняк. Искусством бега в полной темноте я владел слабо и потому вскоре наткнулся на что-то мягкое и свалился на землю.
– Стой! – заорал я, увидев, как по противоположному склону черной тенью взбежал человек. – Стрелять буду на поражение! Даю секунду на размышление! Уже стреляю!
В этот момент мне так нужен был пистолет, что я даже сжал руку в кулак, выставив в сторону указательный палец, и едва удержался, чтобы, как в детстве, не крикнуть: «Бах! Бах! Ты убит!»
Но чуда не произошло, кулак не хотел превращаться в пистолет, а незнакомец в черном – падать замертво. Он очень быстро удалялся от меня и спустя несколько секунд растворился в темноте.
Я поднялся на ноги и стал отряхивать джинсы от сырой глины.
– Осторожнее! – крикнул я, видя, что Татьяна несется на меня, не замечая ничего вокруг.
– Ну зачем ты побежал! – едва ли не плача крикнула она, когда поняла, что мы спугнули и упустили землекопа.
– А зачем ты мне мешала? Я бы догнал его!
– Я боялась, что ты нарвешься на пулю…
Мы стояли рядом и тяжело дышали. Пригнувшись, Татьяна стала шарить руками по земле.
– Лопата, – сказала она. – Свежая земля… Господи, Стас! Это же могила!
Я уже и сам видел, что налетел на холмик из сырой глины, который здорово смахивал на могилу.
– Пошли отсюда, – прошептала Татьяна и потянула меня за руку.
– Сейчас, – ответил я. – Надо прихватить с собой лопату и утром у дворников или садовницы выяснить, кто ее мог взять… Постой! Здесь еще какая-то банка!
Стоя на корточках, я ощупывал холодные бока трехлитровой банки, закрытой стеклянной крышкой. Крышка была прижата стальной скобой. Я сдернул ее, приподнял крышку и тотчас отшатнулся, почувствовав едкий запах, от которого запершило в носу.
– По-моему, недавно я что-то похожее уже нюхал, – произнес я.
– Это серная кислота, – глухим голосом ответила Татьяна. – Я сейчас умру. У меня дрожат коленки…
– Хотел бы я узнать, – мрачным голосом произнес я, закидывая лопату на плечо, – кого здесь закопали?
– А я не хотела бы, – прошептала Татьяна, озираясь по сторонам.
Я перенес банку в другое место, к толстому мшистому стволу, и завалил ее листьями.
– Ты же дрожишь! – заметил я и снова взял ее холодную руку. – Успокойся, думай о чем-нибудь приятном.
– Что? О приятном?.. Ну, знаешь…
Мы стали выбираться из оврага. Татьяна спотыкалась на каждом шагу. Не заметив коряги, она растянулась на земле.
– Палка, палка, огурец, вот и вышел человец, – пробормотал я, помогая ей подняться.
– Ты думаешь, это был он? – спросила она, тяжело дыша, стряхивая прицепившиеся к плащу листья.
– Даже не сомневаюсь… Одного понять не могу – почему он не залил труп кислотой? Банка была полной.
– Может, впопыхах забыл?
– Не думаю, что о таких вещах можно забыть…
Глава 44
ДЕНЬ ПРОЩАЛЬНЫХ ПОЦЕЛУЕВ
Завернувшись в одеяло, я сидел на подоконнике и смотрел, как на ветке толкаются и выясняют отношения два голубя. Самец, нахохлившись, пытался скрыть недостатки своего исхудавшего за зиму тела, бодался, что-то высматривал в лапках самки, клевал мнимые зернышки и издавал нежные булькающие звуки. А самочка с темным ободком на шее, не обращая на него внимания, смотрела куда-то в сторону, переступала с лапки на лапку, если ухажер толкал ее слишком сильно, и думала, наверное, о своем, о женском: где лучше свить гнездо, да как трудно будет прокормить цыплят в это лихое время, набитое голодными и жестокими котами.
Я спал совсем немного и тихо встал с койки, едва стало светать. Какой тут сон, когда дорога каждая минута! Жалко было будить Татьяну, но уйти без нее я не мог и томился в безделье, подглядывая за жизнью двух вольных птиц.
Когда голуби, не сойдясь характерами, расстались, я подошел к кровати, сел на стул и стал пристально рассматривать лицо Татьяны. Говорят, что люди могут чувствовать на себе чужой взгляд. В течение пяти минут я так старался, что у меня на глазах выступили слезы. Татьяна не реагировала.
Тогда я начал скрипеть стулом и вздыхать.
– Мне кажется, тебя что-то беспокоит, – сказала Татьяна, не открывая глаз.
– Как ты думаешь, может ли человек полюбить абстрактную идею так, чтобы начать воплощать ее в жизнь?
– Может, – произнесла Татьяна, перевернулась на бок и только потом открыла глаза. – Вся наша история построена на любви к идеям… Откуда такие мысли в шесть утра?
– Да так, – уклончиво ответил я. – Вспомнил один фильм… Главный герой, кинокаскадер, снимается в эпизоде: грабит банк каким-то хитрым способом, летая на мотоцикле и бегая по стенам. Один дубль, второй, третий… Все получается впечатляюще, точно по сценарию. А через месяц он на самом деле ограбил банк – этим же способом. Быстро и красиво.
– Сказка, – ответила Татьяна. – В жизни не получится так же красиво, как в кино.
– Ты же знаешь, что не сказка, – возразил я. – У него ведь получилось.
– У него? У кого у него? У твоего каскадера?
У меня язык не поворачивался сказать, что я имел в виду Столешко. Но Татьяна, похоже, вовсе не хотела слушать меня, встала, завернулась в одеяло и молча пошла в душевую. Я открыл форточку и высунулся в окно – захотелось вдохнуть свежего воздуха. «Вот же вляпались! – подумал я. – Как же раскрутить клубок, который сами запутали?»
