Андрей Дышев - Сладкий привкус яда
– Я экстрасенс. И лечить буду по фотографиям.
– А вы уже пробовали лечить? – задавала глупые вопросы Татьяна. – И как, получалось?
– Получится, дорогая моя, получится! – радостно заверил Хрустальский и попытался обнять девушку за плечи, но Татьяна увернулась. – Представьте: врачи объявили тысячам, десяткам тысяч больных смертный приговор. И вдруг на телевидении, по радио, в газетах начинается мощный рекламный обвал! Рекламируется мой центр, тысячи излеченных мною людей взахлеб рассказывают о моем чудодейственном методе исцеления. И у тех, кто приговорен, вновь появляется надежда! Надежда на жизнь – вдумайтесь в это священное понятие! Ради нее они ничего не пожалеют – в ход пойдут квартиры, дачи, машины. Совершенно потрясающий бизнес! Но не только деньги меня интересуют, милые мои! Я получу колоссальное моральное удовлетворение. Разве надежду, которую я дарю умирающим, можно с чем-либо сравнить в этом мерзком материальном мире? Как говорил Иисус Христос – вера в меня да исцелит вас…
– Таких ублюдков, как вы, Хрустальский, я еще никогда не встречал, – признался я.
– Что?.. Эх, милые мои, ну зачем же так грубо…
– Гиена, – добавила Татьяна. – Трупоед. От тебя смердит помойкой.
– Хамка! – ответил Хрустальский. – Ей и шоколадку, и цветочки… Дрянь неблагодарная!
И, подтягивая трико, пошел к воротам, через которые уже тяжело протискивался «ЗИЛ», приминая колесами клумбы с рассадой и ломая тонкие деревья.
Мы сели в машину. Две двери захлопнулись с такой силой, что впору было удивиться, почему не вылетели стекла. Я взял резкий старт с места, и резина колес запищала и задымилась от трения.
– Ненавижу! – бормотал я. – Ненавижу этого урода, эту усадьбу, этот город с его грязью, помойками, алкашами и завистливыми старухами! Прочь отсюда, прочь!
– Ты бы смог его убить? – спросила Татьяна.
– Смог бы, – ответил я. – Дай пистолет!
И подумал: если бы дала, то я бы вернулся и выстрелил в Хрустальского.
Поднимая пыль, «жигуленок» помчался вокруг старой водонапорной башни – самой заметной постройки рядом с вокзалом. Скорость была слишком велика для крутого поворота, и машину вынесло на бордюр. Я затормозил, мотор заглох. Не успел взяться за ключ зажигания, как увидел идущего к платформе Мухина с портфелем, в плаще и кепке, сдвинутой на затылок.
– Как кстати! – пробормотал я, выскочил из машины и крикнул: – Мухин!
Следователь, не останавливаясь, повернул в мою сторону напряженное лицо. Узнав меня, безрадостно улыбнулся и остановился.
– А-а, это ты!
– Извините, я не знаю, как вас по имени-отчеству! – сказал я, подбегая к нему.
– Это уже не имеет значения, – ответил Мухин, позволяя мне пожать его хрупкую, полную куриных косточек ладонь. – Наверное, по повестке?
– Да, только что передали.
– Ну и прекрасно! – сказал следователь, поглядывая на платформу. – Я же говорил, что Панин заводной, как «энерджайзер», все сделает чики-чики. А он вчера уже и Гонзу допросил, и Родиона Святославовича.
– Вот как? – Это известие меня неприятно удивило. – Почему же меня в последнюю очередь?
– На то есть следственная тайна, – пояснил Мухин и протянул мне руку. – Будь здоров и не чихай! Прости, опаздываю на электричку!
– Послушайте, Мухин! – Я схватил его за рукав. Мысли путались у меня в голове. Я сам не знал, что хочу от следователя. – Вчера вечером, рядом с тем местом, где стреляли в Родиона, Гонза копал яму… Точнее, он закопал кого-то. Я догадываюсь, кого… Там была банка с кислотой…
– У меня нет времени, приятель!
– Ну выслушайте меня! Произошла страшная ошибка. Я думаю так… Я уверен в этом! Родион все-таки не Родион. Точнее, все на самом деле так, как я рассказывал вам первый раз. Розыгрыша не было, Столешко действительно сделал себе пластическую операцию и убил Родиона… В общем, если взять мое интервью в газете, то почти так и было на самом деле…
Боже, что я нес! Что нес!
– Опять? – срывающимся голосом вскрикнул Мухин и поправил на голове шляпу. – Снова идиотские розыгрыши? С меня хватит, Ворохтин! Попробуй навесить лапшу Панину, он цацкаться с тобой не станет! Не желаю тебя слушать! Отпустите мою руку, гражданин!
– Я вас прошу! – уже с угрозой произнес я. – Электричек много, а этот случай уникальный…
– Вот и прекрасно! – раздраженно ответил Мухин, отрываясь от моей руки. – Об этой уникальности и расскажете Панину. А я уже в отпуске! Я глух и нем! Меня здесь уже нет!
– Оставьте хотя бы свой телефон!
– К Панину! – уже на ходу крикнул Мухин и, быстро удаляясь, помахал мне рукой. Наверное, он был очень доволен, что сумел оторваться от меня.
– Что ты цеплялся к нему, как репейник за собачий хвост! – проворчала Татьяна, когда я вернулся в машину.
– Может быть, я ошибаюсь, – произнес я, глядя, как темный плащ Мухина скрывается за раздвижными дверями вагона электрички, – но мне кажется, что он ближе всех подошел к истине и мог бы помочь нам. Но у него отпуск, жена, дети… У него, как у тебя, закончилась командировка.
– Ты меня сравниваешь с ним?.. Зачем? Что ты хочешь? – глухим голосом, не глядя на меня, спросила Татьяна. – Чтобы мы вернулись, раскопали могилу и убедились, что там лежит убитый Родион? Чтобы на банке с кислотой нашли твои отпечатки пальцев, чтобы предъявили обвинение не только в незаконном хранении оружия, но еще и в убийстве?
– Я сам не знаю, чего хочу, – вымученно ответил я. – Только… Только очень жаль старика. Он там совсем один, окруженный людьми, которые его ненавидят…
– Знаешь что, – вдруг необычно жестко ответила Татьяна и посмотрела на меня беснующимися глазами, – я тоже поеду на электричке. У тебя же семь пятниц на неделе! Появился шанс выйти из Игры живым, так воспользуйся им! А ты озабочен тем, как сунуть свою голову в петлю. Нам не по пути! Прощай!
С этими словами она взяла под мышку коробку, вышла из машины и захлопнула дверь ногой.
Самое тяжелое – это разочароваться в человеке, которого любишь.
Глава 45
С НОГ НА ГОЛОВУ
«Скатертью дорога!» – подумал я с каким-то вялым безразличием, не испытывая ни злости, ни желания совершать необдуманные и резкие поступки. Плавно тронулся с места, уступил дорогу встречному транспорту, свернул направо и уже через минуту подъехал к отделению милиции.
Припарковавшись рядом с милицейскими «УАЗами», я посмотрел на вход, у которого дежурил хмурый тип с «калашниковым» наперевес, на зарешеченные окна, и внутри меня, под желудком, что-то сжалось. «Обыскивать станут, – подумал я. – Все вещи из карманов придется выложить на стол».
Предчувствие этой процедуры почему-то более всего угнетало меня. Я оставил ключ зажигания в замке, сунул в «бардачок» права, портмоне с деньгами, паспорт, взял с собой только повестку и вышел из машины.
В кабинет следователя меня провожал дежурный. Мы поднялись на второй этаж. Сержант попросил меня подождать у окна, сам подошел к пухлой, обитой ледерином двери, пошлепал по ней ладонью и, приоткрыв, робко сказал:
– Валентин Сергеевич! Ворохтин пришел…
Из кабинета повалил оживленный разноголосый гомон, звон посуды, запах сигаретного дыма и консервов. Сержант посторонился, и в коридор, жуя и вытирая губы салфеткой, вышел коренастый молодой человек в темном двубортном пиджаке, аккуратно причесанный, широкоскулый, с приятным, но малозапоминающимся протокольным лицом. Если бы меня попросили подробно описать его фейс, я бы сделал это приблизительно так: у него был обыкновенный нос, обыкновенные уши, нормальные глаза и ровно поставленный рот.
– Извините, – покашливая, сказал он мне и добавил, словно оправдываясь: – У меня день рождения, как с утра повалил народ – нормально работать совершенно невозможно… Так, где бы нам с вами уединиться?
«Нормальный парень, – подумал я. – День рождения справляет, водку пьет, значит, такой же живой человек, как и я. Может быть, он все мои проблемы решит, как орех расколет».
Следователь толкнул дверь с табличкой «Актовый зал», заглянул внутрь и сказал:
– Очень хорошо! Просторно и неформально… Заходите, а я дело принесу.
Я зашел в зал. Панин закрыл за мной дверь, и я услышал его голос:
– Володя! Мы здесь!
– Понял, Валентин Сергеевич.
«Сержант за дверями стоит, – понял я. – На всякий случай, чтобы я не сбежал. Смешно! Зачем бежать? Куда бежать? Проще все объяснить».
Я рассматривал портреты Дзержинского, Кони и еще каких-то великих, но неизвестных мне мужей. Несколько рядов сидений полукругом обступили трибуну, украшенную чеканным щитом с мечами. Окно было открыто настежь, на подоконнике стояла металлическая банка, полная окурков.
Я сел в первом ряду, предполагая, что следователь непременно займет место за трибуной, и, словно перед экзаменом, еще раз мысленно повторил свои показания: «В момент выстрела находился у Орлова в кабинете. По пути к особняку видел Родиона… Нет, не так, не Родиона. Как сейчас стало модно говорить? Видел человека, похожего на Родиона. Он быстро шел по дорожке в сторону отцовского дома. Был одет в длинное пальто, черную шляпу, на лице было выражение страха…» Следователь спросит: «Кто, по-вашему, мог в него выстрелить?» Своим ответом я сражу Панина наповал: «Именно этот человек, похожий на Родиона, и стрелял в настоящего Родиона из окна моей комнаты. Труп, по-видимому, сбросил в овраг. Все приняли его за Родиона, за жертву нападения, а он был убийцей».
