Андрей Воронин - След тигра
— Сдается мне, — сказал Федор Филиппович, — что мой подозреваемый натворил много такого, чего ему лучше было бы не делать. Но вот что именно он натворил и натворил ли вообще — этого я, Валера, наверняка не знаю. Затем и приехал, чтобы узнать. Фактов у меня, считай, никаких, одни подозрения, а на подозрениях, сам понимаешь, далеко не уедешь. Есть у меня надежда, что он мне сам все о себе расскажет, если я сумею правильно спросить. А в этом деле, дружок, главное — полная внезапность. Так что ты уж не обижайся, что я тебя заставил за руль сесть.
— Ясно, — с огромным удовлетворением произнес Завьялов. — Будем брать клиента на понт.
— Это тебя в училище научили так выражаться? — поинтересовался генерал. — Суть ты ухватил верно, только вот изложил как-то… Знаешь, я в последнее время ко всем пристаю с одним и тем же вопросом: вот почему, скажи на милость, не уголовники у нас перенимают манеру выражаться, а мы у них?
— Виноват, товарищ генерал.
— Не понял, — сказал Потапчук. — «Виноват» — это что, ответ на мой вопрос? Так вот, значит, кто, не щадя сил, внедряет феню в повседневный лексикон российских граждан! А я-то голову ломаю… А виновник — вот он, старший лейтенант Валера Завьялов…
«И чего я к нему привязался? — подумал он тут же. — Что это еще за лекция по культуре разговорной речи? Ведь он даже послать меня подальше не может, субординация ему не позволяет. Вот уж, действительно, „как хорошо быть генералом!“… Старею, ей-богу, старею…»
Впрочем, Завьялов, кажется, не обиделся — привык, видимо, прощать начальству мелкие слабости, из коих самой распространенной всегда была неудержимая страсть к многословным поучениям. Да и молод он был, молоко на губах не обсохло. Не забыл еще, как папа с мамой воспитывали, а учителя помогали. «Любопытно, — подумал Потапчук, — что получится, если подсчитать, сколько времени мы на протяжении жизни тратим на произнесение и выслушивание разнообразной ерунды? Ведь это же, наверное, выйдет что-то невообразимое — сутки, недели, а может, даже и годы, выброшенные псу под хвост только потому, что мы не умеем вовремя прикусить язык и мелем чепуху, упиваясь звуками собственного голоса».
— А можно еще спросить, товарищ генерал? Почему вы приехали сами, не поручили это дело нам или кому-нибудь из своих подчиненных?
— Молодец, — похвалил Потапчук, — зришь в корень. Половину ответа я тебе уже дал, когда говорил об отсутствии конкретных, доказуемых фактов. А вторая половина… Помнишь, как у Высоцкого: если друг оказался вдруг…
Старший лейтенант кивнул, но как-то неуверенно, и Федор Филиппович понял: ни черта он не помнит, потому что, когда умер Высоцкий, он, пацаненок сопливый, пешком под стол ходил. А может, его в ту пору еще и вовсе на свете не было. Да, бежит времечко!..
Однако суть Завьялов опять-таки ухватил верно и неудобных вопросов больше не задавал. Генерал подозревал, что мальчишка, ведя машину, не перестает фантазировать и строить версии, одна другой нелепее, но тут уж ничего нельзя было поделать, разве что выложить ему все как на духу. Делать этого Федор Филиппович не собирался: он приехал сюда не затем, чтобы исповедоваться.
…В райцентр они прибыли на закате. По просьбе генерала Завьялов остановил пыльную «Волгу» за углом, и они прогулялись до гостиницы пешком, дыша свежим воздухом и ни о чем не разговаривая: слишком велика была разница в возрасте, не говоря уже о звании, чтобы они могли непринужденно болтать о пустяках после нескольких коротких часов, проведенных в одной машине. Федор Филиппович почти не смотрел по сторонам: убожество российской глубинки угнетало его тем сильнее, чем красивее были окружающие пейзажи. Насчет красот природы здесь был полный порядок, и после поездки по этим нетронутым местам изыски архитекторов, построивших когда-то этот поселок, больно резали глаз.
Гостиница представляла собой трёхэтажное, изрядно облезлое здание середины пятидесятых. В вестибюле, несмотря на стоявшую снаружи теплынь, было сыро, прохладно и сильно попахивало плесенью, как в старинном заброшенном замке. Завьялов забрал у Федора Филипповича паспорт и о чем-то негромко переговорил с дежурным администратором, после чего генерал был с соблюдением всех надлежащих формальностей вселен в гостиницу. Ему достался двухместный номер, в котором уже жили; поднявшись на второй этаж, Федор Филиппович издали услышал громкий, чрезвычайно раздраженный голос, который на все корки ругал кого-то — вероятнее всего, ни в чем не повинную дежурную по этажу.
— Что это за конский бред?! — возмущался голос. — С ума вы все посходили, что ли? Какое еще подселение?! Я же русским языком просил, чтобы меня оставили в покое! У вас же две трети номеров пустует! Это безобразие, и я не намерен его терпеть! Хорошо, я готов заплатить за вторую койку, только исчезните и не мешайте работать!
Федор Филиппович невесело усмехнулся, подошел к номеру и, вежливо отстранив дежурную, перешагнул порог. Поток ругани прервался на полуслове, наступила тишина, в которой было слышно, как отчаянно жужжит, тщетно пытаясь пролететь сквозь оконное стекло, безмозглая муха.
— Не шумите, сосед, как-нибудь уживемся, — миролюбиво сказал Федор Филиппович и с огромным удовольствием увидел, как покрывается смертельной бледностью холеное лицо стоявшего посреди гостиничного номера человека. Операция «Песок» вступила в завершающую стадию.
***
Горобец упорно молчала уже второй час подряд, зато Тянитолкай не умолкал ни на минуту — ворчал, бубнил, бормотал, а потом остановился и, обернувшись к Глебу, сказал:
— Дурак ты все-таки, композитор. Ты что же, думал, что я…
— Ничего я не думал, — прервал его излияния Глеб. — Мы, прапорщики, вообще не думаем, у нас одни рефлексы. Когда я вижу, как кто-то направляет на человека снятый с предохранителя карабин, у меня срабатывает условный рефлекс. Скажи спасибо, что я тебя не пристрелил. В таких ситуациях нам, как правило, рекомендуется стрелять — пуля доходит быстрее, чем слова, да и действует эффективнее.
— Да говорю же, случайно вышло! — на все болото заорал раздосадованный Тянитолкай.
— Верю, — сказал Глеб, чтобы он отвязался. — Давай, пошли.
Тянитолкай протяжно вздохнул, повернулся к Глебу спиной и принялся, негромко матерясь, тыкать слегой в болото, нащупывая тропу. Теперь вел он, как только появилась такая возможность, Глеб изменил порядок движения, став в середину цепочки между Тянитолкаем и Горобец. Так он имел возможность контролировать обоих, не опасаясь новых недоразумений, чреватых чьей-нибудь безвременной кончиной, и в случае чего мог быстро прийти на помощь тому, кто в ней нуждался.
Они миновали очередную вешку — кажется, уже десятую по счету с начала пути и седьмую из тех, что были украшены черепами. На этой тоже торчал череп, облепленный клочками коричневой, как старый пергамент, потрескавшейся, покоробленной кожи. Сверху на черепе красовалось вылинявшее армейское кепи, из-под которого свисали пряди густых иссиня-черных волос. Нижняя челюсть криво свисала вниз на уцелевшем сухожилии, и на ней тоже виднелись пучки черных волос — остатки чьей-то бороды. Глеб привычно спросил:
— Ваш?
Тянитолкай, не останавливаясь, бросив на череп лишь беглый взгляд, так же привычно буркнул:
— Впервые вижу.
Зато Горобец, судя по доносившимся сзади звукам, опять остановилась, и через несколько секунд Глеб, как и ожидал, услышал щелчок камеры и увидел яркий даже при свете дня отблеск фотовспышки. Когда Евгения Игоревна, едва успев выбраться из трясины и поблагодарить своих спасителей, сфотографировала первую вешку с простреленным навылет черепом наверху, Слепой спросил, зачем она это делает. «Собираю доказательства», — коротко ответила Горобец и с тех пор не проронила ни слова.
В том, что она делала, был определённый резон. Помимо всего прочего, ей нужно было установить, что случилось с пропавшей экспедицией, а заодно и выяснить, что творится в этом медвежьем углу. Ситуация мало-помалу прояснялась, но правдивый рассказ о том, что они видели и слышали во время своих странствий, звучал бы не как отчет о проделанной работе, а как страшная сказка, которой пугают непослушных детей дошкольного возраста. Зато фотография — это вам не голословные россказни. Берите, любуйтесь! И не говорите, что это подделка, потому что в тайге фотолабораторий нет…
Дождавшись, пока Евгения Игоревна зачехлит камеру, Глеб двинулся вслед за Тянитолкаем. Он шел, стараясь держаться точно в кильватере у тезки. Это было несложно: Тянитолкай брел впереди, погрузившись почти по пояс, раздвигая зеленую болотную ряску и оставляя за собой медленно исчезающую дорожку черной взбаламученной воды.
Мимо проплыл еще один шест с насаженной на него человеческой головой. Череп был совсем голый, выбеленный дождями, снегом и жарким солнцем, и Глеб даже не стал спрашивать, знакомо ли кому-нибудь это лицо. Позади опять щелкнул затвор фотоаппарата, коротко взвыл электрический моторчик механизма перемотки.
