Андрей Воронин - След тигра
Мимо проплыл еще один шест с насаженной на него человеческой головой. Череп был совсем голый, выбеленный дождями, снегом и жарким солнцем, и Глеб даже не стал спрашивать, знакомо ли кому-нибудь это лицо. Позади опять щелкнул затвор фотоаппарата, коротко взвыл электрический моторчик механизма перемотки.
— Богатая коллекция, — ни к кому конкретно не обращаясь, заметил Глеб. — Если все они вам незнакомы, то, как мне кажется, проблема незаконной охоты на уссурийского тигра в окрестностях Каменного ручья решена надолго. Возможно, навсегда. Слухом земля полнится, и пройдет, еще очень много времени, прежде чем кто-то отважится сунуться в эти места даже с сачком для ловли бабочек. Я всегда говорил, что с браконьерами надо бороться именно так. Правда, теория теорией, а на практике это выглядит жутковато.
— А как еще это должно выглядеть? — неожиданно откликнулась Горобец. Голос у нее был усталый и какой-то очень злой, как будто она не то пребывала на грани нервного срыва, не то сердилась на Глеба за то, что он помешал Тянитолкаю выстрелить ей прямо в лоб из карабина. — Ведь эта выставка устроена здесь не случайно, а как раз затем, чтобы наводить жуть.
Они шли целый день. Мимо проплывали вешки, на некоторых, как раньше, торчали человеческие черепа, на иных — звериные. Во всем этом чувствовалось что-то болезненное, как будто тот, кто украшал тропу таким страшным образом, исчерпав запас человеческих голов, уже не смог остановиться и начал насаживать на шесты все подряд, пока не украсил наконец все вешки до единой. Правда, тигриные черепа в этой жуткой галерее охотничьих трофеев отсутствовали — так же, между прочим, как и головы членов пропавшей в прошлом году экспедиции. Это наводило на определенные размышления, и Глеб предавался этим размышлениям до тех пор, пока впереди не возник темной щетинистой полосой противоположный берег болота.
Очередной сюрприз поджидал их буквально в сотне метров от твердой, сухой почвы. Тянитолкай пер к берегу, как ломовая лошадь, почуявшая впереди запах родного стойла. Он все реже ощупывал тропу слегой, пока, наконец, совсем не перестал это делать. Берег приближался, различимый во всех подробностях, вплоть до пушистых метелок какой-то травы, росшей в нескольких метрах от края болота.
— Не спеши, Петрович, — сказал ему Глеб. — Тише едешь — дальше будешь.
— Да пошел ты со своей народной мудростью! — огрызнулся Тянитолкай и тут же, словно в наказание, потерял равновесие и зашатался, все больше кренясь вправо.
Он взмахнул слегой, с плеском обмакнул ее в болото в поисках опоры, но слега провалилась. Глеб успел ухватить Тянитолкая за рюкзак, совсем как тот его в самом начале пути; это помогло Тянитолкаю удержаться на ногах, он вырвал слегу из трясины и с силой воткнул ее прямо перед собой в скрытую под грязной водой поверхность тропы.
Раздался странный, сильно приглушенный звук, и даже стоявший сзади Глеб заметил, как деревянный шест в руках у Тянитолкая коротко вздрогнул, будто от сильного удара. Тянитолкай медленно вынул слегу из воды и поднял вверх, показывая своим спутникам.
— Черт возьми, — выругалась Горобец.
На конце слеги, глубоко вонзив в твердое дерево страшные треугольные зубья, висел огромный стальной капкан. Он был тщательно смазан — Глеб видел, как вода поблескивает на его поверхности мелкими круглыми капельками. Собираясь вместе, капельки срывались со страшных железных челюстей и с плеском падали в болото. Тянитолкай, перехватывая шест руками, дотянулся до капкана, потрогал зажатый в зубьях конец слеги, и тот неожиданно легко отломился, оставшись у него в пальцах.
— Это могла быть моя нога, — с тупым изумлением разглядывая откушенный стальными зубами кусок березового комля, произнес Тянитолкай.
— Тише едешь — дальше будешь, — повторил Глеб. — Можно не любить народ за некоторые его проявления, но прислушиваться к его мнению иногда все-таки стоит.
— Ну, тварюга! — прорычал Тянитолкай. Он с натугой размахнулся и зашвырнул капкан далеко в болото. Послышался всплеск, взметнулись мутные брызги, и через некоторое время набежавшая волна легонько толкнула Глеба в бедро. — Ну, козел, держись! Вот это тебе точно не сойдет с рук! Поймаю — пристрелю на месте, как бешеного пса!
— Никакого самосуда! — неожиданно для всех объявила Горобец. — Если тот, кого мы найдем, окажется виновен, его будут судить по закону.
— Чего? — растерянно переспросил Тянитолкай. — По какому еще закону? Опомнись, Игоревна, тайга кругом! Скажи хоть ты ей, композитор!
Глеб обернулся и посмотрел в бледное, испачканное подсыхающей грязью лицо с решительно поджатыми губами.
— Петрович сегодня не в духе, — сказал он по возможности ровным голосом, — но в данном случае я с ним согласен. Даже если нам удастся взять этого человека живым и каким-то чудом доставить на Большую землю, ни один судья не вынесет ему приговор, не ознакомившись предварительно с результатами психиатрической экспертизы. И ни один на свете эксперт не признает его вменяемым после всего, что он тут натворил.
— Значит, его место в психиатрической больнице, — непримиримо сказала Горобец. — Неужели вы станете стрелять в несчастного, больного человека?
— С огромным наслаждением, — сказал Глеб. — Есть болезни, которые можно вылечить только пулей, и есть вещи, которые прощать нельзя — натура не позволяет.
— Во! — с воодушевлением закричал Тянитолкай. — Вот это точно! Подписываюсь обеими руками! А ноги освободятся — ногами тоже подпишусь!
— Дикари, — с усталым отвращением сказала Евгения Игоревна. — Учтите, я начальник экспедиции, и я категорически запрещаю вам…
— А может быть, мы закончим дебаты на берегу? — непочтительно перебил ее Глеб. — Не то объект вашего милосердия как раз закончит их по собственному усмотрению. Мы с вами сейчас — очень завидная мишень.
Тянитолкай молча повернулся лицом к берегу и двинулся вперед, прощупывая слегой каждый миллиметр тропы. Глеб шел за ним, вслушиваясь в непримиримое молчание Евгении Игоревны. Оттуда, сзади, сейчас веяло ледяным холодом, как будто он, Глеб, по предварительному сговору с Тянитолкаем совершил какое-то гнусное преступление и был в нем уличён.
Наконец они выбрались на берег и в изнеможении повалились на твердую, поросшую шелковистой молодой травой землю в тени сосен и пихт. Гнус по-прежнему толокся вокруг них серым зудящим облаком, облепленная тиной, промокшая насквозь одежда отчаянно воняла гнилым болотом, но это были сущие пустяки по сравнению с возможностью лежать, вытянув усталые ноги, и ощущать под собой твердую почву, которая никуда не ускользала. Где-то поблизости, за стеной деревьев, слышалось тихое журчание ручья, в лесу на разные голоса перекликались птицы.
— Рай, — сказал Глеб, глядя, как колышутся на фоне уже начинающего темнеть неба колючие сосновые ветви. — Кто бы мог подумать, что рай находится здесь? А ручей-то, наверное, тот самый, Каменный… А, гражданин начальник?
— Наверное, — сухо откликнулась Горобец и завозилась, вставая. — Извините, мне надо смыть грязь.
— Нам тоже, — сказал Глеб и неохотно поднялся — сначала на четвереньки, а потом и на ноги. — И, что бы вы о нас ни думали, одна вы никуда не пойдете.
— Благодарю за заботу, — еще суше ответила, почти огрызнулась, «солдат Джейн» и зашагала на звук струящейся воды.
— Совсем ополоумела, — глядя ей вслед, негромко пробормотал Тянитолкай. — Мужа выгородить пытается, что ли?
— Спасти, — поправил Сиверов.
— А?
— Не выгородить, а спасти, — повторил Глеб. — Это разные вещи, товарищ старший научный сотрудник.
Ручей и впрямь оказался каменным — с усеянными круглыми, обточенными водой булыжниками берегами и каменистым дном. Вода в нем была быстрая, прозрачная, ледяная. Даже не верилось, что в каких-то полутора сотнях метров отсюда этот чистый как слеза ручей превращается в смрадное болото без конца и края. Глеб разделся, быстро ополоснулся ледяной водой, крякая и ухая от удовольствия, кое-как выстирал одежду и вприпрыжку вернулся на берег, яростно отбиваясь от кровожадного гнуса. Было слышно, как за излучиной ручья, скрытая густым кустарником, плещется Горобец; синий от холода Тянитолкай, сидя по горло в мелкой воде, стирал штаны, и грязь плыла вниз по течению широкой буро-коричневой, редеющей прямо на глазах полосой.
Шипя от укусов и яростно хлопая себя по чем попало, Сиверов собрал охапку хвороста и торопливо развел огонь. Вскоре дым уже столбом валил в небо, а Глеб, стоя в самой его гуще, размахивал еловой лапой, разгоняя удушливые облака во все стороны. Дышать было трудно, зато мошкара сразу перестала кусаться и разочарованно звенела в отдалении, мало-помалу сбиваясь в плотное облако над головой сидящего в ручье Тянитолкая.
Более или менее разобравшись с кровососами, Глеб развесил на просушку мокрую одежду и нацепил на голое тело ременную сбрую с пистолетом в наплечной кобуре. Тянитолкай медлил вылезать из воды — не то боялся гнуса, не то наслаждался процессом купания. Подбросив в костер лапника, Сиверов задумчиво посмотрел на валявшийся поодаль рюкзак Евгении Игоревны. У него возникло искушение посмотреть, что там, внутри, но он не отважился: Тянитолкай находился в зоне прямой видимости, да и сама Горобец могла как-нибудь невзначай застукать его на месте преступления. Обдумав все возможные последствия, Сиверов разочарованно вздохнул: ему ужасно надоело двигаться наугад, совершая ошибки одну за другой.
